– Еда – это очень важно, но опорожнение желудка – не менее существенно, – глубокомысленно замечал он. И лишь когда появились явные доказательства того, что организм совы функционирует в полную силу, а возникшие сомнения, достаточно ли она пьет, улетучились, Эрнест расслабился. Мэри хотела как-то назвать сову, кажется, Хаммерштайном, но все звали птицу просто – "Сова".
А зачем же он тогда подстрелил сову.
– Хотел с ней позаниматься. Может, мне удастся ей внушить, что она – сокол, – ответил Хемингуэй.
Когда сова окрепла, писатель выпустил на волю сову, выглядевшую при этом довольно грустной. Птицу отнесли в лес и посадили на то самое дерево, где Эрнест ее нашел. Однако, вернувшись к машине, обнаружил, что сова уже вернулась к автомобилю.
– Наверно, мы были с ней слишком нежны и она ослабла, – волновался Хемингуэй. – Теперь она будет сидеть и ждать, что кто-нибудь принесет ей утреннюю мышку, и так и умрет от голода.
– Но ты не можешь взять ее обратно, – сказал Хотчнер, чувствуя, что у него в мыслях. – Это – сова, и я не думаю, что кто-либо из твоих друзей или знакомых захочет предоставить ей отдельную комнату в своем доме.
– Ну хорошо, что же я должен делать? Привязать ее к дереву?
Эрнест опять попытался уговорить сову остаться на дереве, но птица снова прилетела к машине…
Летом 1959 года Хемингуэй созвонился с испанским матадором Антонио, который 30 мая был тяжело ранен быком в левую ягодицу. Он узнал, что матадор намерен провести первый бой после "Большого Ранения" уже через месяц. Эрнест позвонил своему верному другу Хотчнеру и пригласил его совершить совместную поездку в Испанию, чтобы увидеть бои лучших матадоров всех времен и народов, с которыми он был связан многолетней дружбой – Луисом Мигелем Домингином и Антонио Ордоньесом.
Два самых выдающихся матадора Испании были родственниками – один женат на сестре другого, – но это не освобождало их от острого, нескрываемого соперничества за право называть "супер"… Хемингуэй был убежден:
"Все это неизбежно должно было привести к серии бескомпромиссных поединков mano a mano, один на один. Настоящие mano a mano – очень редкая вещь, иногда такое случается раз в жизни поколения. По иронии судьбы, последнее mano a mano такого же порядка было, когда еще совсем молодой Луис Мигель Домингин, тогда только восходящая звезда на небосклоне испанской корриды, впервые потряс публику своим ярким умением побеждать. В то время о нем говорили, что он может стать в Испании первым номером, EL Numero Uno, отобрав это звание у Манолето. И вот в той давней дуэли ветеран Манолето, потерявший свою былую силу, был побежден молодым дерзким Домингином. В одном из боев старого Манолето тяжело ранил бык, и он скончался от ран.
И теперь тот же Домингин, унаследовавший трон Манолето и правивший королевством корриды до 1953 года, снова возвращается на арену, чтобы принять вызов молодого матадора, столь талантливого, что ему, похоже, суждено стать лучшим матадором всех времен. Различие между обычными боями и боями mano a mano состоит в следующем: в простых поединках соревнуются три матадора, каждый должен победить двух быков, а в боях а mano два матадора разыгрывают между собой шестерых братьев-быков, и тот, кто отрежет больше ушей и хвостов, становится победителем, удостаивается звания EL Numero Uno и признается чемпионом мира.
Каждый бой – это только соревнование, но, когда в него вступают два великих матадора, их соперничество может привести к смертельному исходу. Закон mano а mano таков: если один из них совершает на арене не трюк, а нечто действительно красивое и очень опасное, требующее огромной концентрации внимания, сил, выдержки, смелости и настоящего мастерства, то другой вынужден повторить это или же превзойти своего соперника. И тогда, если ему откажут нервы или же он сделает хотя бы одно неверное движение, все может закончиться серьезной травмой или даже смертью".
