Олимпийская деревня находилась чуть-чуть в стороне от Саппоро, точнее, от центра города. Четыре станции подземки. Ты можешь ехать и по эстакаде, поезда на магнитных подушках, у тебя под ногами город с ресторанами и магазинами. Это и сейчас производит впечатление, а тогда выглядело просто фантастикой. Можно было с ума сойти. Когда я первый раз приехала в центр Саппоро, у меня уже закончились соревнования. Выйти на улицу было невозможно, так везде пахло то ли вяленой, то ли тухлой рыбой. Поэтому мы в основном гуляли на этих станциях.
Хоть я и тяжело выиграла те Олимпийские игры, зато мне казалось, что я красиво завершаю карьеру: и Олимпиаду выиграла, и массу впечатлений получила, а впереди оставался только один несчастный чемпионат мира. Должна сказать, что никакого расстройства или внутренней трагедии я не ощущала. Вероятно, я сама себя уже подготовила, что все, сейчас буду заканчивать, пойду учиться в аспирантуру. То есть у меня уже был и план действий. Трагедия по поводу того, что жизнь в большом спорте заканчивается, совершенно отсутствовала. Мне казалось, что я все в спорте уже сделала. Что еще можно? Сомнений в том, что откататься полагается еще на чемпионате мира, тоже не существовало. Тогда, в принципе, и соперников у нас не было. Ну, чуть-чуть еще надо потрудиться, поработать. Кто знал, что все будет иначе?
Я уже говорила, что у нас не командный вид спорта. Нет никакого общего духа команды, потому что внутри нее все спортсмены соперничают, а тренеры между собой чуть ли не враги. Но олимпийские состязания сильны и интересны именно тем, что на них и появляется понятие сборной команды страны, молодых людей, собранных вместе из совершенно разных видов спорта, объединенных одной целью.
На Олимпиаде в Лейк-Плэсиде в 1980 году нам предложили расселиться по отдельным домикам. Но все фигуристы от такого варианта отказались. Думаю, хоккеистов разместить в двух домиках просто никому в голову не приходило. Поэтому руководители команды и предлагали этот вариант представителям индивидуальных видов спорта, но, мне кажется, все совершенно сознательно переезжать отказались.
Как я уже писала, олимпийскую деревню разместили на территории и в зданиях новой тюрьмы. Окошко в нашей "камере" оказалось шириной сантиметров 15–20, а решетка уже была запаяна между стеклами. Окно наружу не открывалось. Мощно работали кондиционеры. Приходилось их все время занавешивать, потому что от их работы тут же заболевало горло. Здание выглядело следующим образом: оно двухэтажное, входишь внутрь, и по бокам в два этажа идут камеры. Ванные и туалеты в конце коридора. Общий холл на два этажа.
Девочки жили отдельно, ребята - отдельно. Нам выпало жить с канадками, немками и англичанками. Что такое женский коллектив? Девчонки ведь нервничают не меньше мужчин. А нервы в чем проявляются? Ночь наступает, а никто не спит, все идут душ принимать. Кто-то, правда, с магнитофоном мается, кто-то у телевизора страдает. И всё, что в любом уголке происходило, становилось достоянием всего дома. Любое движение слышно. Телевизор только внизу, один и общий. Если три человека какое-то кино смотрят, то поменять программу трудно.
А в Инсбруке в 76-м у нас было несколько квартир в обычных многоквартирных домах, и в одной из них действовал наш штаб. Там мы могли посмотреть родные телевизионные программы, поиграть в знакомые игры, посидеть поболтать. Что-то вроде комнат отдыха.
На Олимпиадах фигуристы и хоккеисты обычно соревнуются на одном катке. Но в Лейк-Плэсиде катков оказалось два: старая арена, еще 1932 года, у хоккеистов там прошла часть предварительных игр, и новая - где расположился тренировочный и основной каток. Буквально через улицу, совсем рядом оказался центр для конькобежцев. Трамплины стояли уже подальше, а лыжи, горные лыжи загнали в противоположный конец города. Бобслей и санные трассы были еще дальше.
