"Теперь я вспоминаю, - показывал Лацис, - что Блюмкин дней за десять до покушения хвастался, что у него на руках полный план особняка Мирбаха и что его агенты дают ему все, что угодно, что ему таким путем удастся получить связи со всей немецкой ориентацией".
Блюмкин сам подбирал сотрудников для своего отделения. Он, как рассказывал все тот же Лацис, делал это, "пользуясь рекомендацией ЦК левых эсеров. Почти все служащие его были эсеры, по крайней мере Блюмкину казалось, что все они эсеры". Одним из таких людей был и Николай Андреев, принятый на должность фотографа при отделении Блюмкина.
Об этом человеке известно довольно мало, а между тем он тоже, как и Блюмкин, вошел в историю в качестве убийцы Мирбаха. Более того, некоторые историки считают, что он-то, а не Блюмкин, и убил германского посла.
На фотографии, имеющейся в следственном деле "О мятеже партии левых эсеров в Москве в 1918 г. и об убийстве германского посла Мирбаха", изображен худощавый человек в гимнастерке с солдатским Георгиевским крестом на груди. Иногда высказываются предположения, что настоящая фамилия Андреева была другой, но в истории он так и остался под псевдонимом.
Андреев то ли родился, то ли позже оказался в Одессе, где и познакомился с Блюмкиным. По специальности он тоже был электротехником. Блюмкин позже рассказывал, что Андреев имел склонность к изобретательству - например, изобрел походную радиостанцию для корректировки артиллерийской стрельбы, и эта радиостанция "отличалась чрезвычайной портативностью и помещалась в небольшой сумке". В конце 1917-го - начале 1918 года он занимался в Одессе революционной работой - выступал на митингах, организовывал боевые дружины левых эсеров. Участвовал в боях с войсками украинской Центральной рады и лично вывел из строя украинский броневик, защищавший вокзал.
После падения Одессы, взятой "белыми", Андреев перебрался в Москву, где вскоре устроился на работу к Блюмкину. По некоторым сведениям, вторым "монтером", проверявшим электрооборудование в германском посольстве, а заодно и составлявшим его схему, был как раз Николай Андреев. Но странно, как немцы не опознали его через несколько дней, когда он пришел уже с Блюмкиным убивать посла.
* * *
Лацис рассказывал о Блюмкине в своих показаниях: "Единственное дело, на котором он сидел, - это дело Мирбаха-австрийского. Он целиком ушел в это дело, просидел над допросами свидетелей целые ночи". Здесь, правда, снова возникает вопрос: а как же многочисленные проекты Блюмкина, о которых выше говорил тот же Лацис? Но "дело Мирбаха" действительно было самым крупным в его карьере чекиста.
Был такой старый советский фильм - "Его звали Роберт". О роботе, который как две капли воды походил на человека и очень хотел им стать. Пожалуй, и всю историю про "Мирбаха-австрийского", которую так талантливо провернул Блюмкин, можно было бы назвать так же, как и тот фильм.
Началась эта история в начале июня 1918 года в московской гостинице "Элит", где покончила жизнь самоубийством шведская актриса Ландстрем. Почему это произошло - точно неизвестно, но ВЧК заявила, что самоубийство может быть связано с "контрреволюционной деятельностью" актрисы. Вскоре начались аресты "подозрительных" постояльцев отеля.
Здесь нужно обратить внимание на один любопытный момент. Дело в том, что Блюмкин сам жил в "Элите". Следовательно, он вполне мог знать тех, кто квартирует по соседству с ним. И наверняка знал, что в отеле проживает постоялец, которого зовут Роберт Мирбах. Разумеется, человек с такой фамилией не мог не быть арестован чекистами.
В этой истории, как и вообще в биографии Блюмкина, много туманного и непонятного. Остается загадкой, арестовали ли его случайно, в числе прочих, или аресты начались для того, чтобы чекисты смогли захватить этого Мирбаха. А может быть, и самоубийство актрисы Ландстрем тоже было "устроено" ради этого же? Вот такая вот конспирология.
