- Вы такая молодая, такая свежая, Валечка. Глядя на вас, забываешь и о войне, и о работе. Рядом с вами я, ей-богу, помолодел лет на двадцать. Сейчас бы музыку, и мы закружились бы в вальсе. Вы, наверное, прекрасно танцуете. У вас удивительная фигура - легкая, пластичная…
От его слов Вале было и приятно и неловко.
Решив, что пора уходить, она поднялась со стула. Он помог ей одеться. Подавая пуховый платок, Богдан Данилович опять заговорил о тяготах холостяцкой жизни.
- Вот завтра придется овладевать процессом производства борща. Вместо того чтобы посидеть с книгой, подумать над важными проблемами, я должен ломать голову над тем, как порезать свеклу…
- Хотите, я завтра приду и сварю вам борщ?
- Как вы добры. Я этого не заслужил. Ну, улыбнитесь же, улыбнитесь еще раз. Вас красит улыбка. Такие чудные губы. Не смущайтесь. Я говорю правду. Будь я помоложе, ей-богу, не стал бы мучить себя. Я просто бы подошел и поцеловал вас. Вот так…
И поцеловал ее.
Девушка, не помня себя, выбежала на улицу.
Богдан Данилович прислонился спиной к дверной притолоке и довольно потянулся. Все складывалось как нельзя лучше. Не зря бабка все время твердила ему: "Ты, Богдан, родился под счастливой звездой"…
Валя почти бежала пустой ночной улицей, ничего не видя. С ней творилось что-то неладное, непонятное, и не было сил разобраться в случившемся. Мысли путались, рвались, кружились бесконечным хороводом. И все кружилось перед ее глазами - дома, дорога, столбы, деревья. Чтобы не упасть, девушка привалилась спиной к высокому забору, прижала руки к груди и вдруг заплакала, неудержимо и громко. Она не вытирала слез, и они ручьями текли по лицу. И чем дольше плакала Валя, тем легче становилось у нее на душе, словно эти непрошеные и неожиданные слезы смывали с души горькую накипь безрадостного детства и одинокой юности. А улица вдруг заговорила шамовским голосом. "Вы такая молодая, такая свежая", - слышалось справа. "Вас украшает улыбка. Чудесные губы", - неслось слева. "Валюша! Валечка!", "Улыбнитесь еще раз!" Девушка зажмурилась, зажала ладонями уши.
- Что это со мной? - Валя с радостным изумлением огляделась по сторонам. - Все как во сне.
Нет, это не сон. Все было. Было. Завтра она снова придет к нему, и он опять станет ухаживать за ней, будет поить ее чаем и говорить ласковые, хорошие слова. Пусть он старше - зато какой добрый, умный, душевный…
Ей захотелось, чтобы это завтра наступило как можно скорей, и Валя заторопилась, заспешила. С замиранием сердца подходила она к каждому повороту, будто там, за углом, ее поджидало ослепительно-яркое, желанное, счастливое завтра.
3.
Старый Каурка лениво трусил по гладко накатанной дороге. В санях рядом со Степаном сидел его друг - заведующий военно-физкультурным отделом райкома комсомола Борис Лазарев, которого все называли просто Борькой. Несмотря на крепкий мороз, Борька был в черной суконной шинели, блестящих флотских ботинках и шапке-кубанке набекрень.
Не успел еще скрыться из глаз районный поселок, а друзьям уже пришлось делать остановку: распустилась супонь.
- Я сам! - крикнул Борька, выпрыгивая из кошевки.
- Куда ты с одной рукой.
- Это же матросская рука, - говорил Борька, затягивая супонь. - Надо понимать. Эта рука…
- Знаю, знаю. Торпедировала фашистский дредноут "Святая Мария", за что наводчик старшина Лазарев был награжден орденом Отечественной войны первой степени.
- Точно, - сияя довольной улыбкой, подтвердил Борька.
Друзья посмеялись и принялись закуривать.
Тут внимание Степана привлек проходивший мимо невысокий кряжистый мужик в опушенном инеем треухе. Он тяжело шел краем дороги, таща за собой санки, на которых лежали два доверху набитых мешка.
- Привет, папаша! - окликнул его Синельников.
- Будь здоров, - нехотя ответил незнакомец и прибавил шагу.
- Чего везешь? - полюбопытствовал Борька.
- А тебе что? - зло огрызнулся мужик в треухе.
- Как это "тебе что", - вскинулся Степан. - Раз спрашивают, значит, есть дело.
- Сопли подотри, потом спрашивай!
- А ну-ка, постой. Стой, тебе говорят!
Мужик остановился. Угрожающе сунул руку в карман, повернулся к подходившим парням.
Борька окинул его презрительным взглядом, строго скомандовал:
- Вынь руки из карманов.
- Ты что за командир… - начал было мужик, но осекся под колючим взглядом однорукого моряка и поспешил выполнить приказание.
