И видение осталось, и живет до сих пор,
И эхом отдается в колодце тишины.
Когда в этом году пришел День благодарения, мне было за что благодарить судьбу. На короткий период все мои звезды высыпали на небеса. Даже мама правильно повела себя в отношении мужчин. Раньше она водила к нам домой молоденьких мальчишек. Таких, как Алекс, студент колледжа, с которым она встречалась: однажды он явился ко мне в комнату, надутый, как индюк, собираясь прочесть классную нотацию типа "папочка лучше знает" - надо, мол, относиться добрее к моей бедной, милой маме; а у самого еще только-только ломался голос. "Ослиная задница, - сказала я с усталым, полным отчаяния презрением. - Убирайся на хрен из моей комнаты".
Я рассказала папе, как Алекс пытался со мной поговорить, а я обозвала его ослиной задницей. Папа рассмеялся и спросил: "Ты в самом деле так его назвала?" - "Угу". - "Бьюсь об заклад, он был потрясен". Я пожала плечами - я не собиралась произвести впечатление, я просто назвала вещи своими именами. Что я в действительности чувствовала, милого Алекса никак не касалось. А чувствовала я вот что: да кто ты такой, черт тебя возьми, чтобы говорить со мной, особенно о матери: мальчишка, сопляк. Да как ты смеешь.
Перед Днем благодарения мать начала встречаться с мужчиной. С настоящим, взрослым мужчиной, одним из двух настоящих, взрослых мужчин, с какими она на моей памяти встречалась. Второй, Алан Т., до сих пор играет важную роль в жизни брата и моей. Общение с ним доставляло истинное удовольствие - и когда я была ребенком, и потом, когда выросла; но, помимо всего прочего, не знаю, что бы я делала без Алана в некоторые переломные моменты моей жизни; он тогда служил связующим звеном между мной и реальным миром - в случае, например, когда при разводе мой адвокат стал клеиться ко мне, грозясь, что выставит непомерный счет, если я откажусь его удовлетворить. Алан свел меня с "большими шишками", конкретно - со своим старым приятелем, адвокатом, который занимался разводами "звезд", и тот в мгновение ока поставил на место этого мелюзгу. Алан, в отличие от моих родителей, всегда был рядом; недаром ведь говорят: "Когда Бог закрывает дверь, Он открывает окно".
Хотя Алан сыграл более важную роль в моей жизни, здесь я пишу о Рее, потому что Алан так долго был нам близок, что мне кажется, будто я знала его всегда. Не помню, когда Алан начал встречаться с мамой; думаю, они познакомились еще до того, как она узнала моего отца; зато помню, как тяжело я переживала их разрыв, случившийся как раз тогда, когда мне был обещан визит к моему герою, Стиву Маккуину, самому красивому мужчине в мире: как он ездил на мотоцикле в "Большом побеге", одной из серий фильма Алана, "Дело Томаса Кроуна", - а может, это был "Буллит", я не помню. Алан все равно повез бы меня, но мать запретила, твердя что-то о Фэй Данауэй, - как он, дескать, может.
Встретившись с Реем, я сразу поняла, что он, как и Алан, не пытался понравиться мне, чтобы угодить моей маме. Дети чуют это за милю. И душок препротивный, поверьте. Кажется, Рей был вдовцом, хотя я не уверена, и с ним жил его сын. Он любил сына, и хотя Скип учился в старшем классе - а в этом возрасте мальчики не очень-то склонны выказывать свою любовь к родителям, - сразу бросалось в глаза, что Скип тоже любит папу. Рей сообщил мне, что Скипа не всегда звали Скипом. До шестого класса его звали Билли. Однажды он пришел домой из школы и сказал: "Па, я хочу, чтобы меня звали Скип" - и это было решено. Рей, казалось, не замечал тяжелой брони, в которую я облачалась. Он по-медвежьи обхватывал меня, хлопал по спине, словно я была маленькой девочкой. И ни разу не оставался у нас ночевать. А если бы и остался, то только как муж, а не просто потрахаться. Даже когда мы вместе пошли в поход, я не должна была поминутно прикидывать, чем они заняты, и не увидит ли брат, как они "делают это". Даже такой мысли у меня не возникало. Он без конца возился с моим братом, и я чувствовала, что сама могу расслабиться и отдохнуть.
Мы с братом совсем недавно припоминали этот поход. Мы оба удивились, как крепко засел этот уик-энд в нашей памяти. "Красный мяч, - сказал он, - помнишь, дул ветер, и я уронил в озеро мой красный мяч, и Скип поплыл на лодке через озеро, и достал его?" Мне даже не нужно было припоминать, это запечатлелось у меня в мозгу. Небо призрачно-серое, озеро серое, и на нем рябь; деревья серые перед снегопадом - и только одно яркое пятно: красный-красный мяч, прыгающий на волнах. Брат плачет, и Скип, не говоря ни слова, сталкивает лодку в воду. Мы прыгаем в лодку, и Мэтью прекращает реветь. Скип гребет на ту сторону, лодка мчится быстрее ветра, и вот я протягиваю руку и хватаю мяч, запутавшийся в водорослях у противоположного берега. Когда мы приплыли назад, Рэй развел огонь в хижине, там уютно, тепло, и скоро поспеет ужин.
