3.
Пока создавали комиссию, готовили бланки расписок да запрягали лошадей, прошло немало времени. Вся деревня уже знала о том, что уполномоченные будут "отбирать" сено. Проворные и назойливые, как воробьи, деревенские мальчишки облепили правление. Они то и дело забегали в контору, прислушивались, приглядывались и стремглав улепетывали прочь, неся на кончике языка свежую новость.
Снедаемые любопытством женщины сгрудились возле колодцев и у калиток. Они судачили обо всем на свете, а сами все поглядывали в сторону правления: не идут ли.
Дошла молва и до единоличников. Они верили и не верили. Однако на всякий случай закрыли ворота на засовы, спустили с цепей собак, а сами притаились в домах, послав на догляд мальчишек.
И вот поползло по деревне: "Идут. Идут".
Это была довольно странная процессия. Впереди Синельников с Лазаревым и Новожиловой. За ними рыжебородый, в солдатской шапке Плесовских вместе с заведующей фермой. Потом гуськом вытянулись шесть подвод с кучей ребятишек на дровнях. А позади, на почтительном расстоянии, растущая на ходу толпа любопытных.
- Вон, видите голубые ставни. Это самый матерый единоличник - Денис Епихин. Поехали к нему.
- Ладно, - согласился Синельников и ускорил было шаги, но тут же остановился. Показывая рукой на заснеженный стог сена, торчащий посреди огорода, спросил:
- А чье это сено? Тут, по-моему, возов десять будет.
- Пожалуй, поболе, - поддержал рыжебородый.
- Кто хозяин?
- Механик МТС. Семья - в колхозе, а он в МТС на ремонте. Наш человек, - скороговоркой выпалила Новожилова и двинулась дальше.
- Постойте. - Синельников ладонью сбил малахай на затылок. - Что значит наш? Разве есть чужие? Все наши. С механика и начнем.
Новожилова попробовала возражать, но Степан оборвал ее: "Хватит!" - и женщина смешалась, замолчала.
Во дворе их встретила моложавая, румяная хозяйка. Сдержанно ответив на приветствие, пригласила в избу.
- Сколько у вас коров? - спросил Степан.
- Сколь у всех. Одна. - Она окинула парня надменным взглядом. - А вы что за комиссия? По молоку или по яйцам?
- По шерсти, - выкрикнул кто-то, и все засмеялись.
- Овцы есть? - продолжал допрашивать Степан.
- Есть три овцы, поросенок…
Борька предостерегающе вскинул единственную руку.
- Поросята и куры не в счет. Значит, корова и овцы. Сколько же им сена понадобится до лета?
- Возов шесть, - ответил рыжебородый.
- К чему это вам? - встревожилась хозяйка.
- Значит, надо. - Борька повернулся к рыжебородому и тоном приказа крикнул: - Заезжайте, грузите четыре воза. Готовьте, Новожилова, расписку.
- Как это так "грузите"? Оно не бесхозное. Мужик день и ночь в МТС. По неделям домой не приходит. Косил по ночам, а вы - ишь какие красивые на чужое добро. Не дам. И не нужна мне никакая расписка.
Степан плечом отстранил друга, придвинулся к хозяйке, взял ее за рукав куртки.
- Успокойтесь и не шумите. Ну, помолчите минутку, послушайте. - Женщина умолкла, а Степан, понизив голос, продолжал: - Беда случилась. Скот в колхозе с голоду пропадает. Надо его спасать. А кормов нет. Даже соломы. Вот мы и решили всем миром просить у вас и у других сена взаймы. Летом колхоз накосит и отдаст. Неужто допустите, чтоб колхозный скот с голодухи дох, а сено на рынок повезете?
- Мы сроду им не торговали.
- Ты дашь, другие, глядя на тебя, не откажут, - вставила Новожилова.
- Да я что, только без мужика неловко. Придет, заругается.
- Не заругается, - сказал Борька.
- А ты молчи, - женщина сердито глянула на смущенного парня. - Ишь, начальник какой - "грузи", А чтоб по-хорошему-то рассказать - язык бы отнялся? - Повернулась к Новожиловой: - Ладно, нагружайте четыре воза. А расписок мне ваших не надо. Я своему колхозу и без расписок верю. Вот так, товарищ уполномоченный. - Крутнулась перед Борькой и пошла к стогу.