В этом действительно редчайшем случае настоящего mano a mano для Хемингуэя быль и еще один волнующий аспект – дело в том, что он дружил и с Луисом Мигелем, и с Антонио, он восхищался ими обоими и как настоящими мужчинами, и как матадорами. Но, по мнению писателя, сейчас Антонио как матадор был лучше. У него, по словам Хемингуэя, были преимущества во всех трех категориях – во владении плащом, мулетой и в финальном ударе шпагой, тогда как Домингин был слабоват во владении плащом и без всякой необходимости развлекал публику дешевыми трюками, которым научился у Манолето. Правда, в основе этих соображений было скорее чувство, чем трезвый анализ, – Хемингуэй ощущал, что выступления Доминго были холодными и оставляли его безучастным, в то время как бои Антонио иногда потрясали до глубины души.
Итак, Хемингуэй был сильно увлечен молодым черноволосым парнем, наполовину цыганом, из Андалусии, отец которого, тоже матадор, тридцать лет назад был большим другом Хемингуэя. И благодаря этой близости к Антонио, а также вере, что это лето, целиком отданное корриде, принесет ему радость и ощущение полноты бытия, Эрнест как бы переносился в то счастливое время, когда вместе с леди Бретт, Биллом, Майком и Робертом Коном ходил на бои, пил крепкое испанское вино из кожаных фляг и отплясывал риау-риау на улицах Памлоны.
Но столь ожидаемая дуэль могла не состояться из-за одного несчастного случая с Антонио. Хемингуэй решил посмотреть как рано утром быков, которые должны участвовать в корриде, выпускают из загона на окраине города, и они бегут вдоль улиц по направлению к арене. По традиции, любители боев могут присоединиться к сопровождающим животных мужчинам и юношам, бегущим по улице впереди быков. Самые первые стартуют заранее и сильно опережают быков, средняя группа держится к ним поближе, а самые смелые и дерзкие или просто сумасшедшие – эта оценка зависит от вашего собственного восприятия ситуации – стараются бежать рядом с быками, и так близко, как только можно без риска быть заколотым.
Раньше Эрнест нередко бегал вместе с быками, но теперь его ноги были слишком слабы для таких упражнений. Антонио конечно же бежал в группе чокнутых – перед быками. Хотчнер был в средней группе и, глядя через плечо, мог хорошо видеть и быков, и тех ненормальных из ближайшей к животным группы. Уже было пройдено полпути, когда люди, глазеющие на бегущих из всех окон, со всех заборов и балконов, вдруг в ужасе закричали: один из смельчаков поскользнулся и упал. К нему сразу же бросился большой черный бык с огромными рогами. И тут вмешался Антонио. Он бежал к упавшему человеку, держа в руках газету, свернутую в трубку, непрерывно махал ею и кричал быку:
– Торо! Торо!
Бык попытался проткнуть рогами упавшего, но промахнулся. Тут Антонио махнул газетой прямо перед глазами быка, и тогда тот пошел на Антонио. Несчастный, лежавший на земле, вскочил и побежал, в то время как Антонио отвлекал быка газетой. Вдруг газета развернулась и упала на ноги Антонио. Тут бык и достал бы его, но в этот момент Эрнест, устремившийся к ограде, скинул свою куртку и набросил ее на забор. Бык бросился туда, тыча рогами в деревянные столбы. Антонио же рванул к противоположному забору, где полицейский помог ему укрыться.
Бык все же ранил Антонио в правую икру, но, поскольку рана была получена таким позорным для него образом, Антонио решил не обращать на нее никакого внимания. Весь день и всю ночь он танцевал, а на следующий день снова бежал в группе смельчаков, сопровождая быков на пути к арене, как будто стремился себе что-то доказать. И только потом он послушался Эрнеста и позволил Вернону Лорду сделать укол против столбняка и обработать рваную рану, оказавшуюся довольно глубокой.