Фетисов в Лейк-Плэсиде считался еще салагой. Зайцев дружил с Цыганковым, они почти ровесники. Мы еще общались с Борей Михайловым. Но Боря взрослее нас. Володя Петров входил в нашу компанию, а примыкали к ней Викулов и Харламов.
Перед открытием Игр нам представили заведующего отделом пропаганды ЦК КПСС Марата Грамова. Мы сидели и тихо смеялись. Грамов олицетворял собой совершенного чиновника. Человек в футляре. Если он правильно называл вид спорта и фамилию выступающего в нем спортсмена, то обязательно путал имя. Если имя и фамилия совпадали, то он путал вид спорта. Он говорил: "Вот наша Ирочка Роднина". Я тут же вылезала с подсказкой: "фигуристка". Мы ему все время, якобы тихо, подсказывали свое имя или вид спорта. Сергей Павлович не выдержал и кулаком мне погрозил. Выступал человек, а откуда он взялся? Чего он нам рассказывает? Мы приехали на Олимпиаду с четкой задачей выполнить свои планы. А тут совершенно посторонний и странный человек. Никто и подумать не мог, что на ближайшее десятилетие он станет в спорте фигурой номер один. Министром вместо Сергея Павловича.
В Лейк-Плэсиде Володя Винокур не отходил от Харламова. Володя состоял в так называемой группе поддержки. Туристов из СССР не наблюдалось. Приехала группа специалистов. "Поддержку" оказывал не только Винокур, но и Лева Лещенко. Они нас немножечко отхаживали. Концерты и встречи проходили в мужском корпусе.
Я попала на тот хоккейный матч, который наши - несомненно лучшие тогда в мире хоккеисты - проиграли студенческой сборной США со счетом 3:4. Нас, советских, собралось совсем ничего. Я сидела на ступеньках рядом с Винокуром и Лещенко. Наконец этот кошмар закончился, зал реально сходил с ума. Мы даже не могли ничего крикнуть: наши пять-шесть голосов никто бы не услышал. А зал просто бесновался. Ребята ушли в свой автобус, а мы пытались проскочить на ту стоянку, что была отведена для спортсменов. Идти всего ничего, все очень близко. Надо только чуть-чуть спуститься вниз. Меня так толкали и пинали, что я первый раз в жизни шла, прикрывая советский герб. Вроде бы я просто в красной куртке. Но когда у меня на спине читали: "си-си-си-пи", тут я слышала такое. Я выскочила на улицу, через всю эту толпу нам предстояло еще идти до автобусов. Но, слава богу, мимо ехал микроавтобус итальянской команды, и Карло Фасси втянул меня в салон. Иначе я по пути к автобусам могла и тумаков получить. Публика сошла с ума. А когда мы заскочили к ребятам вечером, там стояла гробовая тишина. Сидел в холле один Тихонов. У него был взгляд человека, который находится не в нашем мире. Он сидел и в тысячный раз просматривал видеозапись матча.
Плановое катание. Я хочу завершить карьеру
Сезон семидесятого - семьдесят первого годов вышел безумно тяжелым. Прежде всего из-за эпопеи с прививкой от холеры и пропавшими тромбоцитами. Но и без всякой холеры у нас с Лешкой уже накопились и болячки, и разногласия, и непонимание. Весной семьдесят первого нам полагалось идти на доклад в отдел фигурного катания, чтобы там утвердить планы на следующий сезон. Мы сдавали такие бумажные "лопухи" и на них карандашиком рисовали графики нагрузок, писали количество прокатов, число элементов. Сами рисовали и сами всё писали. Чем сильно отличались от нынешних звезд.