Мы единственный раз ночевали в доме у Рея: это было после похода, когда разыгралась вьюга. Он рассудил, с позиции здравого смысла, что нам лучше остаться, чем ехать еще двадцать миль от Хановера до Корниша. Утром Скип отвез меня в школу на своем MGB. Скип, надо сказать, был не только на редкость добрым и отзывчивым мальчиком, но и самым красивым во всем своем классе. Не одна я так думала. Он носил волосы коротко подстриженными на висках, но с длинной челкой типа "Встречайте Битлз", и все время встряхивал головой, потому что пряди лезли в глаза. "О боже мой, Рэчел: я, может быть, стану Скипу сводной сестрой". Хиханьки и хаханьки, и "О боже мой", и непритворное оживление Рэчел. "У него такая классная гостиная, с большими окнами, все такое светлое, новое". Они жили в одном из немногих тогда "современных" домов. "Может быть, в ближайшее Рождество мы поставим елку в гостиной, и утром придем за подарками, и Скип будет в пижаме". - "О боже мой, Пегги, вот эээто круууто. Повезло тебе". - "…Ладно, будем надеяться, что она не пустит все прахом".
Рэй повез нас на "Экспо-67" в Монреаль. Там везде были громкоговорители, и отовсюду звучала новая песня Биттлз "Все, что тебе нужно, - это любовь". Мы стояли в огромных очередях, на ровных, как в Форт-Лодердейле, дорожках, чтобы войти в павильоны самых разных стран. Павильон. Правда, красивое слово? Каждый из нас выбрал какую-то страну. Я выбрала Испанию - думаю, за яркие цвета. Мама выбрала Францию. Во французском павильоне, в ресторане, они заказали блюдо под названием "бифштекс по-татарски"; и, по-моему, он был просто сырой. Меня чуть не стошнило.
Я горела желанием рассказать об этом моему приятелю Дэйву, когда мы вернулись.
"Дорогой /зачеркнуто/ это слишком личное. Дэвиду.
Нравятся тебе уроки по искусству? Думаю, они O.K. - только немного странные. Я рисую всяких чудаков. Надеюсь, что смогу пойти на вечеринку. Уилл - дебил. Рэчел его терпеть не может.
ПАРЕНЬ, Я ТЕБЯ ТОЖЕ ТЕРПЕТЬ НЕ МОГУ, ХА-ХА-ХА.
Я хотела сказать совсем обратное. Ха-ха-ха.
В День благодарения мы ездили на Экспо и родители меня заставили попробовать кусочек бифштекса по-тартарски. Знаешь, что это такое? СЫРОЕ мясо!!! Мистер Бромли застукал меня, когда я писала, а теперь я - на английском.
Мы с Рэчел теперь враги, потому что Рэчел реунует, что мне нравится Анна, а Рэчел не любит Анну.
Л. (почти-почти - и скверно).
Пегги Блевота-Рыгота".
Кто мог бы передо мной устоять? К счастью, я все равно ему нравилась. Уроки рисования были странными потому, что учитель, мистер Бромли, ходил с сестрой одного мальчика из моего класса. Она училась в старшем классе, и под ее фотографией в ежегоднике было написано: "Безумно любит Боба Дилана и Бромли… виртуозно прячет сигареты в рукав, когда выходит из класса, направляясь в……?"
Однажды Анна подслушала, как мистер Бромли обсуждал с мистером Лэвеллом, учителем математики, такую проблему: по-настоящему ли мы, дети, его понимаем. Бэ-э-э-э. На уроках по искусству я обнаружила, что если катать по парте резиновый клей, слой за слоем, целый урок, то получаются отличные супершары. Когда Гэйл устроила вечеринку в честь моего дня рождения, ребята надарили мне всяких подарков - подарили, в частности, вазу из резинового клея, которую я сама вылепила: это была шутка, потому что ваза была единственным, что я произвела на уроках по искусству. Родители Гэйл обвинили меня в том, что я, якобы, нюхаю клей, и всех разогнали. Ребята знали, что это неправда, но родители им не поверили. Вообще-то не их вина, что они так подумали, но это было так глупо - если бы они нас действительно знали, сама мысль о том, что кто-то из нас нюхает клей, просто не пришла бы им в голову.
