Сам Степан до сих пор не прочел ни одной ленинской работы, кроме его знаменитой речи на Третьем съезде комсомола. Что касается произведений Маркса, то их Степану не довелось и в руках подержать. Он понимал, что в сравнении с Шамовым был политически малограмотным человеком. От этого его раздражение только усиливалось. "Ничего, - мысленно пригрозил он Богдану Даниловичу, - теперь и я засяду за Ленина. И Маркса проштудирую. От корки до корки. Мы еще встретимся и тогда посмотрим, кто прав. И фронтовикам подарок сделали, и мародерам по зубам дали. А он - "политическое хулиганство", "моральный урон". Буквоед…"
Плетнев, видно, хорошо понимал состояние Синельникова.
- Ты чего на Шамова волком смотришь? - напустился он на парня. - Тебе же, дурню, добра желают. Учат правильно жизнь понимать. Сам подумай, разве допустимо секретарю райкома комсомола заниматься такими делами? Знаю, что у тебя были благие намерения, но ими, учти, даже дорога в ад вымощена. Понял? Пора научиться думать и трезво оценивать свои поступки.
Степан краснел, потел, елозил на стуле, не смея поднять глаза. А когда встала Федотова и, обратившись к нему, назвала его Степой, он едва не заплакал. Ткнулся подбородком в грудь и сидел не шевелясь, как подбитая птица…
- Значит, ограничимся обсуждением? - обратился Василий Иванович к собравшимся. Никто не возражал. - Намотай себе на ус, - это уже адресовалось Синельникову, - еще такими методами будешь работать - не жди поблажки. Никаких скидок на молодость и горячность не будет. Ясно?
- Ясно.
- Тогда все. Можешь идти.
Степан вышел, забыв сказать "до свидания".
2.
Некоторое время в кабинете было тихо. Но вот Василий Иванович достал из стола общую тетрадь в синем твердом переплете. Полистал ее, нашел нужную страницу. Встретившись взглядом с Плетневым, спросил:
- Как с семенами?
- Я уходил, заканчивали сводку. Сейчас позвоню. Как кончат, пусть принесут.
Он вышел в приемную. Когда вернулся, разговор шел совсем о другом.
- Односторонне мы работаем. - Рыбаков сердито косился на Шамова. - Ты погляди, что в деревнях делается. Изо всех щелей повылазили заплесневелые попики. Всякие там старцы-провидцы, гадалки и ворожеи. Как грибы-поганки после дождя выросли молеленки, часовенки, а в Луковке и в Иринкино даже церкви пооткрывали. Знаешь об этом, пропагандист?
- Конечно, знаю, Василий Иванович. Это следствие войны. Люди тянутся к религии, как к опиуму, который и боль приглушает, и успокоение в смятенные души несет, а главное - поощряет веру в чудо. Все жаждут чуда, которое воскрешало бы из мертвых, охраняло от пуль, врачевало смертельные раны. Такое чудо сулит только религия. Вот и потянулись к ней.
- Ты это к чему говоришь? Хочешь свою пассивность прикрыть или нас просветить? Ведь все эти молельни открылись самостийно: нас-то не спросили. Пошныряли бабки по избам, погнусавили молитвы - и вот тебе открылась двадцать лет пустовавшая церквушка в Луковке. А где мы были? Где наши лекторы, всякие атеистические вечера, беседы? Ты сам сколько раз за последний год выступал перед народом с антирелигиозными докладами?
- Я один все равно ничего не сделаю. - Шамов продул мундштук, сердито пожевал губами. - Надо, чтобы этим делом занялся весь партийный актив, и прежде всего руководящие работники района. А ведь, если говорить откровенно, пропагандистской работой они занимаются крайне мало. Недопустимо мало. Борьба с религией в настоящее время - сложнейший вопрос, его с наскоку не решишь. Надо обсудить на бюро, разработать мероприятия.
- Ну и разрабатывай на здоровье. Побывай в Луковке и в Иринкино. Разберись с поповскими проделками да, кстати, подними учителей и других интеллигентов. Загляни в соседние деревни, присмотрись повнимательнее, чем живет народ. Подумай над этим, а потом обо всем доложишь на бюро. Договорились? Как у тебя сейчас со здоровьем-то?