- Прямое попадание! - Степан рассмеялся, хлопнул друга по плечу.
- Лиха беда начало. - Рыжебородый подмигнул и полез на стог.
Хозяйки двух соседних дворов хотя и неохотно, но тоже согласились одолжить колхозу по нескольку возов сена.
Но вот они подошли к дому с синими ставнями. Высокие тесовые ворота оказались на запоре.
Степан долго стучал и в калитку и в окно. Из-за ворот доносился собачий лай и больше ни звука.
- Забаррикадировались, - сердито проговорил Степан и стал свертывать папиросу.
- Придется через забор махнуть, - предложил Борька.
- Собака порвет, - предупредила Новожилова.
- Ничего, - лихо отмахнулся Борька и, положив единственную руку на забор, легко перепрыгнул через него.
Со двора послышался истошный лай, визг, какие-то голоса, и, наконец, тяжелая калитка распахнулась. Борька спиной подпер створку калитки и молчал, с шумом втягивая холодный воздух тонкими раздутыми ноздрями. Степан, откусив обслюнявленный кончик горящей папиросы, вставил ее в перекошенный рот друга. Тот поблагодарил взглядом и, закрыв глаза, долго не переводя дыхания, тянул в себя махорочный дым. Докурив папиросу, Борька выплюнул окурок под ноги и грозно сказал кому-то невидимому:
- Выходите на свет.
- Ты что за указ? - послышался хриплый с клекотом старушечий голос.
В проеме калитки показалась высокая, костистая старуха с крючковатым носом, треугольным подбородком и острыми скулами, круто выпирающими над глубоко запавшими морщинистыми щеками. На вид ей было лет семьдесят - никак не меньше, но по-молодому сверкали глаза, и во рту белели крепкие зубы.
Степан подступил к ней. Солидным официальным тоном спросил:
- Вы гражданка Епихина?
- Знамо, что я, - недобро глядя на парня, тише и сдержаннее ответила старуха. - А тебе какая забота?
Синельников еще подпустил строгости в голосе и заставил старуху рассказать, какой скот имеется в хозяйстве. Но когда он заявил, что они хотят позаимствовать несколько возов сена, старуха взвилась. Потрясая перед лицом Степана по-мужски крупным и мосластым кулаком, она закричала:
- А этого не хочешь? Ишь, чего надумал! Ты это сено косил? Ты его греб? На своей хребтине мешками таскал? А теперь пришел за сеном. Колхозное пропили, давай нас телешить. Проходимцы…
- Успокойся, бабуся, - попытался унять разбушевавшуюся старуху Степан.
- Я те не бабуся. Сучка приблудная тебе бабуся, а не я.
Борька посинел от бешенства. Нагнул голову и, наступая на старуху, заорал:
- Не хочешь по-хорошему разговаривать, тогда катись отсюда… Ну?
Она испуганно попятилась. Борька подскочил к воротам, вцепился рукой в тяжелый трехметровый засов и стал вытаскивать его из скобы. Синельников не успел остановить друга: из-за угла выбежала старуха. В руке у нее - топор. Широко замахнувшись им, она кинулась на Бориса.
- Убью, окаянный!
Остро отточенное лезвие жутко блеснуло в воздухе. "Ай!" - пронзительно вскрикнула Новожилова. Борька нервически дернулся, рванул пуговицы бушлата и шагнул под занесенный топор.
- Бей! Руби! Фрицы не добили. Добивай ты. Глуши матроса. Прямо по черепу сади…
Старуха оторопела. Степан вырвал у нее топор, швырнул в сугроб.
С едкой обидой и болью выкрикнул:
- Эх ты… кулацкая душонка. За воз сена готова человека убить. Засов, задвинула, кобеля спустила. От кого обороняешься? Иль все твои враги? - Передохнул и уже другим, более спокойным тоном: - Ступай домой и пошли сюда хозяина. Хватит ему за печку прятаться, бабьим подолом прикрываться…
От Епихиных на колхозную ферму увезли девять возов сена.
Догадка Клопова оправдалась. Комиссия заходила лишь к тем, у кого на огородах торчали стога. Во двор к кузнецу она не заглянула.
Измученные члены комиссии были довольны своей деятельностью. Еще бы, за один день на колхозную ферму завезли более сотни центнеров доброго, душистого сена.
