В десятом классе Федор стал настойчиво ухаживать за Верой. Ей нравился парень, но, не желая быть покинутой, она только посмеивалась над его ухаживаниями.
Война как-то сразу изменила их отношения. Да и Федор неузнаваемо изменился: стал сдержан, задумчив и ласков. По вечерам, уединившись с ней, он сетовал на свою судьбу. Скоро его призовут в армию, пошлют на фронт, и Вера о нем позабудет.
- Ты красивая, - говорил он с затаенной обидой, - на такую всякий позарится. Зачем тебе ждать меня? Найдутся другие.
Она утешала его, клялась в верности, а он твердил одно и то же:
- Поженимся, тогда поверю.
В августе сорок первого года они сыграли свадьбу. Недолго пожили в доме его родителей, в соседнем селе, а потом перебрались к Вере. Полтора месяца промелькнули, как один душный, предгрозовой день. Оттого, что шла война, Вере все казалось непрочным и недолговечным. А тут еще это страшное сомнение: "Люблю ли я Федора? Надо ли было выходить замуж?"
…И сейчас Вера откровенно радовалась предстоящей встрече с Синельниковым.
Как он неожиданно поцеловал ее тогда у ворот дома. И сам же смутился. Тоже орел…
Вера тихонько засмеялась и прибавила шагу.
Вот и сельсовет. Над широким крыльцом с навесом шуршит на ветерке полинялый флаг. С обеих сторон крыльца - глубокие сугробы. Вера голиком обмела валенки, поправила пуховый платок, с силой толкнула тяжелую дверь.
Председатель сельсовета встретил ее у порога. Пожал руку, сказал бодро:
- Привет комсомольскому вожаку. Проходи, товарищ Садовщикова. Мы всегда рады таким гостям.
В кабинете оказался незнакомый лейтенант с орденом Красной Звезды на кителе. Здороваясь с Верой, он так пристально посмотрел ей в глаза, что она нервно передернула плечами, потупилась. Лицо ее стало серьезным.
Председатель почему-то усиленно принялся усаживать Веру, приговаривая:
- Садись, садись. Ты у нас редкий гость. Да разболакайся, а то сопреешь, гляди, как тут натоплено.
- Ничего, - Вера натянуто улыбнулась. - Пар костей не ломит. - Поймала ускользающий взгляд председателя. - Зачем вызывали?
- Видишь ли, какая заковыка… Поручено нам обследовать положение семей фронтовиков. Вот и товарищ лейтенант для этого приехал. Ну а без комсомолу, сама знаешь, никакое дело не деется. Вы же у нас авангард. Резерв и все такое…
Вера слушала председателя, а сама все время чувствовала на себе холодный и острый взгляд лейтенанта. Этот взгляд беспокоил ее, раздражал, настораживал. В конце концов она не выдержала, повернулась к нему и неприязненно спросила:
- Чего вы разглядываете меня?
- Любуюсь. - Лейтенант криво усмехнулся. - Красивая вы. Муж, наверное, забомбил письмами. Тут уж не до войны, когда дома такая жена осталась.
- По себе судите? - разъярилась Вера.
- По себе, - просто ответил лейтенант и вдруг заговорил доверительно. - Хоть и мало воевал, всего восемь месяцев, а знаю, как ждет солдат письмо от любимой. Читает его в день раз двадцать и все норовит разглядеть что-то между строк. Вам муж, наверное, часто пишет?
- Не чаще других.
- Где он сейчас… на каком фронте?
- Я только номер полевой почты знаю.
- Давно последнее письмо получили? - Взгляд лейтенанта опять стал подозрительным и холодным.
Вера ответила торопливо:
- Не помню точно, - и повернулась к председателю. - Так чем же мы можем помочь?
- Тут, девка, делов невпроворот. Надо у всех солдаток дома побывать, обследовать, а потом сообща решить, кому и чем пособить. У тебя комсомольцев-то сколько?
- Двадцать три.
- Выдели нам на это дело человек пять и подошли сюда завтра утречком.
- Хорошо.
Вера вдруг подумала: "Может быть, что-то случилось с Федором?" Хотела спросить об этом лейтенанта, но не решилась. Медленно встала. Председатель и лейтенант тоже поднялись с мест. Надо было прощаться и уходить. Неловкое молчание становилось невыносимым, и, чтобы прервать его, Вера спросила:
- Так я пойду?
Председатель в ответ только плечами пожал, дескать, мы тебя и не задерживаем, а лейтенант сказал:
- Зачем же? Посидите.