Конечно, первым план писал Жук, а дальше мы сдавали ему свои произведения, которые он только корректировал. Можно назвать это совместной работой тренера и спортсмена. В этой общей деятельности и заключался так называемый установочный сбор. В комитете рассматривали наши планы, сравнивая их с теми, что мы представляли в предыдущем году. Изучали, что мы там поменяли. То есть мы конкретно сдавали некий экзамен, какие элементы мы хотим улучшить, какие новые выучить. Изучали наши графики: к какому дню должна быть готова программа, когда первый прокат и какое количество прокатов намечается до соревновательного старта.
Абсолютно плановое хозяйство, по неделям, по дням все расписывалось. Не по декадам или месяцам, по неделям! Нагрузки по количеству элементов, по количеству прыжков. Я думаю, уже давно такого нет. Поэтому мои дневники имеют, вероятно, колоссальную ценность. После Олимпийских игр 1976 года отдел фигурного катания переезжал из одной комнаты в другую, и я помню, как увидела лежащие на полу папки, а в них планы, которые сдавали Белоусова и Протопопов. Я взяла на память парочку их планов. Честно скажу, когда я подошла к самому тяжелому для себя периоду в спорте, то два последних сезона работала, во многом ориентируясь на планы подготовки Протопопова. Я же пришла к такому же возрасту, как когда-то у них, и, следовательно, нагрузки получались похожими.
То, что парное катание, причем не без нашего участия, ушло далеко от Протопоповых, меня не смущало. Используя его планы, мы свой технический уровень не теряли. Но систему нагрузок, принятых у Жука, человек к тридцати годам уже не может выдерживать. У Жука была одна система: загонять до могилы, а если к чемпионату Советского Союза очухаешься - значит, ты герой. Стас сам был физически очень крепким человеком, но его техника от "физики", вот он и шел, ведомый своей интуицией, и верил, что физически крепких людей можно вытащить на самый высокий уровень. Большинство травм происходило не из-за технически сложных элементов, а потому, что спортсмены физически были не готовы преодолевать такие нагрузки.
На каком-то обсуждении, когда мы втроем сидели, я сказала, я же честная девочка, что предупреждаю - это мой последний сезон. После Олимпийских игр я заканчиваю. Возникла долгая пауза, потом и Уланов, и Жук начали на меня хором кричать. Они к такому повороту были совершенно не готовы. Жук явно планировал работать с нами еще несколько лет, хотя я тогда не понимала - каким образом? Как я уже говорила, разногласий между нами накопилось довольно много. Все это я им высказала, как человек независимый. Более того, я считала, что я все сделала правильно, поставив их в известность как партнеров по работе. С грехом пополам на следующий день мы в комитете утвердили планы. Но я заметила, что каждый из них сделал поправки после моего заявления. А для меня оно не было чем-то исключительным. Я собиралась работать точно так же, как до него. Я себе и думать не позволяла, что катаюсь последний год, но четко понимала, вот он - мой рубеж: мои первые и последние Олимпийские игры.
Итак, весной семьдесят первого года мы сдавали свои планы до весны семьдесят второго. То есть включая Олимпиаду в японском городе Саппоро. У фигуристов сезон заканчивается в апреле. В мае установочные сборы, а с июля начинается подготовка к новому сезону. Июнь, как правило, мы отдыхаем или проводим сборы по общефизической подготовке.
После моего честного объявления Жук стал совсем по-другому к нам относиться. Я же жила как прежде, приходила и отрабатывала ровно столько, сколько он заказывал, плюс еще что-нибудь, если оставались силы. А силы у меня всегда были, уж не знаю почему. Чемпионат Союза мы проскочили без явных провалов, на чемпионате Европы вроде тоже все нормально. Со Смирновой - Сурайкиным мы уже вроде как разобрались, они не соперники, немцы еще были слабые. Какой-то конкуренции ни от канадцев, ни от американцев не возникло.