Дело было перед самым Рождеством, и для некоторых ребят началась запарка. Скоро должны были выставить оценки. Отец недвусмысленно дал мне понять, что оценки - чушь собачья. Это было для меня большим облегчением в те годы, когда я училась кое-как, и не очень нравилось, когда я наконец выправилась, реакция оказалась такой же.
"Пегги… меня втопчут в грязь из-за этих оценок. Они говорят, что если я не получу хороший табель, они меня сотрут в порошок. А я, наверное, получу три удовлетворительных. На самом деле, они так бесятся потому, что у меня хорошие способности, я могла бы быть среди лучших 10 % в классе. Согласна - но я умру от скуки, и меня сожгут в крематории.
Пиши, Гэйл".
Каникул я не помню. Скорее всего, я каталась на лыжах, одна, на горе Эскатни: этим я обычно занималась в каникулы. В школу вернулась в январе, и наши с Дэйвом отношения стали продвигаться, от записки к записке. Мне больно об этом говорить, но проблемы создавала я, раздражаясь по пустякам. Уж лучше начистоту: у меня был тяжелый характер. Беда заключалась в том, частично, что папины уроки настолько глубоко запали мне в душу, что было невозможно их оттуда извлечь. Каждый раз, когда возникало зияние, разрыв, когда нарушался принцип "подобное - подобным", и моему приятелю нравилось что-то, что не нравилось мне, и наоборот, я впадала в панику. Только в моем теперешнем замужестве я научилась контролировать себя в этом плане, да и то не совсем. Брат однажды признался мне, что и ему долго пришлось повозиться, чтобы избавиться от этой черты. Дэйв был невероятно мягким и терпеливым.
"Пегги, пожалуйста, объясни: в чем дело? Ты взбесилась! Пожалуйста, скажи, на меня ты сердишься или нет. Мне еще хотелось бы знать, нравлюсь ли я тебе? Ты мне все еще нравишься. Пожалуйста, напиши побыстрее!
Д Стоун".
"Пегги, сожалею, что так себя вел, но теперь я знаю, чего ты хочешь, и это лучше (надеюсь). Было в самом деле тяжело, потому что я не знал, чего ты хочешь. Теперь я знаю, чего ты хочешь, и могу вести себя так, как ты хочешь. Тяжелей быть мальчиком, потому что знать не знаешь, хочет ли девочка, чтобы он надел на нее пальто и все такое. И если ты этого не делаешь, девчонки бесятся все больше и больше. Только, пожалуйста, не бросай меня, я исправлюсь.
Дэвид Стоун. P. S. ЛЮБОВЬ?".
Валентинов день был не за горами. Я хотела подарить Дэвиду что-нибудь красивое, но не слишком, чтобы мне не смущаться. Я долго бродила по Хановеру, выбирала подарок. Маме я сказала, что пошла за покупками, и она не стала расспрашивать, что само по себе было здорово. Я наконец наткнулась на целый прилавок психоделических открыток с разными оптическими иллюзиями. Мне очень понравились две из них, я не могла выбрать и купила обе. Я знала, что они и Дэвиду понравятся. Я собиралась положить их на его шкафчик с самого утра, чтобы он успел и мне приготовить "валентинку", даже если забыл накануне. Я очень нервничала. То, что я нашла у себя на шкафчике, было одним из самых прекрасных сюрпризов во всей моей жизни. Никто из моих знакомых, даже старшеклассников, не дарил девушкам цветы. Но вот она, на моем шкафу, - одинокая красная роза. Мама Дэвида помогла поместить стебель в маленькую зеленую трубочку с водой, какие используют флористы, - так что роза моя не увяла. Дважды благословенные цветы.
А вот с этого места вымысел смотрелся бы лучше. Девочка должна была бы вырасти, выйти замуж за прекрасного принца и жить счастливо. На самом деле случилось другое. Март. Сезон грязи. Мама и Рей перестали встречаться, и вернулись ее мальчишки. Я решила устроить вечеринку и подумала, что будет круто пригласить "мужчин" постарше. Анна какое-то время ходила с восьмиклассником. Она с ним уже порвала, но я его все равно пригласила. Никто из нас, семиклассников, еще никогда не приглашал восьмиклассников на вечеринку. Внизу, в гостиной, я ввернула синие лампочки и обклеила стену плакатами. Наш дом был гораздо меньше, чем у остальных ребят, и трудно было добиться иллюзии уединения - пристанища только для нас, подростков. Комната все равно смотрелась как гостиная родителей, хотя синие лампочки немного скрасили атмосферу. Другая причина, по которой трудно было создать иллюзию нашего собственного, крутого, независимого мира, - то, что наш дом находился на отшибе: родители не могли вас туда подбросить и по волшебству превратиться в тыквы и мышей. И началась обычная родительская бодяга: машина-де может увязнуть, и ехать далеко, и по сельским дорогам, и по грязи. Было решено, что в 10 вечера всех мальчиков развезут по домам в паре фургонов, а девочки останутся ночевать.