- До свиданья! - громко, с вызовом сказала Вера и нарочно не спеша поплыла к выходу. А спину ей жег лейтенантов взгляд.
Снег под ногами противно скрипел. Надоедливо орали галки, кружа над головой. Солнце затерли облака.
"И чего он так глядел на меня? Говорил одно, а на уме другое. "Любуюсь, красивая", а сам глазами насквозь прожигает. Черт. Все настроение испортил. Надо было отбрить его как следует. Наплевать, что он лейтенант и с орденом. А я язык проглотила".
Вере стало так стыдно и обидно за свою растерянность, что она остановилась посреди дороги и долго стояла, думала, не вернуться ли в сельсовет да проучить нахального лейтенанта. Опять пришла мысль о Федоре и вытеснила все другие. "Что-то случилось с ним. Что-то случилось… тяжело ранен… изувечен, убит?"
Повернулась и побежала назад. Она бежала изо всех сил, словно ее подгоняли.
В сельсовете была только сторожиха. Она испуганно посмотрела на запыхавшуюся Веру.
- Ты чего, девка?
- Где лейтенант?
- Военный-то? Только что уехал. И председатель с ним. В колхоз Жданова подались.
Вера тяжело опустилась на скамью у порога.
2.
Сторожиха сняла трубку с дребезжащего телефона. Послушала, помолчала, потом тихонько кашлянула и вполголоса проговорила:
- Слушает сельсовет. Чего ты надрываешься? Не глухие. Ну? Здеся она. - Сердито кинула трубку на подоконник. Подошла к Садовщиковой. - Иди, девка. Из правления тебя разыскивают. Да ты что уставилась, ровно ошалелая. Иди, говорю, зовут тебя.
- Меня? - Вера стряхнула оцепенение. Нехотя подошла к телефону. - Слушаю.
- Вера? Здравствуй. Что это ты от меня прячешься? - послышался необычайно глуховатый голос Синельникова. - Мы с Трофимом Максимовичем уже побывали на ферме. Посмотрели, поговорили. Молодцы, сдержали слово. Я и Василию Ивановичу успел позвонить, а тебя все нет. Домой к тебе посылали…
- Меня в сельсовет вызвали… по одному вопросу, - смущенно оправдывалась Вера. - Товарищ приезжал из района. Вот и задержалась. Извините уж…
- Ладно, извиню, если через пять минут будешь в правлении.
- Бегу, - выдохнула Вера и повесила трубку.
К правлению она направилась прямиком, по огородам. Еле выбралась из сугробов. Вошла запыхавшаяся, раскрасневшаяся. Сняла платок, тряхнула коротко остриженными темно-русыми волосами.
Синельников внимательно поглядел на нее, озабоченно спросил:
- Что ты такая?
- Какая?
- Смурая. Не рада, что приехал?
- Ой, что ты! Это я запыхалась. Напрямки, по огородам бежала. Боялась, что уедешь.
Голос у нее стал прежний: веселый и задорный, а в голубых глазах снова вспыхнули горячие искорки-смешинки. И только теперь она заметила, что у самого Степана тоже пасмурный вид. "Что это с ним?" Вера вопросительно и тревожно посмотрела на парня, и тот, не ожидая расспросов, поспешил объяснить:
- Не сплю ни черта. Некогда. - И, чуть помолчав, добавил: - А ты молодец. И дела в норме. Пойдем посидим где-нибудь. Надо кой о чем поговорить с твоими активистами.
- Пошли в читальню.
Пока Степан разговаривал с членами комитета, в читальню на огонек собралось много колхозников. Тут была и молодежь, и пожилые люди, и несколько вездесущих стариков, без которых не обходится ни одно собрание.
Курили, вполголоса переговаривались о том о сем, перекидывались немудрящими шутками.
Но вот наконец комитетчики отзаседали, и не успел Степан свернуть папиросу, как к нему уже подсел бородатый старик и без всяких предисловий попросил:
- Расскажи-ка, парень, что ныне на Волге-то-матушке деется. Ты, поди, больше нас газеты читаешь.