Я уже рассказывала, как в Саппоро Люда Смирнова забыла мне сказать, что мои коньки Жук забрал поточить. После такого стресса мы вышли днем на короткую программу. Очень жесткий был лед, поскольку фигурное катание ставилось в расписание между хоккеем. Поэтому Жук и взялся точить коньки. В короткой программе на прыжке двойной сальхов Лелик упал. Не передать, какой ужас я испытала! Первым в судейской бригаде сидел Писеев, за ним в ложе все наше руководство, все в боярских шапках, шубах, тогда нас одели в смешные шубы. Писеев ставит нам то ли 5,6, то ли 5,7. А остальные, иностранцы, поставили на десятую балла выше! И вижу, как у Павлова из рукава шубы вылезает кулак. И по мере того, как вырастает кулак, у Писеева с той же скоростью убирается голова в плечи. Но, честно говоря, катались мы неважно. Видно, вся эта нервная обстановка дала о себе знать.
Предолимпийские сборы: Хабаровск и Запорожье
1972 год мне больше всего запомнился даже не Олимпиадой, а сбором в Хабаровске накануне Игр.
Таня Тарасова, тогда молодой тренер, и ее лучший друг Юра Овчинников собрали вокруг себя шумную компанию. Отдельно гулял Сергей Четверухин, он всегда очень тихо и достойно себя вел. Я жила в одной комнате с молодой совсем девочкой, одиночницей Мариной Саная. Жук ее тоже тренировал. Так получалось, что я все время оставалась одна. Маринка почитала, и спать, все остальное время она тренировалась. Лешка активно бегал за Людой. Однажды раздается стук в дверь. Ко мне в номер никто не стучал. Я ушла от всех, поскольку погружена в сложную ситуацию. У меня напряжение с Улановым, и я явно не вписываюсь в веселую компанию Тани и Юры.
Стук повторяется, и в комнату влетает Вовка Ковалев. Я еще дверь не открыла, а он мне кричит: "Маленькая! - он меня маленькой называл. - Посмотри, какая у меня шуба!" Сейчас те ребята, которые попадают в олимпийскую сборную страны, от олимпийской формы не балдеют, ее можно купить в магазине. А тогда ничего нельзя было купить, не говоря уже о спортивной одежде. А тут шерстяные костюмы с гербом, шуба, шапка! Вовка просто с ума сошел, даже не мог тренироваться.
Ковалев считался учеником Писеева. Писеев до Спорткомитета работал тренером на стадионе Юных пионеров, и Вова начинал в его группе. Дальше он тоже всегда его курировал. Потом Ковалев перешел к Татьяне Александровне Толмачевой. Чайковская стала его тренером позже, после Саппоро. Но Толмачевой на Олимпиаде не было: вся наша команда - три пары, три одиночника - Овчинников, Ковалев и Четверухин, и одна одиночница - Марина Саная. Танцы тогда еще в программу не ввели. Они появились впервые в Инсбруке в семьдесят шестом. Из тренеров отправили Кудрявцева (он тренировал Смирнову - Сурайкина), Тарасову (у нее выступала третья пара), Жука, который выводил нас, Четверухина, Санаю и Овчинникова с Ковалевым. Тройка ребят в мужском одиночном катании оказалась благодаря Четверухину, который стал серебряным призером чемпионата мира.
Для нас, как и для Ковалева, тоже было целым событием получить форму. На чемпионаты мира нам никакой специальной формы не выдавали. Нам шили только костюмы, в которых мы выступали. А форму сборной мы впервые получили как раз в семьдесят втором году, когда ехали на Олимпийские игры. В шестьдесят восьмом мы за полцены могли купить тапочки Adidas, они тогда выпускались на настоящей каучуковой подошве. Такое щедрое подношение описать невозможно. Эти тапочки у меня хранились, кажется, до семьдесят пятого года. Поверить трудно, но именно так все и было.
Обстановка в сборной уже в 1971 году сложилась нелегкая. Мы жили на очередных сборах в Запорожье, жили, как сельди в банке, и, похоже, друг друга ненавидели.