Кем же был вышеозначенный Роберт Мирбах? И здесь масса неясностей. По одним данным, бывший военнопленный австрийской армии, офицер, барон и племянник того самого графа Мирбаха - германского посла в РСФСР. Такой была версия ВЧК. По другим данным, никакого отношения к послу и к австрийской армии этот барон вообще не имел, а происходил якобы из обрусевших немцев, жил в России и до революции служил в хозяйственной части будущего "штаба революции" - Смольного института благородных девиц. Если верна вторая версия, значит, Блюмкин и его коллеги просто переписали его биографию и заставили арестованного барона Мирбаха с ней согласиться.
Блюмкин действительно просидел несколько ночей подряд над делом "Мирбаха-австрийского". Он предъявил ему обвинение в шпионаже. Условному австрийцу грозил расстрел. Но Блюмкин обещал ему жизнь и свободу - в том случае, если он даст подписку о готовности сотрудничать с ВЧК. Что еще ему оставалось делать?
"Обязательство
Я, нижеподписавшийся, венгерский подданный, военнопленный офицер австрийской армии Роберт Мирбах, обязуюсь добровольно, по личному желанию доставить Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией секретные сведения о Германии и о Германском посольстве в России. Все написанное здесь подтверждаю и добровольно буду исполнять. Граф Роберт Мирбах".
Любопытно, что текст "Обязательства" написан на русском языке одним почерком, а последнее предложение на русском и немецком (с ошибками) и подписи по-русски и по-немецки - другим почерком.
В результате "работы" Блюмкина и других чекистов с арестованным на свет появилась следующая версия: племянник германского посла Роберт Мирбах служил в 37-м пехотном полку австрийской армии, был пленен, попал в лагерь, но освободился из заключения после ратификации Брест-Литовского мирного договора. В ожидании отъезда на родину он снял комнату в "Элите" и занимался шпионажем, за что и был арестован.
Об аресте Мирбаха чекисты сообщили в консульство Дании, которое представляло в Советской России интересы Австро-Венгрии. После переговоров с представителями ВЧК датчане связались с немцами, которые вдруг подтвердили - у посла Мирбаха действительно есть некий дальний родственник из Австрии Роберт Мирбах. Немцы через датчан просили отпустить его на поруки.
Для Блюмкина операция складывалась как нельзя более успешно. Посол Мирбах ни разу в жизни не видел своего австрийского родственника, а это значительно облегчало дело. По крайней мере, на некоторое время, пока немцы не смогут установить истину. Встречаются утверждения, что Блюмкин, разрабатывая эту операцию, уже тогда имел в виду убийство посла. Но, думается, это не так. Скорее затея с "племянником Мирбаха" первоначально задумывалась для того, чтобы обеспечить чекистам доступ в германское посольство.
В лице "племянника", подписавшего обязательство о сотрудничестве, они получали ценный источник информации, а с его помощью - самые конфиденциальные сведения об обстановке в посольстве, а возможно, и о замыслах графа Мирбаха. Блюмкин наверняка рассчитывал, что после освобождения "племянник" сможет свободно посещать "дядю" и станет своим человеком у него.
Блюмкин не без оснований считал, что хорошо провел эту операцию. Казалось, что посол уже прочно сидит у него на крючке. Блюмкин даже начал хвастать о своих успехах в контрразведывательной работе во время посиделок в кафе. А вот это уже было зря.
"Этот тип позволяет себе говорить в разговорах такие вещи…" Хвастун
За то время, когда он работал в ЧК, Блюмкин явно себя зауважал. Как заправский чекист, он носил кожаную куртку, галифе, высокие сапоги и кобуру с пистолетом на боку. Его самолюбию наверняка льстили те чувства, которые чекисты вызывали у напуганных обывателей - что-то вроде смеси страха, уважения и ненависти. Еще сохранившиеся чудом оппозиционные газеты печатали ехидные стихи "на злобу советских дней":
Нет ни дров, ни керосина,
Без свечей сидит семья.