Поздним вечером в правлении колхоза началось общее собрание. Оно было недолгим, но бурным. Взбудораженные дневными событиями, люди говорили откровенно и резко. Помянули недобрыми словами отсутствующего председателя, поругали Новожилову. Собрание решило: завтра с утра всем трудоспособным выйти на заготовку камыша.
По домам расходились нехотя.
- А вы опять в конторе ночевать будете? - спросила Новожилова друзей.
- Нас вроде никуда не приглашали, - ответил Борька.
- Как это не приглашали? - удивилась Новожилова. - Я ведь предлагала товарищу Синельникову…
- Ничего, - перебил ее Степан. - Переспим и здесь. Не привыкать.
- Пойдемте хоть ко мне поужинаем. На пустой-то живот не больно поспится.
- Это можно, - согласился Степан.
Пока друзья ужинали, в конторе вымыли полы и так натопили, что бери веник и парься.
- Смотри, как о нас беспокоятся. - Борька устало улыбнулся. - Ложимся?
- Проветрим немного. Толкни-ка дверь…
Но дверь отворилась сама, и в контору вошел мужчина лег тридцати. Он был в шинели, ушанке и кирзовых сапогах. Перешагнув порог, он остановился, с тупым любопытством оглядывая ребят. Постоял и тихонько, бочком двинулся к столу. Подошел, прищурился от неяркого света фонаря. Степан в упор глянул на крупное, одутловатое, в багровых подтеках лицо незнакомца.
- Чего надо?
Припухшее лицо с квадратной челюстью исказила ухмылка.
- Дак это я вроде должен поинтересоваться, кто вы и почему здесь. Все-таки я председатель.
От него разило самогонным перегаром. Степан брезгливо сморщился. Цепко схватив мужчину за воротник шинели, подтянул к себе:
- Дерьмо ты, а не председатель! Была б моя власть, я б тебя, подлеца, не раздумывая, поставил к стенке.
- Это как понять? - Председатель ударом ладони отбил руку Степана. Храпнул, будто хрюкнул, и с пьяным задором зашумел, повышая и повышая голос. - Это меня в расход? Я девять раз ходил в штыковую, понял? Имею два ордена и медаль. До меня колхоз разорили, а теперь я к стенке? Да ты знаешь…
- Стой, братишка. - Борька с силой хлопнул по плечу закипевшего председателя. - Кончай пускать пары. Становись на якорь. - И вдруг не выдержал шутливого тона, сорвался в крик: - Ты что думал, на твои ордена и нашивки люди богу станут молиться? Может быть, ты один пострадал за отечество, а нам руки мыши отгрызли? - И тише, с глухой ненавистью: - А сейчас ты поступил как предатель. И не разевай рта. Хотел погубить весь скот. Бежал. Дезертир. Не разевай, говорю, рта, а то я… Мы…
Председатель стих.
- Завтра люди идут косить камыш, - не глядя на него, ледяным голосом заговорил Степан. - На свету. Встанешь первым, соберешь бригадиров и будете поднимать колхозников. За два дня надо скосить и перевезти на фермы весь камыш. И попробуй еще раз улизнуть. А за этот трюк будешь отчитываться в райкоме партии.
- Отчитаюсь. Не грози, - буркнул председатель и, выпятив тяжелый квадратный подбородок, медленно двинулся к выходу.
Друзья, не сговариваясь, сели рядышком на скамью. Посидели, помолчали. Борька сонно клюнул носом, голова его мотнулась.
- Будем спать, Степа?
- Спать, Боря.
4.
За ночь сильно похолодало. Воздух стал прозрачным и как будто звонким. С севера налетали порывы жгучего ветра. Люди зябко ежились и все время норовили повернуться к нему спиной или боком. Пока шли деревней, это еще как-то удавалось, но за околицей, на равнине, ветер заметался, как сорвавшаяся с цепи собака. Он кидался на грудь, грыз лицо, кусал руки. Отскакивал и тут же набрасывался с другой стороны. В одну минуту ветер растрепал шарф на шее Степана, опалил холодом горло и грудь. Парень втянул голову в плечи, кряхтел и ухал. Борька тер ладонью щеки, ожесточенно бил себя рукой по бедру, пританцовывал. Несколько раз, потеряв терпение, он отпускал многоэтажные ругательства.