Неожиданно и Мэри проявила инициативу и пригласила на обед телевизионного комментатора. Это вызвало недовольство писателя, не любившего общаться с незнакомыми журналистами.
Половину обеда все так и было, но потом комментатор, который был действительно очень заслуженный человек в мире телевидения, начал задавать Эрнесту вопросы о состязании между Антонио и Домингином. Эрнест объяснил, что не любит обсуждать то, о чем собирается писать, поскольку совсем не стремится увидеть свои истории под чужой подписью. Однако наш гость настаивал, говоря, что не имеет никакого представления о корриде и спрашивает, только чтобы понять, что же это такое – бой быков. Он уверял, что никогда не позволит себе обмануть гостеприимство Эрнеста. (Несколько месяцев спустя в одном из американских журналов появилась его статья об этом обеде с Хемингуэем, где он подробно, слово в слово, описал все, что ему рассказывал Эрнест об Антонио и Луисе Мигеле.)
Планировалось, что mano а mano поединки между двумя выдающимися матадорами, пройдут в Малаге 14 августа, но было трудно поверить, что они оба смогут выздороветь так скоро. Однако им удалось привести себя в форму, хотя травмы еще не полностью зажили. Рана Антонио продолжала гноиться, но уже 11 августа он вышел из больницы, а 12-го приехал в "Консулу" долечиваться. У Тео, сына Билла, была бейсбольная бита, и Эрнест решил, что он и Хотчнер обязательно должны научить Антонио играть в бейсбол. Хотчнер бросал ему теннисный мячик, и он поразительно быстро и точно ловил мои самые сложные подачи, демонстрируя потрясающую реакцию и координацию движений.
И вот как-то вечером Эрнест и Антонио решили, что в благодарность за эти уроки Антонио сделает из Хотчнера матадора (Антонио называл Хотчнера Эль Пекас – Конопатый).
– А как у Эль Пекаса с реакцией? – спросил Антонио Эрнеста.
Эрнест вместо ответа устроил действо: "Бросить – поймать", которое всегда было частью обычного ритуала расслабления. При этом в ход пошли вилки, тарелки, бокалы и так далее. Увиденное убедило Антонио, что реакция – на должном уровне, и он торжественно объявил, что Хотчнер будет запасным матадором – saliente – на корриде в Сьюдад-Реале. По такому поводу пришлось выпить, а потом и еще раз, когда Хемингуэй сказал, что он будет у Хотчнера импресарио.
Эрнест говорил, что бой, который состоялся на следующий день, был одним из лучших виденных им, а может, и самым лучшим, поистине великим боем. Антонио получил в награду шесть ушей, два хвоста и два копыта. Все стали свидетелями такого артистизма, такого яркого проявления смелости и отваги, что, как заметил Хемингуэй, было трудно поверить в реальность происходившего.
А о том, что было дальше, рассказывает Хотчнер – хроникер и очевидец событий:
"Я думал, эти разговоры о том, что мне придется выйти на арену Сьюдад-Реаля, – просто шутка, но когда перед началом корриды мы зашли в комнату Антонио, там были приготовлены две шпаги, причем одна предназначалась для меня. Антонио приготовил и два костюма, и моя шпага лежала рядом с черно-белым, который я должен был надеть на себя.
Планировалось, что я выйду на арену как запасной матадор, который убивает быка, если оба соревнующихся матадора получают ранения. Конечно, для меня это будет словно маскарад, но все знали, что испанские власти не любят таких шуток. Мне рассказывали – не знаю, правда это или нет, – что несколько лет назад один приятель тореро Литри, изображавший матадора, был изобличен, и ему пришлось провести целый год в настоящей тюрьме.
– Единственный, кому такая шутка сошла с рук, был Луис Мигель. Он взял своего друга графа Теба, племянника герцога Альбы, на арену, выдав за члена своей квадрильи. Но та коррида была во Франции, – пояснил Хемингуэй.
Все получили большое удовольствие, облачая меня в костюм матадора, и особенно – мой импресарио Эрнест.