- Что везешь? - строго спросил Синельников.
- Пушку! Разобрал на части и волоку. Видишь, из мешка ствол торчит.
- Хватит баланду травить. Говори толком, - нахмурился Борька.
- А ты, случаем, не малышенский комендант? Без погонов-то не разобрать.
Борька шагнул к санкам.
- Не трожь, - по-бабьи взвизгнул мужик, и его небритое красное лицо мгновенно озверело. Большой щербатый рот оскалился, глаза налились кровью. - Не трожь! Добром прошу! Не лезь, говорю! Думаете, законов не знаю, мать вашу…
- А ну, замри! - крикнул Борька. - Чего рот разинул? Не хочешь добром разговаривать, привязывай сани к нашей кошевке и айда в НКВД. Там разберемся, что к чему.
В заплывших вороватых глазах мужика мелькнул испуг.
- Да что вы, ребята, сдурели, что ли? - плаксиво затянул он. - Что я, контрабандист какой. Тоже, поди, на фронте был, воевал, по ранению списали. А везу табачок. Был в деревне, шурум-бурум променял на табак. Без курева, сами знаете, хуже, чем без хлеба…
- Закуривай, - Борька подал ему свой кисет. - Нам с тобой делить нечего.
- И верна, - радостно протянул мужик, неумело свертывая папиросу. Борька недобро улыбнулся, хмыкнул. Мужик совсем растерялся и просыпал табак. Снова зачерпнул из кисета щепоть. Скрутил толстенную папиросу, прикурил от протянутого Синельниковым окурка и зашелся надсадным кашлем. Попробовал затянуться еще раз и опять захлебнулся.
- Кому же табачок-то везешь? - спросил Борька.
- Товарищам, - отводя глаза в сторону, пробормотал мужик. - Я на заводе работаю. Сложилась вся бригада, и командировали меня, как некурящего… чтобы не раскурил дорогой…
- Покажи-ка документы, - попросил Степан.
Мужик оказался обыкновенным спекулянтом из Свердловска. От Малышенки до Свердловска сутки езды поездом. В деревнях стакан табаку стоил десять рублей, а в Свердловске - сто. В мешках, по Борькиным подсчетам, было не менее восьмисот стаканов. Это же больше семидесяти тысяч рублей чистой прибыли.
Пока друзья производили эти подсчеты, мужик даже ростом стал ниже. Юлил глазами, что-то бессвязно бормотал и, наконец, предложил им "тысчонку".
- Заткнись, паразит, - оборвал его Борька. - Моли бога, что нам с тобой не по пути и времени в обрез. Но в другой раз лучше не попадайся…
В пути им еще не раз встречались мешочники. Были среди них и люди, гонимые нуждой. Из городов и рабочих поселков они шли в деревни и там, не торгуясь, меняли последнюю рубаху на ведро картошки или плошку муки. Эти были измождены, обтрепаны, ожесточены голодом. Их ноша невелика: узелок муки, полмешка картошки, вязанка луку. Они не пугались оклика, охотно рассказывали, где и что выменяли.
Но были тут и матерые хищники, которые перегоняли в рубли народную нужду и горе, беззастенчиво обирая, обманывая, обсчитывая. Их не трогали слезы, не волновали мольбы и жалобы. Паучье племя спекулянтов наживалось на всем. И чем туже набивали они мошну, тем больше сатанели от жадности.
- А знаешь что, - сказал Степан, - мы можем поприжать эту сволочь. Есть у меня одна идейка. Давай организуем комсомольскую дружину. Расставим заслоны по дорогам. Реквизируем у спекулянтов табак и отправим его на фронт. Как?
Вместо ответа Борька протянул Степану руку.
И вот в воскресенье на всех дорогах, ведущих в райцентр, появились небольшие отряды молодежи, вооруженные мелкокалиберными и учебными винтовками. Они отнимали у спекулянтов табак, вручая взамен расписки. За день комсомольцы собрали двести шестьдесят килограммов первосортного табака. Наутро его отослали на фронт, бойцам подшефной Сибирской стрелковой дивизии…
4.
- Ну, пока. - Степан пожал руку своему заместителю Ане Таран и направился к выходу. Резкий телефонный звонок заставил остановиться.
- Тебя! - крикнула ему Аня.
Степан недовольно поморщился, подошел к телефону, взял трубку.
- Здравствуйте, товарищ Синельников, - послышался голос Шамова. - Чем вы сейчас заняты?
- Собрался в колхоз "Колос". Дошел уже до порога, да ваш звонок задержал.
- Очень хорошо. - Степан не понял, к чему отнести эти слова, и пожал плечами. А Шамов, повторив еще раз "очень хорошо", добавил: - Зайдите сейчас ко мне. Есть одно попутное поручение.