Степан смеялся окоченевшим ртом и поощрительно хлопал приятеля по спине.
У озера сбились в тесный кружок колхозники. Рядом понуро стояли две лошади, запряженные в дровни. На них - кучи лопат, кос, веревок. Борька еще издали сосчитал собравшихся. Одиннадцать. Тут же был и председатель.
- Никто больше не идет, - сердито сказал он, гулко стукая промерзшими рукавицами. - Морозище, мать его. Может, подождем с этим день-другой. Должно же потеплеть…
- Бери косу, - перебил его Степан. - Становись впереди, и начинайте косить. Мы пойдем за народом.
Они пошли втроем: третьей была Новожилова. Начали с крайнего дома.
Собственно, домом это строение недостойно было называться. Маленькая покосившаяся избенка, придавленная снеговой глыбой. С улицы изба походила на снежный ком с двумя темными дырками - окнами.
Двор широкий и пустой. Только в огороде торчала банька да в дальнем уголке притулился небольшой сарайчик. От него к дверям избы пробита в снегу глубокая тропинка. На ней стояла чернявая женщина в распахнутом полушубке, небрежно повязанная серым платком. Увидев подходивших к дому людей, она метнулась в избу. Они вошли следом. Высокий Борис звонко стукнулся лбом о дверную притолоку, ругнулся вполголоса. Хозяйка неподвижно стояла посреди комнаты и недобрыми глазами смотрела на вошедших. В избе было холодно и по-нежилому неуютно. На крюке, вбитом в потолок, болталась зыбка. В ней монотонно и протяжно плакал ребенок. Зыбку качала девочка лет семи. Грязная, нечесаная, с болячками на щеках. С полатей свешивалась лохматая головенка. Горящие любопытством глаза скользили по незнакомым лицам.
- Здравствуйте. - Степан стянул с головы малахай.
- Здравствуйте, - негромко ответила хозяйка и неприязненно посмотрела на него. Степан еле сдержался, чтобы не повернуться и не кинуться вон из этой мрачной избы, где все кричало о жестокой нужде. Глубоко вздохнул, расправил плечи.
- Как фамилия?
- Долина. Агафья Долина.
- На собрании была?
- Ага.
- Знала, что сегодня надо идти косить камыш?
- Ага.
- Почему не пошла? Или тебе общее собрание не указ?
- Почему не пошла, говоришь? - переспросила она, и губы у нее вдруг задрожали. - Значит, заинтересовались мной? Нужна стала мерзлый камыш косить. А сдохла бы я сегодня - и никто б не пришел. У меня вон четверо. И от мужика никаких известий. Должно, погиб. Стало быть, сироты. А я дрова из лесу на себе вожу. Был амбар во дворе - стопили. Мужик перед войной лесу на новую избу наготовил - и его сожгли. Сколько за председателем ходила, слезами плакала, в ноги ему кланялась - дай лошадь дров привезти. А он за сиськи меня лапает. Дала ему по морде. И вот дрова на себе таскаю. Хлеба второй месяц не едим. Картошка кончается. Все лето на траве просидели. С утра погоню ребятишек в лес. Они там понаедятся всякой зелени. Пучит им животы, по ночам блюют, а все-таки исть не просят. Пучки варила. А сейчас что сварю? Снегом их не прокормишь. Продать нечего. Чем мне своим детишкам голодные рты затыкать?.. - последние слова она договорила шепотом и, обессилев, села.
Никто не произнес ни слова.
Постояли, постояли и по знаку Синельникова молча вышли во двор.
- Слушай, Борька. - Степан схватил приятеля за рукав. - Боевое поручение. Чтобы к вечеру у нее были дрова и хотя бы пара мешков картошки. Понимаешь? Ни перед чем не отступай. Действуй.
- Добро….
5.
К полудню у озера собралась добрая половина колхозников. Вскоре туда подошли и Синельников с Новожиловой. Они побывали почти во всех домах. Много горя увидели. Но рядом с людьми, примятыми нуждой и отчаянием, были и такие, кто за тяжелым вздохом и грубостью прятали сытое, тупое равнодушие.
Особенно поразил Степана разговор с Клоповым. Они встретились у калитки его дома. Кузнец, дымя трубочкой, на ходу застегивал пуговицы полушубка. На плече у него - деревянные вилы-тройчатки.