- Какой разговор о здоровье с молодоженом, - засмеялся Плетнев.
- Ты же, Шамов, свадьбу зажилил?
- А они еще не успели обвенчаться.
- Так как же со здоровьем? - снова спросил Рыбаков.
- Пока ничего. Не знаю, надолго ли, но пока терпимо. - Шамов опустил глаза, пряча их от пристальных взглядов товарищей. - Завтра же выеду в Луковку. У меня по плану в этом месяце как раз туда командировка.
- Ну и ладненько, - потер пухлые ладошки Тепляков.
Плетнев не спеша заговорил о подготовке к севу. По памяти называл множество цифр. Из слов председателя райисполкома вырисовывалась тревожная картина. Ремонт тракторов идет очень медленно. График сорван: нет запасных частей и специалистов. Горючее не завезено. Во многих колхозах семена некондиционны. Плохо с кормами. Кое-где лошади переведены на солому. К весне они совсем отощают, и тогда на них не попашешь.
- Семена, тракторы, корма - все это в руках у людей, - задумчиво проговорила Федотова. - Надо о людях подумать. Мало о них думаем. Шумим, требуем, приказываем, даже угрожаем. А вот поговорить по душам с человеком нам зачастую недосуг. Привыкли "работать с массами". А ведь они состоят из отдельных людей, разных по характеру и взглядам на жизнь. Особенно важно для нас найти ключ к сердцам женщин. Русская баба - сложное создание.
- По себе судите? - с легкой иронией спросил Шамов.
- А хотя бы и по себе, - не приняла шутки Федотова. - Второй год бабы на своих плечах землю держат. Высохли, почернели от натуги. Забыли, как детей рожают, как ласкают мужиков, забыли вкус настоящего хлеба. А рук не опускают. Стонут, но стоят. Плачут, но работают. Работают и работают. Ни одна машина с ними не потягается. Ведь машине-то передых нужен. Техуход, техосмотр. А бабы не знают передышки. И не нужны им никакие понукания. Им теплого слова не хватает. Душевного сочувствия и заботы.
- Верно, Полина Михайловна. - Рыбаков поднес папиросу к губам, несколько раз пыхнул дымом. - Надо это понимать. Наши женщины не терпят фальши, им нужно искреннее, сердечное сочувствие. А на это не каждый способен. Тут надо быть настоящим коммунистом. Чтобы сердце за народ болело. Да… - повернулся к прокурору: - Ну, что в Иринкино?
Коненко рассказал о результатах расследования причин пожара на молочной ферме Иринкинского совхоза. Потом договорились провести собрание женщин, создать при правлениях женсоветы. Условились, что завтра Федотова вместе с заведующим районо проведет инструктаж уполномоченных и разошлет их по всем колхозам - проверять готовность к севу.
- Я, ты, - Рыбаков метнул взгляд в сторону Плетнева, - и ты, - взгляд на Теплякова, - завтра с утра двинем в МТС. Я - в Рачевскую, Плетнев - в Брянскую, а ты, Тепляков, - в Иринкинскую. Надо подогнать ремонт тракторов…
В первом часу ночи стали расходиться.
3.
Василий Иванович открыл форточку. В душную прокуренную комнату широкой белой струей потек морозный воздух. Рыбаков распахнул дверь в приемную. Там за столом читала книгу девушка, дежурная райкома. Прижавшись спиной к горячей печке, сладко дремал Лукьяныч с погасшей самокруткой во рту.
- Что читаем? - спросил Рыбаков, подходя к дежурной.
Она вздрогнула. Поспешно встала. Книга выскользнула из ее рук и мягко шлепнулась на пол.
Девушка, проворно нагнувшись, подняла книгу.
- Хорошая повесть, "Радуга" Василевской.
- Про войну? - В уголках черных глаз собрались смешливые морщинки, но голос по-прежнему тверд и строг.