Догорай, моя лучина,
Догорю с тобой и я…В нашем счастии уверясь,
Лева Троцкий горд и мил -
Затянул я лихо ферязь.
Шапку-соболь заломил!И Чичерин наш не дремлет,
Всей Европе тон дает -
Прачка гласу Бога внемлет,
Встрепенется и поет.Вдруг нагрянет чрезвычайка,
Проверяющая Русь, -
Делать нечего, хозяйка,
Дай кафтан, уж поплетусь!Лацис с Петерсом не праздны,
Шасть - глядишь, уж во дворе -
Закружились бесы разны,
Словно листья в ноябре…
Человек в кожаной куртке с кобурой на боку был в Москве 1918-го настоящим хозяином жизни.
Блюмкину тогда едва исполнилось 18 лет, но выглядел он на все тридцать. Чтобы казаться еще старше и мужественнее, он отпустил усы и бороду. Когда Блюмкин появился в Москве, сначала он жил в здании ЦК партии левых эсеров - в доме 18 по Леонтьевскому переулку. Затем перебрался в гостиницу "Элит". В том же 1918 году гостиница была переименована в "Аврору", а ныне - это отель "Будапешт". Вместе с Андреевым он делил в "Элите" 221-й номер.
Весной первого послереволюционного года Блюмкин с головой окунулся не только в чекистские будни с их заговорами, контрреволюцией, расстрелами и спецоперациями. Его как магнитом притягивала московская литературная богема - он ведь и сам иногда баловался сочинительством. Окончательно в среду молодых поэтов и писателей Блюмкин "внедрится" позже, а тогда, в 1918-м, странная дружба "романтика революции", террориста и убийцы с людьми, которые на весь мир прославили русскую литературу, только начиналась.
Попасть в литературные круги Блюмкину было не так уж и сложно. Многие из известных русских поэтов, прозаиков, журналистов тогда симпатизировали левым эсерам и печатались в их изданиях. Далеко не полный перечень говорит сам за себя: Александр Блок, Сергей Есенин, Андрей Белый, Николай Клюев, Алексей Ремизов… На вечерах и выступлениях, организованных левыми эсерами, появлялись и другие представители литературно-артистической среды.
Сохранилось объявление о том, что Боевая организация левых эсеров устраивает в субботу, 18 мая 1918 года, на Садовой, 26, вечер поэтов. В программе значились Блок с "поэмой "Скифы" и др. стихами", артистка Басаргина с поэмой Блока "Двенадцать" и стихами Николая Клюева "Ленин", "Республика" и "Пулемет", артист Афанасьев с поэмой Есенина "Товарищ", а заодно и со стихами Константина Бальмонта. Билет на вечер стоил один рубль.
Блюмкин ходил на такие вечера. В это время (когда и где - точно неизвестно) он подружился с Есениным, а тот познакомил его со своими друзьями-поэтами Анатолием Мариенгофом, Вадимом Шершеневичем, Александром Кусиковым.
Кстати, среди левых эсеров склонность к литературе проявлял не только Блюмкин, но, к примеру, и Юрий Саблин - участник боев в Москве в 1917 году, левоэсеровского мятежа в июле 1918-го и довольно популярный среди "мастеров культуры" человек. Позже, в 1919-м, Саблин примкнет к большевикам, будет награжден за "проявленные мужество и храбрость" в Гражданской войне двумя орденами Красного Знамени (расстрелян в 1937 году по обвинению в принадлежности к антисоветской организации). О нем ходил такой анекдот: "Сидят три приятеля: революционер Саблин, награжденный орденом Красного Знамени номер 5 (данные о том, кто на самом деле получил эту награду за номером 5, противоречивы. - Е. М.), Владимир Маяковский и Велимир Хлебников. Каждый говорит о себе. Саблин: "Таких, как я, в стране - пять!" Маяковский: "Таких, как я, - один!" Хлебников: "А таких, как я, - вообще нет!"".