"Что за поручение?.." - недоумевал Степан, направляясь к Шамову.
Богдан Данилович в задумчивости склонился над столом, заваленным книгами. Были тут переложенные закладками тома сочинений Маркса и Ленина, книги Тарле и Бисмарка, всевозможные справочники и стопка брошюр, отпечатанных на грубой желтой бумаге. Шамов и бровью не повел, заслышав скрип двери. И только когда Степан поздоровался, Богдан Данилович медленно приподнял голову.
На приветствие он ответил глухо, устало. Не вставая протянул белую длиннопалую ладонь. Слабо пожал руку Степана и взглядом пригласил его садиться.
Синельников сел. Выжидательно уставился на молчавшего Шамова. А тот тихо спросил:
- Кто у вас комсоргом в "Колосе"?
- Вера Садовщикова. Доярка. А что?
- Так, так. - Шамов вынул из стола какую-то бумагу. Не спеша пробежал по ней глазами. Свернул вдвое, прикрыл рукой и, вскинув глаза, снова заговорил. - Значит, Вера Дементьевна Садовщикова. Правильно. Так вот, должен сообщить вам весьма прискорбную весть. Муж Садовщиковой - Федор Садовщиков - дезертировал из Красной Армии. Органы предполагают, что он направился в родные края и, возможно, я подчеркиваю, возможно, уже навестил свою жену…
- Не может этого быть.
- Не будем об этом спорить. - Высокий гладкий лоб Шамова зарябил морщинками. Медленным движением руки он вытащил из мраморного стаканчика граненый красный карандаш. Повертел его в тонких пальцах и снова заговорил. - Этим занимаются органы госбезопасности. Сейчас важно решить другое. Может ли жена дезертира возглавлять колхозную комсомольскую организацию в годы войны? Найдут ли ее дела и речи отзыв в сердцах женщин-солдаток и вдов? Думаю, в данном случае не должно быть двух мнений. Ее надо снять с этой работы. Не освободить, а именно снять, как человека, не внушающего политического доверия, как жену изменника Родины. Это мы и поручаем сделать вам.
- Я считаю, снимать ее пока не следует, поскольку…
- Вы можете думать все, что угодно. Учтите только, что я вас пригласил не для дебатов. Это поручение районного комитета партии. Утром доложите мне о выполнении.
- Но так же нельзя. - Степан вскочил, замахал руками, загорячился. - Садовщикова - честная комсомолка, хороший комсорг. Почему она должна отвечать за мужа? Сын за отца и то не отвечает… Она - настоящая комсомолка. Она не станет укрывать дезертира…
- Это все, что вы можете мне сказать? - ледяным голосом спросил Шамов. Его крупное продолговатое лицо с большим мясистым носом, слегка оттопыренными губами было бесстрастным и непроницаемым, как маска. Глаза полуприкрыты тяжелыми, набрякшими веками. Под ними резко обозначились синеватые, похожие на пельмени мешочки. Степану показалось, что он никогда не видел Шамова таким. В душе парня вдруг возникла неприязнь к этому надменному человеку.
- Это все? - снова спросил Шамов.
- Все!
- Я убеждаюсь, что вы не созрели для руководства районной комсомольской организацией. Политически не созрели. О сегодняшнем вашем поведении я официально поставлю вопрос на бюро райкома партии. Больше я вас не задерживаю.
Степан, как ошпаренный, выскочил из кабинета. Раза два пробежался по коридору и помчался к Рыбакову.
- Он занят, - сказала Валя Кораблева. - У него товарищ из обкома.
- Надолго?
- Кто знает. Много народу вызвали. Наверно, надолго. - Она вдруг умолкла, изумленно надломила светлые пушистые брови. - А ты что как из парной?
- С Шамовым обменялись любезностями.
Валя нахмурилась. Склонилась над столом и принялась перебирать бумаги. Не поднимая головы, спросила:
- Чего вы не поделили?
- Нам нечего с ним делить.
- Так-то уж и нечего?
- Нечего.
- А по-моему, было бы неплохо, если бы он поделился с тобой своими знаниями.
- Не надо мне его знаний. Я сам добьюсь. Своим хребтом. Чинодрал какой-то…
- Зря это ты, - с обидой проговорила Валя, подняв на Степана глаза. - Все зря. Он совсем не такой, каким кажется. Он добрый и ласковый. Только одинокий. А то, что дружбы ни с кем не водит, так равных себе по уму не найдет. Люди завидуют и чернят его.
Степан даже попятился от изумления. А она, не заметив этого, все оправдывала и хвалила Шамова. Видно, немало думала она над всем этим, если вот так вдруг заговорила. Увидя недоверчивую ухмылку парня, Валя опомнилась, умолкла на полуслове. Силилась и не могла найти слов, которыми можно было бы загладить неловкость, вызванную ее нечаянной горячностью. Степан не стал ждать, пока она справится с замешательством, молча повернулся и вышел.