Я и на соревнованиях, и на сборах держалась тихо и в стороне. Полагалось учиться, но чаще всего я себя плохо чувствовала - и спина болела, и кровь беспокоила. Овчинников, который всегда был готов погулять, объединился с Четверухиным против Ковалева - тот молодой, прет, к тому же абсолютно без тормозов. Смирнова с Сурайкиным держались все время в стороне и рядышком, к ним примкнул Уланов, Кудрявцев в то время очень дружил с Жуком. Осенние сборы конца семьдесят первого года - это было нечто особенное. На сборах был только один тренер в возрасте - Толмачева. У нас появился деятель из научной бригады. Как всегда, в выходные дни нам придумывали какое-то мероприятие: то ГРЭС смотреть, то на бахчу ехать. Этот из научной бригады прибегает: "Ира, ты поедешь на бахчу? Я, - говорит, - тебе сетку дам, набери полную сетку арбузов". Я не поленилась - набрала ему арбузов размером с яблоко. Меня такие просьбы бесили, как и все научные бригады. Они, может быть, и собирали какую-то важную информацию, но лично я от них никакой пользы никогда не видела.
Жук на каждую утреннюю тренировку приходил с таким запахом, что мухи дохли на лету. Один раз я не выдержала и явилась утром на каток с большим соленым огурцом. Он стал орать, что снимет с меня стипендию и выгонит из сборной. На что я, уже понимая свое место в фигурном катании, ему сказала: "С кем же вы поедете на Олимпийские игры?" Вопль и крик на льду стоял такой, что я пошла собирать вещи, чтобы уехать со сбора. Тогда вмешался Леня Перепелкин. Он впервые приехал в Запорожье начальником сбора. Перепелкин ходил за мной и уговаривал: "Ирочка, не делай этого". Мы жили в старой гостинице "Запорожье". В ней на первом этаже располагался ресторан. Каждый вечер мы с Леной Александровой смотрели, как наших тренеров оттуда выводят местные тетеньки, - а дамы в Запорожье дородные. Я тогда дружила и общалась в сборной только с Леной Александровой. Мы с ней вместе в шестьдесят седьмом году попали в сборную. Лена, чемпионка Советского Союза, была из Ленинграда, высокая блондинка, красивая, с полными губами, что не очень характерно для Питера.
Появилась тогда у Логинова, тренера Александровой, хореограф Лия Петровна Климова. Муж у нее был известный в Питере диссидент, артист Мариинки. Сама она - настоящая дама. И все наши тренеры-мужчины начали за ней ухаживать. Как пчелы на мед, они к ней слетались. Причем Кудрявцев никак не мог запомнить ее имя и все время говорил: "Лилия Петровна". Она не уставала повторять: "Я Лия Петровна". Климова поняла, что в сборной Советского Союза есть люди, с которыми можно иметь дело. Она быстро разобралась, что из всех наставников, конечно, Жук самый "богатый". У него в руках Четверухин, Роднина с Улановым и еще кто-то подкатывает. Она явно выбирала себе объект для дальнейшей работы. История получилась еще та. Она решила, что необходимо завоевать сердце мужчины, а там уже ему никуда не деться - придется вместе работать.
Сидим мы с Ленкой и слышим знакомое гаканье. Жили мы как раз над рестораном. Вдруг стук в дверь, входит Лия с початой бутылкой коньяка, садится прямо на кровать. Что есть в обычном советском номере? Две кровати и какой-то столик. Вот она и садится около этого столика. И у нас на глазах выпивает стакан, потом второй. Мы сидим, молчим. Мы уже привыкли, что пьют наши тренеры, но они мужчины, а тут женщина. Неожиданно она расплакалась. Мы к ней: "Лия Петровна, что случилось?" В общем, выяснилось, что она пришла к Станиславу Алексеевичу поговорить, наладить контакт, пришла с этой бутылкой коньяка. Стасик выпил и безо всяких разговоров сразу же полез на нее. И она под таким впечатлением и после такого "налаживания контактов" пришла к нам, девчонкам, и начала нам все это рассказывать.
Когда наши тренеры в сердцах спрашивали: "Почему вы к нам так относитесь?", что мы могли им ответить? Мы столько всего про них знали, как после этого их любить?