- Про войну и про любовь…
- Только зазря бумагу переводят, - вдруг подал голос Лукьяныч. Он выплюнул потухший окурок и тут же стал сворачивать папиросу. - В какую книгу нос ни сунь - все эта любовь. Будто на ей земля держится. Закуривай, Василь Иванович, у меня табачок с донником. - Рыбаков взял у старика кисет, а тот принялся колотить кресалом по камушку, высекая искру. Прикурил, спрятал трут и кресало в карман. - Мне скоро вот шестьдесят. Двух жен имел. Детей полдюжины. А любовь эту, язви ее в душу, ни разу не попробовал. Ране такими штуками мозги не зас… - покосился на девушку и на ходу перестроился, - не засоряли. И откуда нам было про ее знать? Книжек мы не читали из-за темноты. Кино не смотрели. А поп в церкви, язви его, все больше про бога гнусавил, а не про любовь.
- Загибаешь, дед.
- Пошто загиб… - начал было Лукьяныч и оборвал на полуслове. Шумно потянул воздух большим курносым носом, принюхался. - Что-то горить, паря.
В самом деле пахло паленым. Рыбаков внимательно огляделся по сторонам, пожал плечами. А запах становился все сильнее.
Лукьяныч вскочил. Вытянул голову, поджал губы и, по-собачьи нюхая воздух, застукотил деревяшкой по приемной.
- У меня прокурорский нюх, - самодовольно бормотал он, кружа по комнате. - Я всякую гарь за версту чую. Где-то здесь, совсем рядом. - Сунул руку в корзину с бумагами. Пошевырял в ней. - Ах, язви тя в душу, что же это кадит? - он направился было в коридор, но вдруг подпрыгнул на месте и принялся вытанцовывать, нелепо размахивая руками и крича: - Ах, холера! Язви тя! Спасите! Горю!
К ногам прыгающего Лукьяныча упал большой кусок горящего трута, а в правой штанине старика зазияла дымящаяся дыра. Добывая огонь, он держал в руке большой кусок трута. На него упала искра, и тот разгорался в дедовом кармане до тех пор, пока не припек его.
- Ну и прокурорский нюх! - хохотал Рыбаков. - За версту чуешь. Ты, Лукьяныч, прямо малышенский дед Щукарь.
- Это вас бог наказал за то, что не верите в любовь, - лукаво заметила девушка.
Лукьяныч уже оправился от потрясения и, прикрыв ладонью дыру на штанах, хохотал вместе со всеми.
Из кабинета донесся протяжный звонок. Рыбаков поспешил к телефону. Звонил секретарь обкома партии. Поздоровался и сразу спросил, как идет ремонт тракторов. Рыбакову пришлось признать, что ремонт затянули и к весне готовятся плохо.
- В марте на бюро слушаем твой отчет о подготовке к севу, - сказал на прощание секретарь. - Есть время, чтобы выправить положение. Иначе… Ты сам знаешь, как сейчас стоит вопрос с хлебом. А урожай зависит от качества весенне-полевых работ. До сих пор Малышенский район был не на плохом счету. Надо удержать занятые позиции. Их легко потерять, и тогда… Подумай об этом. До свидания. Поклон твоей половине и всем товарищам.
Василий Иванович не боялся предстать с отчетом перед бюро обкома, но не хотел этого. Для подготовки вопроса в район приедет целая бригада представителей разных организаций. Они потребуют уйму справок, сводок, докладных. Начнутся совещания, заседания, собеседования. И это в самый решающий момент подготовки к севу. Да и на бюро придется выслушать немало горьких слов. Хлопотное и малоприятное дело. Конечно, он воспользуется вызовом в обком, выпросит, сколько удастся, и семян, и фуража, и горючего, и запасных частей к тракторам. И все же известие о предстоящем отчете не обрадовало Рыбакова. Зато подхлестнуло его, сократив и без того сжатые сроки подготовки к весне.
Он ходил по кабинету широкими твердыми шагами. Легонько поскрипывали крашеные половицы. Мерно тикали настенные часы. С улицы доносился шум ветра. Смуглое лицо Рыбакова задумчиво. Тонкие губы плотно сжаты, брови нахмурены. Черные, широко расставленные глаза неподвижны.