Валины слова о Шамове подлили масла в огонь. Чтобы остудить себя, он принялся вышагивать по длинному коридору. Не помогло. Махнув рукой, Степан направился в кабинет третьего секретаря.
Невысокая молодая широколицая женщина встретила его радостной улыбкой. Вышла навстречу из-за стола, протянула обе руки.
- Здравствуй, Степа. Дай-ка на тебя полюбоваться. Целый год не видела.
- Да что вы, Полина Михайловна. Почти каждый день бываю…
- Вот видишь, почти. - Она сделала строгое лицо, а глаза продолжали смеяться. - Этого мало. Я хочу видеть тебя ежедневно. Садись, рассказывай.
Они сели рядышком на старенький продавленный диван. Некоторое время оба молчали. Полина Михайловна грустно смотрела на Степана, на его худое, бледное лицо с острым подбородком, ввалившимися щеками и перечерченным ранними морщинами лбом, над которым воинственно топорщилась проволока волос.
- Что вы меня так разглядываете? - смутился. Степан.
- Ты неважно выглядишь, Степа. Синяки под глазами. Морщины. Плохо питаешься. Да? При такой нагрузке в твои годы надо хорошо питаться. А ты только куришь. Вот что. - Федотова потерла нахмуренный лоб. - Вчера для партактива получили кой-какие продукты к Новому году. Я тебе выписала полкило масла и еще кое-что. Сегодня же выкупи продукты. Хорошо? - она легонько дотронулась до его руки.
От этой дружеской ласки у Степана защипало глаза. Он отвернулся, выхватил из кармана кисет, торопливо свернул папиросу.
- Может, и меня угостишь?
Он и забыл, что Федотова курит. Смущенно кашлянул, протянул ей кисет и бумагу. Пока она вертела папиросу, Степан рассказал о столкновении с Шамовым.
Лицо Полины Михайловны стало задумчивым. Взгляд скользнул за окно. Она заговорила медленно приглушенным голосом:
- Кто из вас прав, покажет время. Но если окажется, что прав Шамов и твой комсорг будет укрывать мужа-дезертира, тогда и ей, и тебе не миновать наказания. Сам понимаешь.
- Значит, мне надо делать так, как велит Шамов?.. - загорячился Синельников.
- Видишь ли, Степа, - мягко перебила Полина Михайловна, - наша задача бороться за человека. Бороться с темными силами привычек, обычаев, с нехорошим влиянием среды. А бороться за человека нельзя, не доверяя ему. Может быть, ты и прав. Будешь в колхозе - поговори с ней по душам, посмотри, как она настроена. Интуиция, конечно, ненадежный фундамент для политики, но и без интуиции не может быть настоящего партийного работника.
Он ушел от Федотовой успокоенный. По пути зашел в парткабинет. Отыскал в словаре непонятное слово "интуиция". Оказалось, это всего-навсего чутье, проницательность, а он думал - что-то необыкновенное.
По пути в "Колос" Степан приготовился к трудному разговору с Верой.
Но получилось совсем не так, как думалось.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
1.
Поглядеть на нее со стороны - не идет, а летит девушка, так легка и стремительна ее походка. Плечи развернуты, голова гордо вскинута. На пушистом выпавшем ночью снежке четко печатается ровная частая стежка маленьких следов. Тугие круглые щеки накалены морозом. Инеем посеребрена выбившаяся из-под платка прядка волос.
Солнце назойливо заглядывало Вере в глаза. Она довольно щурилась и улыбалась. Сегодня ее радовало все: и чистейший, аппетитно хрустящий под валенками снежок, и нежная просинь неба над головой, и задиристый колючий морозец, и все-все, мимо чего столько раз проходила она равнодушно.
Бывает беспричинная грусть, бывает и беспричинная радость. Да и почему бы не радоваться человеку, если он молод, здоров и красив.
И Веру ни на минуту не покидало удивительное ощущение легкости и приподнятости.
Хорошее Верино настроение имело и конкретную причину. Сегодня ей исполнилось двадцать лет. По такому случаю мать напекла ржаных пирогов, сварила бражку. Вечером придут подружки. Должен вот-вот подъехать Синельников, проверять, как они корма расходуют. Она и его пригласит на вечеринку. Получится очень здорово. Степан - хороший гармонист, симпатичный парень. С ним весело. Правда, у нее есть муж. Он ушел на войну зимой сорок первого. Но они так мало прожили вместе и так давно расстались, что Вере порой казалось, будто у нее и не было никакого замужества, а все это только пригрезилось или приснилось.
…Три года они учились в одном классе. Высокий, сильный, немножко нагловатый, Федор нравился многим девушкам. Они охотно откликались на его предложения дружить. Но почему-то всякий раз дружба эта получалась непрочной.