Вечеринка моя провалилась самым позорным образом. Несколько пар поссорились, я почти весь вечер танцевала с Тимом, восьмиклассником, даже не замечая, что Дэйв сидит один, потерянный, пока, наконец, Рэчел не устроила мне выволочку - но к тому времени мальчикам пора уже было разъезжаться. Благодаря моей великой идее пригласить старших ребят, вся средняя школа, седьмой и восьмой классы, узнали, что у меня была на редкость пакостная вечеринка. В понедельник, в школе, Дэйв даже не смотрел на меня, и я его не виню. Я думала, что теперь буду гулять с Тимом. В этот уик-энд я написала Дэйву письмо:
"Воскресенье - бля - вечер
1968
Дорогой Дэвид!
Теперь я понимаю, какой была дурой, и как обидела кучу народу. Тим - не первый парень, на которого я запала без особой причины, но обычно я не захожу далеко с ними, потому что знаю: это через день-два пройдет, так что голова у меня в порядке. Насчет Тима я поняла, что он вовсе не такой, как мне казалось: он приятный и все такое, но он не для меня. Я просто хотела тебе это сказать, но многого не ожидаю: я на твоем месте никогда не помирилась бы с кем-то, кто меня так третировал, как я тебя. Нам обоим досталось, и вечеринка моя была дрянь - не такая скверная, как у Гэйл или Брайена, - но все-таки дрянь.
От меня".
Письмо это до сих пор у меня: я его не отдала. Мне было слишком стыдно.
И эхом отдается в колодце тишины.
19
"То sir with love"
Песня цикады не скажет, сколько ей жить осталось.
(Цитирует Тедди из "Девяти рассказов".)
Весенние каникулы были не за горами, и папа собирался на две недели повезти нас с Мэтью в Англию и Шотландию. Я не могла дождаться этого часа. В то время я и понятия не имела, что мы в последний раз куда-то едем на каникулы, как настоящая семья. Писать о нашем последнем совместном путешествии и горько, и приятно одновременно: похоже на бабье лето, временную передышку перед длинной зимой. И, как во всяких повествованиях о расставании с домом, о конце эпохи, что-то теряется, а что-то приобретается.
Папа, Мэтью и я отправлялись в Лондон. Мама отвезла нас в аэропорт Лебанон, - вся поездка заняла пятнадцать минут. Дорогу в аэропорт не так-то легко распознать. Она начинается сразу за свалкой, которую нынче именуют "санитарной зоной", и старой каменоломней. Вдоль этой дороги, за каменоломней и свалкой, раньше простирались на многие мили поля, засеянные кормовой кукурузой. Теперь там сплошные магазины и закусочные. Именно на этом участке шоссе 12-А я увидела свой первый "Макдоналдс" и следила за светящимся табло, словно завороженная, но при этом испытывая отвращение: так глазеют на автомобильную аварию. Цифры все увеличивались и увеличивались - продано 7 миллионов, 11 миллионов гамбургеров. Я представила себе огромную кучу на автомобильной стоянке у "Макдоналдса" в западном Лебаноне.
Аэропорт представлял собой хлипкую лачугу на взлетной полосе. Внутри лачуги находился маленький, на пять табуретов, буфет, где можно было съесть бутерброд, выпить кофе и заодно понаблюдать, как приземляются самолеты. В буфете, рядом с кассой, стояла проволочная корзинка с жевательной резинкой "Ригли Сперминт" и желтыми пакетиками "Джуйси Фрут". Рядом - еще одна проволочная корзинка, с тюбиками леденцов "Лайф Сэйверс", "спасателей", обоих видов - для взрослых, с привкусом зубной пасты, которые мама, в ее нескончаемой битве против несвежего дыхания, покупала, если забывала свои зеленые, не карамельные, "Клоретс" с настоящим хлорофиллом; и разноцветные - для детей. Я расправлялась с тюбиком по такой системе: красный - ням; зеленый - фи: отдать Мэтью; оранжевый - так себе; желтый - так себе; а белый - некая тайна: утонченный, изысканный вкус, недоступный детям. Мэтью не терялся: он говорил "фи" и отдавал мне белые леденцы в обмен на зеленые. Мне нравилось, как эти пакетики резинки и тюбики леденцов аккуратно разложены, каждый на своем месте, еще немного - и сюда тоже вторгнется вселенский беспорядок, настораживающее смешение того и другого, жевательной резинки и леденцов в образе "жевательной конфеты". Когда этот продукт появился в магазине Барто в Плейнфилде, он пахнул хорошо, "по-спасательски", но тут же разжевывался и почти мгновенно терял свой вкус. Можно было запихнуть в рот целую пачку - и остаться с пустыми обертками и огромным, безвкусным шаром цвета воды, в которой мыли кисти.