Отсюда ему, как с большой высоты, был хорошо виден весь Малышенский район. От края до края. По своим очертаниям территория района походила на сапог-бродень, какие носят таежные охотники да рыбаки. Длинное, расширяющееся кверху голенище бродня обращено на север. Носок у сапога круто загнут вверх. На кончике его среди густых лесов находился самый отдаленный колхоз района - "Новая жизнь". До него семьдесят пять километров. И в противоположную от райцентра сторону до самого дальнего колхоза - шестьдесят два. Вот и получается сапожок, полтораста километров длиной да пятьдесят шириной.
Малышенский район считался самым большим в области. Рыбаков его исходил и изъездил вдоль и поперек. Ему были хорошо знакомы не только широкие, торные большаки или узенькие полевые дороги, но и лесные дорожки и даже тропинки, по которым можно было напрямик за какой-нибудь час ходу пересечь большущий лесной массив, на объезд которого понадобилось бы добрых полдня…
И вот уже он зашагал по раскисшим дорогам, продираясь сквозь хлесткие чащи лесов, переходя вброд гремучие овраги. Он шел и шел по одетой в весенний наряд земле, от села к селу.
Перво-наперво Рыбаков заглянул на поля колхоза "Колос". Не потому, что сомневался, справится ли Трофим Максимович с севом, а для того, чтобы полюбоваться дружной и спорой работой большого коллектива. В нем были разные люди: и крепкие, как лиственница, старики, и дружная, работящая молодежь, и надорванные непосильным трудом, надломленные сироты и вдовы. Но все вместе они представляли такую силу, которая не давала пошатнуться артельному хозяйству. И если случится, что в разгар сева выйдет из строя трактор - поле не останется бесплодным. Его допашут на лошадях или быках, заборонят на коровах, засеют вручную.
Рядом с "Колосом" артель имени Буденного. Большое село, много хорошей земли. И людей не меньше, чем у соседей, но нет коллектива. Всяк по себе. Торгуют, меняют, барышничают. Здесь могут пошвырять зерно в незабороненную землю, оставить картошку под снегом, сметать в стога непросохшее сено. Нет настоящего хозяина. Вот и приходится все время посылать туда надежного уполномоченного. Это, конечно, непорядок. Но иного выхода нет. А таких колхозов немало.
Были бы тракторы. Машины…
И сразу изменился маршрут мысленного путешествия Рыбакова. Он завернул в Рачевскую МТС. Там директорствует молодой, но дельный парень, недавний командир танковой роты - Бобылев. Трактористы прозвали его "полторы ноги". У него миной отхватило половину правой ноги. Однако протез не мешает ему день и ночь мотаться по колхозам, управлять трактором или комбайном. Только уж слишком горяч Бобылев. Сейчас у него провал с ремонтом. Неделю назад с командировкой райкома партии он уехал в область добывать запчасти. "На таран пойду, но добуду", - сказал он на прощание. "На таран пойду" - это его любимая поговорка. На фронте Бобылев однажды ходил на таран фашистского танка. Чудом остался жив. Он достанет запчасти. Пусть не столько, сколько нужно, но достанет и по-братски поделится с другими…
А вот Бевзюк не поделился бы. Бевзюк - директор Еринской МТС. Уже десятый год. У него еще с мирных лет кое-что припрятано. Прижимистый мужик. Машину знает и любит. Лучшие в районе мастерские. Он бы уж давно закончил ремонт, но тянет. А вдруг на прорыв из области подбросят запчастей, тогда, глядишь, и ему "по бедности" что-нибудь перепадет. Колхозы им не очень довольны. Бывает, что в погоне за планом его трактористы не пашут, а ковыряют землю. Бесплатно и шагу не сделают. Потому промфинплан у Бевзюка всегда "в ажуре", и механизаторы хорошо зарабатывают. После войны люди, наверняка, станут жить по-другому. Тогда Бевзюку придется туго…
Если согласиться, что карта района похожа на сапог, то в его "каблуке" находится Иринкинская МТС. Самая отдаленная и маломощная. Вначале сорок второго там сгорели ремонтные мастерские. Следствие решило - поджог. Выехала комиссия во главе с Коненко. Виновных не нашли, а когда ночью прокурор возвращался домой, в него кто-то стрелял из лесу. Кто? Осталось загадкой. Осенью во время зяблевой вспашки вышли из строя сразу три трактора. Какая-то сволочь насыпала в масло песку. И снова следователь "остался с носом". В Иринкино существует единственная в районе секта субботников, мутит народ. А парторганизация там слаба. И комсомол - никудышный. Оттого и распоясалась вся эта нечисть. Надо заняться этим всерьез. Найти врага, обезоружить и уничтожить…
Протяжно зазвонил телефон. Раз, другой, третий.