- Доброго здоровьица, - первым поздоровался он, дотронувшись рукавицей до шапки.
- Здравствуйте, Артем Климентьевич, - сухо ответила Новожилова. - Далеко ли?
- На сенокос. - Клопов насмешливо прищурился, а его трубочка вдруг затрещала, застреляла искрами. Он фыркнул коротким широким носом. - На покос спешу, товарищ парторг и товарищ уполномоченный.
- Здорово вы спешите. - Степан осуждающе посмотрел на кузнеца. - Скоро обед, а вы никак не расчухаетесь.
- Промежду прочим, товарищ уполномоченный, вы напрасно на меня волком глядите. - Щеки кузнеца стали как каленый кирпич. - Я нынче поране вас поднялся. Бабам косы наладил да отбил.
- Он человек новый. Откуда ему знать, что вы кузнец? - вступилась Новожилова за Степана.
- То-то и беда, - укоризненно заговорил Клопов, и его трубочка засвистела, вбирая в себя морозный воздух, а из широких волосатых ноздрей повалили клубы дыма. - То-то и беда, что вы все норовите нахрапом взять. С разбегу, значит, раз-два - и в дамки. Был у меня сегодня ваш товарищ. Приставил нож к горлу - давай мешок картошки детям-сиротам, и все..
- Какой нож? - встревожился Степан.
- Это присловье такое. А вообще-то силком выгреб из голбца пять ведер картошки и увез. Вчера вы сено силком отнимали, сегодня - картошку. А завтра за рубахой придете? Где тут закон? Разве Совецкая власть так учит к мужику относиться?
- Постыдился бы, Артем Климентьевич, жалиться. У тебя этой картошки две ямы засыпано. Сколь добра на нее повыменивал.
- Ты на мое добро не зарься. - Он вынул из зубов трубочку, выбил ее о древко вил. - Оно не краденое и не по наследству досталось. Своим хребтом заработал. Стало быть, моя собственность. И нету законов, чтобы силой отымать.
- Твоя сноха за все лето не более двух недель на колхоз работала. Все на своем огороде, - не уступала Новожилова.
- Огород ее кормит, на ём и робит. Хватит и того, что я на колхоз задарма спину гну. В мои годы старики на печи лежат, а я с кувалдой нянькаюсь.
- Значит, так, - закипятился Степан. - Идет война - тебе наплевать. Колхоз без рабочих рук задыхается - тоже наплевать. Скот общественный дохнет - твоя хата с краю. Ребятишки, дети солдатские, голодуют - пусть. Лишь бы твою собственность не трогали. Ах ты, жук навозный!
- Ты за оскорбление ответишь! Не думай, что на тебя управы не сыщется. А войну не я придумал. И меня она не обошла. Мой сын с первого дня воюет…
- Где он воюет? - подскочила к кузнецу Новожилова. - Где? Второй год по тылам околачивается. То в училище, то на курсах, то в резерве да в запасе. И думаешь - не знаем почему? Твоими денежками да посылочками откупается. Такой же шкурник, как и ты. Мой мужик, небось, не попал в запасной. В июне призвали, а в августе - похоронная. А твой сынок… Молчал бы уж… И сам ты на народной нужде наживаешься. Погоди! Вернутся фронтовики, они и с тебя, и с твоего сына, и с твоей гладкозадой снохи спросят.
- Вы на меня не орите. - Руки Клопова дрожали. Он с силой всадил вилы в снег. Пригнул голову. И такая злоба загорелась в его глазах, что Степан инстинктивно сжал кулаки. Кузнец отступил на шаг, глухо заворчал. - Унтера какие. Плевал на вас. - Оскалил в кривой улыбке крупные желтые зубы, плюнул под ноги. - Поняли? И больше ко мне не суйтесь. Я к вашей кузнице и не подойду. Сама становись к наковальне, а этот, - кивок в сторону Степана, - пущай тебе меха раздувает. Ха-ха-ха. - Вырвал вилы из сугроба, повернулся и исчез за калиткой своего двора.
Степан рванулся было за ним, да Новожилова схватила его за рукав.
- Постой, куда ты? Этого паразита не перевоспитаешь. Только кровь себе попортишь. Идем на озеро.