Среди литераторов появлялся и Донат Черепанов по кличке "Черепок" - боевик, будущий террорист и борец с большевиками, однокашник по гимназии известного поэта Владислава Ходасевича.
"Преимущественно это были молодые люди, примкнувшие к левым эсерам и большевикам, довольно невежественные, но чувствовавшие решительную готовность к переустройству мира, - довольно нелицеприятно описывал Ходасевич уже в эмиграции (очерк "Есенин", 1926 год) участников этих "тусовок", на которых и сам иногда бывал. - Философствовали непрестанно, и непременно в экстремистском духе. Люди были широкие. Мало ели, но много пили. Не то пламенно веровали, не то пламенно кощунствовали. Ходили к проституткам проповедовать революцию - и били их. <…>…готовы были ради ближнего отдать последнюю рубашку и загубить свою душу. Самого же ближнего тут же расстрелять, если того "потребует революция"".
Литературная жизнь Москвы весной 1918 года кипела. Московские поэты "шли в массы". Шагом "навстречу читателю" стало создание литературных кафе. Первыми были футуристы, открывшие "Кафе поэтов" в здании бывшей прачечной в Настасьинском переулке на Тверской. Там выступали Маяковский, Давид Бурлюк, Василий Каменский, а также певцы, танцоры, актеры. Большой популярностью пользовался номер "футуриста жизни" Владимира Гольцшмидта, который пропагандировал здоровый образ жизни, выходил на сцену голый, выкрашенный "под негра", и разбивал доски о голову. С эстрады футуристы посылали публику "к чертовой матери", что вызывало бурные овации.
Футуристы пропагандировали "анархический социализм" и необходимость еще одной - "духовной" - революции с разгромом "старого искусства". В марте 1918 года они самовольно захватили один из ресторанов, в котором собирались устроить клуб "индивидуального анархического творчества". Однако буквально через неделю их оттуда попросту выгнали.
Четырнадцатого апреля большевики одним махом расправились с анархистскими организациями Москвы. Под видом борьбы с бандитизмом отряды чекистов, красногвардейцев и солдат "зачистили" от них город, а их штаб в здании Купеческого клуба на Малой Дмитровке (сейчас там находится театр "Ленком") взяли штурмом с помощью артиллерии. Надо сказать, что немало московских обывателей и "буржуев", а также иностранных наблюдателей отнеслись к этой акции почти с одобрением. Анархистов они считали бандитами и убийцами.
После разгрома анархистских штаб-квартир Дзержинский пригласил нескольких иностранцев осмотреть их. Сопровождал "экспертов" заместитель Дзержинского по ВЧК Яков Петерс. Роберт Брюс Локкарт вспоминал:
"Анархисты присвоили лучшие дома в Москве. На Поварской, где раньше жили богатые купцы, мы заходили из дома в дом. Грязь была неописуемая. Пол был завален разбитыми бутылками, роскошные потолки изрешечены пулями. Следы крови и человеческих испражнений на обюсонских коврах. Бесценные картины изрезаны саблями. Трупы валялись где кто упал. Среди них были офицеры в гвардейской форме, студенты - двадцатилетние мальчики и люди, которые, по всей видимости, принадлежали к преступному элементу, выпущенному революцией из тюрем. В роскошной гостиной в доме Грачева анархистов застигли во время оргии. Длинный стол, за которым происходил пир, был перевернут, и разбитые блюда, бокалы, бутылки шампанского представляли собой омерзительные острова в лужах крови и вина. На полу лицом вниз лежала молодая женщина. Петерс перевернул ее. Волосы у нее были распущены. Пуля пробила ей затылок, и кровь застыла зловещими пурпуровыми сгустками. Ей было не больше двадцати лет. Петерс пожал плечами.