Василий Иванович взял трубку.
- Вас вызывает "Новая жизнь", - протянул сонный девичий голосок.
Потом послышались свист и протяжное завывание. Рыбаков вслушался в шум и с трудом различил глухой, будто из-под земли исходящий, голос, который повторял одно и то же слово:
- Райком! Райком! Райком!
- Райком слушает. Я слушаю. Слушаю вас!
- Райком? - все еще сомневаясь, произнес далекий голос.
- Рыбаков слушает.
- Это вы, Василий Иванович? Здравствуйте. Говорит Новожилова из "Новой жизни". Парторг из "Новой жизни". Вы меня слышите?
- Слышу. Не кричите. Говорите спокойнее, а то все звенит.
- Василий Иванович, - неожиданно отчетливо раздалось в трубке. - У нас беда. Третий день скот без корма. Совсем без корма. Тридцать коров уже привязали к потолку. Еще два-три дня - и начнется массовый падеж.
- Где Романенко? - бешеным голосом крикнул Рыбаков. - Председатель где?
- Он уехал в соседний район к куму. Пятый день не показывается.
- А заместитель, парторг? Ты же парторг. Где ваши коммунисты?
- Что мы сделаем? Нас всего четверо, и те бабы.
- Ладно, - после долгой паузы сказал Рыбаков. - Завтра у вас будет наш представитель. Надо найти выход из положения на месте. Помоги ему. Если начнется падеж, ты первая будешь отвечать. Поняла? Первая.
- Поняла, - еле слышно отозвался голос издалека. - До свидания.
"Кого же послать в "Новую жизнь"? Нужен решительный и смелый человек. Чтобы не раздумывал, не согласовывал, а действовал на свой страх и риск. Чтобы мог поднять весь народ…"
На глаза Рыбакову попала пухлая папка. Она была полна непрочитанных бумаг, а утром нужно выезжать в МТС. Василий Иванович присел к столу и стал просматривать телеграммы, письма, решения. С чем только не обращались в райком областные организации. МТС не выполнила план набора на курсы трактористов - и облзо "ставит об этом в известность" райком. Из школ отсеялось несколько сот учеников - и облоно "обращает на этот недопустимый факт внимание райкома и просит помочь". Досарм не выполнил задания по подготовке пулеметчиков и радистов - и облдосарм "просит обсудить этот вопрос на бюро РК ВКП(б)…"
Он торопливо прочитывал бумаги, метя их короткими резолюциями, а сам все думал о "Новой жизни". Ведь там погубят скот, если не приедет нужный человек и не раздобудет корма. Кого же послать?
- Можно? - донеслось от порога.
- Входи.
Степан Синельников молча остановился посреди кабинета.
- Ты чего не спишь?
- Я зашел объяснить… Конечно, я виноват. По форме виноват, но ведь суть…
- Суть всем ясна, иначе бы с тобой так не разговаривали. Садись. - Решительным жестом отодвинул бумаги, вгляделся в лицо Степана: "Совсем вымотался". Спросил сочувственно: - Дома все в порядке?
- Как всегда.
- Отец пишет?
- Пишет. Он в этом деле аккуратный. Из любого похода, из любого боя хоть пять строчек, а весточку все же пришлет. Знает мамин характер.
- Строгая очень?
- Да нет. Просто волнуется. Чуть запоздает письмо - у нее все из рук валится, по ночам плачет.
- Это хорошо, любит, значит. Когда солдата любят да ждут, ему легче воюется. А у тебя как настроение? Не раскис после сегодняшнего?
- Нет.
- Есть для тебя одно ответственное поручение. Ответственнейшее. Надо спасать скот в "Новой жизни". Беда там…
Степан, слушая Рыбакова, преображался. В эти минуты он был по-настоящему счастлив.
Синельников ушел, и Василий Иванович снова принялся за бумаги.
Медленно худела папка.
Неслышно текли минуты.
Катилась к рассвету ночь.