Обычно перед боем в комнате матадора возникала напряженная атмосфера торжественной сосредоточенности, теперь же ощущались легкость и беззаботность. Трудно себе представить, насколько сложен костюм матадора и как он тесен. Ткань прилегает, словно вторая кожа, ни одной морщинки, и, даже если подует ветер, ни одна часть этого удивительного облачения не отлетит. Честно говоря, я думал, что, когда наступит время идти на бой, шутка закончится. Но события развивались иначе.
– Запомните, Пекас, в первом бою вы не должны сразу же затмить всех матадоров, – предупредил меня Эрнест, – это будет выглядеть не по-товарищески.
– Думайте только о том, как великолепны вы будете на арене, как мы уверены в вас и как гордимся вами, – сказал мне Антонио.
Когда пришел час идти на арену, все покинули комнату и оставили нас одних. Антонио подошел к маленькому столику, на котором, как всегда, лежали его иконки. Молясь, он поцеловал каждую из них. Я стоял в углу, чертовски жалея, что у меня нет ничего, чему бы я мог помолиться.
Открылась дверь. Все члены квадрильи Антонио, облаченные в свои костюмы, ждали его в холле. Антонио надел шляпу и захватил свой плащ. Я взял свой и пошел за ним, ощущая некоторую неловкость, поскольку мои брюки были так узки, что трудно было сгибать ногу в колене.
Я смутно помню, как мы пришли на арену, хотя, спускаясь по лестнице, я чуть не упал (попробуйте спуститься по стертым скользким ступеням в новых туфлях)".
Хемингуэй подробно описал это "историческое" событие:
"Когда они спустились, лицо у Антонио, как всегда перед боем, было суровым и сосредоточенным, и взгляд его не выдавал ничего посторонним. По веснушчатому лицу Хотча – лицу заядлого бейсболиста – его можно было принять за новильеро, впервые выступающего в качестве матадора. Он обернулся ко мне и мрачно кивнул. Никто бы и не подумал, что он не тореро, и костюм Антонио сидел на нем безукоризненно".
"Мы прошли через толпу, собравшуюся в холле, и мимо людей, обступивших автобус квадрильи Антонио, – продолжает Хотчнер. – Мой импресарио вместе со мной влез в автобус и уселся сзади.
– Папа, что я все-таки буду делать? Я что, должен буду выйти за барьер? Там большая арена?
– Восемь тысяч зрителей. Самая большая, если не считать мадридской.
Я представил себе, как на глазах у восьми тысяч человек в сопровождении нашей квадрильи и пикадоров на конях пересекаю арену, где сражаются два величайших матадора, и мне на минуту стало дурно.
– Матадору нужно помнить три вещи, – сказал мне Эрнест. – Тогда все будет в порядке. Первое, вид у тебя всегда должен быть трагическим, как будто ты на грани смерти.
– А как я сейчас выгляжу?
– Отлично. Теперь второе. Когда выходишь на арену, ни на что не опирайся, это может плохо кончиться для костюма. И третье. Когда вокруг тебя соберется толпа фотографов, чтобы сделать снимки, выставь вперед правую ногу – это выглядит чертовски сексуально.
Я выдал ему взгляд, который он заслуживал. Он потер мое несгибающееся колено.
– Первый раз работаю импресарио матадора и немного нервничаю, – проговорил он. – А как ты?
Мои нервы были уже на пределе, когда я увидел огромный лозунг на противоположной стороне арены. Под "На арене Ордоньес и Домингин" была написано: "Запасной матадор: Эль Пекас".
Когда мы все собрались у барьера, я посмотрел на большие деревянные ворота, которые вот-вот должны были открыться, увидел тысячи испанцев на трибунах и вдруг ощутил острое желание сбежать. Но к нам уже приближались фотографы, и мне пришлось взять себя в руки и следовать советам Эрнеста. И когда нас снимали, меня пронзила страшная мысль.