- Проститутка, - сказал он, - может быть, для нее это лучше.
Это было незабываемое зрелище. Большевики сделали первый шаг к восстановлению дисциплины".
Тем не менее по анархизму, как по политической силе, тогда был нанесен тяжелый удар. А через два дня было закрыто и "Кафе поэтов". Видимо, какую-то связь политического и художественного анархизма новые руководители все же чувствовали.
После "Кафе поэтов" появилось кафе имажинистов "Музыкальная табакерка" на углу Петровки и Кузнецкого Моста. Затем - "Венок искусств", "Десятая муза", "Элит", "Трилистник" и др. Начинался "кафейный период" русской поэзии. В каждом из кафе собирался определенный круг литераторов. Время от времени вспыхивали скандалы. 14 апреля 1918 года газета "Новости дня" писала о событиях в кафе "Трилистник":
"Мирное житие далекого от шумной улицы кафе было нарушено вчера "очередным" выступлением г-на Маяковского. Лишившись трибуны в закрывшемся "Кафе поэтов", сей неунывающий россиянин, снедаемый страстью к позе и саморекламе, бродит унылыми ночами по улицам Москвы, заходя "на огонек", туда, где можно выступить и потешить публику. Вчера, однако, г-н Маяковский ошибся дверью.
Публике, собирающейся в "Трилистнике", оказались чужды трафаретные трюки талантливого поэта. Сорвав все же некоторое количество аплодисментов, г-н Маяковский удалился. Волнение улеглось. Вновь зазвучали прекрасные стихи В. Ходасевича и Эренбурга…"
Блюмкин стал все чаще и чаще заходить на "литературные огоньки". Туда его водил Есенин. Знаменитый и уже неоднократно описанный случай произошел на именинах Алексея Толстого. Кстати, когда Толстому в первый раз предложили выступить в кафе, он ужаснулся. "Вы приглашаете меня читать в кафе? - с ужасом переспросил будущий "красный граф". - Простите, но… там одни спекулянты". Впрочем, Толстой быстро "втянулся в процесс" и с удовольствием "читал" в кафе, да и не только там.
Так вот, о вечере у Толстого. Тогда у него собралось человек сорок, если не больше. Владислав Ходасевич вспоминал в том же очерке:
"Пришел и Есенин. Привел бородатого брюнета в кожаной куртке. Брюнет прислушивался к беседам. Порою вставлял словцо - и неглупое. Это был Блюмкин, месяца через три убивший графа Мирбаха, германского посла. (Здесь Ходасевич ошибся: от момента появления Блюмкина в Москве до убийства Мирбаха прошло не более двух месяцев. - Е. М.) Есенин с ним, видимо, дружил. Была в числе гостей поэтесса К. Приглянулась она Есенину. Стал ухаживать. Захотел щегольнуть - и простодушно предложил поэтессе:
- А хотите поглядеть, как расстреливают? Я вам это через Блюмкина в одну минуту устрою".
Действительно ли Есенин мог это "устроить" или просто красовался, трудно сказать (скорее всего, хотел щегольнуть), но этот разговор хорошо передает нравы того времени - известный поэт запросто приглашает даму посмотреть на расстрелы, чтобы развлечь ее и добиться благосклонности. Прямо не Москва, а какой-то Рим времен Нерона или Калигулы.
Чем чаще Блюмкин появлялся на поэтических вечеринках, тем развязнее становился, не таясь рассказывал о своих подвигах и работе. Сам вид Блюмкина, его принадлежность к зловещей и загадочной ЧК, рассказы о его приключениях вызывали у слушателей невольное уважение, смешанное со страхом. А как иначе относиться к человеку, который, по его же словам, мог лично решать, кого расстрелять, а кого оставить в живых?
Поэты, конечно, не могли знать, что никаких смертных приговоров Блюмкин выносить не имел права. Тогда это было только в компетенции Коллегии ВЧК, и то - при единогласном одобрении. Но его "треп" производил впечатление.