– Посмотри на Антонио и Домингина, – прошептал я Эрнесту. – Посмотри на их брюки. А теперь на меня. Я определенно позорю Соединенные Штаты Америки.
– Сколько у тебя носовых платков? – спросил мой импресарио.
– Каких платков?
– Обычно они пользуются двумя, но я слышал, что Чикуэло II даже предпочитает четыре.
– Ты что, думаешь, они засовывают платки в штаны?
– А ты этого не сделал?
– Какого черта, откуда я мог знать о носовых платках? Я во всем полагался на своего импресарио.
– Но ты был на стольких боях! А ты думал, откуда у них такие формы?
– Знаешь, это раньше меня как-то не интересовало.
И вот прозвучал гонг, открылись ворота, и на арене появились пикадоры на высоких худых лошадях. Кто-то толкнул меня в нужном направлении, и, когда два пикадора выехали, за ними последовали Антонио и Домингин и отстоящий от них на традиционные три шага Эль Пекас. Публика встретила нас громкими аплодисментами. Я по-прежнему не мог согнуть ноги в коленях и, внимательно наблюдая за Антонио, старался прижимать к туловищу правую руку – так, как это делал он.
Мы остановились напротив президентской ложи, поприветствовали зрителей, поклонились, и я последовал за Антонио за барьер, где нас ждал Эрнест.
– Как все это выглядело? – спросил я его.
– В тебе было скромности и спокойной уверенности как раз столько, сколько нужно.
– Знаешь, я чувствовал себя так, как будто меня преследует бык.
И вот на арену вышел первый бык Луиса Мигеля – черная гора мускулов с рогами. Мигелито, державший шпагу, дал мне плащ.
– Что мне делать теперь? – спросил я Эрнеста.
– Держи плащ наготове, смотри на происходящее с пониманием, но спокойно, без нетерпения.
– Мы знакомы?
– Не близко. Я видел твои выступления, но мы не приятели. Я хочу, чтобы ты получил удовольствие и при этом не попал в испанскую тюрьму, там нет ничего интересного, поверь мне.
Тем временем Мигель прекрасно работал с плащом.
– Изучает быка, – заметил Эрнест.
– Он выгладит замечательно.
– А что с ним может быть не так?
– Мне кажется, у быка ужасно длинные рога.
– Отсюда они всегда кажутся больше.
– А не слишком ли усердствуют пикадоры?
– Да, пожалуй.
– Но зачем?
– Они немного усмиряют быка для Мигеля, потому что нога у него после ранения в Малаге еще не совсем зажила.
– Мне кажется, он немного дрожит.
– А как твои ноги?
– Трясутся, но я держусь.
Домингин получил одно ухо, но выступление Антонио было просто блестящим. Бык его был великолепен, и их сражение смотрелось как танец. "Танец" – именно то слово, которое дает возможность представить себе это зрелище. Оно напоминало балетное представление, устроенное матадором и быком, чутко откликавшимся на каждое движение человека. Казалось, они танцуют па-де-де, которое репетировали все утро. Антонио получил в награду два уха и хвост.
Антонио сделал почетный круг и, проходя мимо нас, сказал Эрнесту:
– Передай Пекасу, что он выгладит великолепно. Ты уже успел рассказать ему, как убивают быка?
– Еще нет.
– Так давай.
– Не смотри на рога, – инструктировал меня Эрнест, – смотри только туда, куда должна войти шпага. Опусти левую руку вниз и, как только шпага вонзится в быка, перекинь ее направо.
– А что я делаю потом?
– Взлетаешь в небеса, и мы все вместе ловим тебя, когда ты возвращаешься на землю.
Выступление Луиса Мигеля было неважным, но Антонио превзошел самого себя, и президент наградил его двумя ушами, хвостом и даже копытом – последним, что может быть отдано матадору в знак признания его мастерства. Правда, если публика захочет, матадор может получить всего быка. Эрнест наклонился ко мне:
– Антонио хочет, чтобы ты сделал круг почета вместе с ним.