- Можно рассказать, - охотно откликнулся Степан. Встал, одернул гимнастерку. Подошел к карте. Пригнулся к ней. Прищурившись, вгляделся. Ткнул пальцем. - Вот здесь Сталинград. Тут сейчас решается наша судьба. Гитлер из кожи лезет, чтобы захватить этот город, перейти Волгу и ударить нам в тыл. Не удалось взять Москву в лоб, так хочет прыгнуть ей на спину. Фашисты ничего не жалеют. Ни людей, ни машин. Пятьдесят отборных дивизий. Самых отпетых головорезов согнал сюда Гитлер. А сколько орудий, танков, самолетов! Многие тысячи. Поначалу фрицы крепко потеснили наших. Шестьдесят вторую армию Чуйкова к самой Волге прижали. Но сбросить в реку не смогли. Кишка тонка. Между прочим, главный удар приняла на себя наша сибирская стрелковая дивизия под командованием генерала Гуртьева. Ох и здорово дрались сибиряки! Там все герои! И саперы, и разведчики, и медсестры, и связисты.
Вот я расскажу вам об одном связисте-комсомольце… Нашем сибиряке.
И Степан стал рассказывать о молодом связисте, который, будучи смертельно раненным, зажал в зубах концы провода и, восстановив таким образом связь, умер.
Женщины всхлипывали, мужики глушили душевную боль табаком. Степан замолчал, потянулся к стакану с водой. Откашлялся. И снова заговорил. О медицинских сестрах, переправляющих раненых через пылающую Волгу. О моряках, которые со связками гранат кидались под фашистские танки.
- Так дрались бойцы дивизии Гуртьева. И выстояли. Гитлер не раз назначал сроки захвата Сталинграда. Писал приказы, бросал подкрепления. Не помогло. Пока фрицы бились лбами о волжскую твердыню, командование Красной Армии разработало план прорыва гитлеровского фронта и окружения немецких войск на Волге. Блестящий план! Невиданная в истории войны операция. Теперь посмотрите, как этот план был претворен в жизнь. Вот здесь…
Голос Степана все накалялся и накалялся. Движения стали порывистыми, резкими. Впалые щеки покрылись пятнами румянца.
- Мы накануне великой победы! - Степан вскинул над головой кулак, медленно опустил его. - Триста тысяч фашистских солдат окружены. Они либо будут уничтожены, либо сдадутся в плен. Теперь весь мир видит, чего стоит геббельсовская болтовня о непобедимости гитлеровской армии, о молниеносной войне с Россией. Теперь уже никто не сомневается - придет великий праздник на нашу улицу. И скоро!
Степан отошел от карты, сел на стул и сразу обессилел. Полез было в карман за табаком, но к нему тотчас протянулось несколько рук с кисетами. Сворачивая папиросу, Степан спросил:
- Может, есть вопросы?
- А как же, - откликнулся бородатый старик. - Мне вот интересно, почему союзники по сю пору второго фронта не открывают?
- Союзнички наши еще думают да раздумывают, что выгоднее.
- Эта верна-а.
- На их надейся, а сам не плошай.
- У нас вся надежда - свой кулак.
Поднялась чья-то рука в заплатанном на локте ватнике.
- Что сейчас на Волховском фронте? Затишье или как?
- По сравнению со Сталинградом - затишье. А вообще-то везде идут бои.
- А на Западном? - с робкой надеждой спросил нежный женский голос.
У всех, кто собрался здесь, близкие были на фронте. За полтора года войны люди научились разбираться в путанице фронтов и направлений. По каким-то неуловимым признакам они узнавали местонахождение частей, в которых служили близкие. И теперь, читая сводку военных действий, каждый прежде всего искал название фронта, на котором сражался сын, муж, брат или отец.
Степан знал об этом и, не дожидаясь дальнейших расспросов, коротко рассказал о положении на всех фронтах, от Северного до Кавказского.
Не успел от карты отойти, а ему уже приготовили новый вопрос. И пошло:
- Куда подевались коммунисты Германии? Почему их не слышно и не видно?
- Кончится в сорок третьем война или нет?
- Как поступить в школу разведчиков?
- Когда будет новый набор девушек в армию?
В конце концов Степан не выдержал, шутливо взмолился:
- Пощадите, товарищи!
Его пощадили и в девятом часу вечера стали расходиться по домам. Вера и Степан вышли последними.
- Ну что, комсорг. Пора прощаться. Если время есть, проводи меня до конного двора. Заложу своего рысака и двину домой.
- На ночь-то глядя?
- Я волков не боюсь.
- Лучше оставайся, переночуешь, а утречком пораньше выедешь.
- Нет. Завтра с утра предстоит одно большое дело. Поеду.
Вера взяла его за рукав.
- Останься. Сегодня у меня день рождения. Двадцать стукнуло. Будет маленькая вечеринка. Подружки уже ушли ко мне, Приглашаю и тебя.
Степан ответил не сразу. Зачем-то снял шапку и снова надел. Потом принялся вертеть в руках рукавицу. Вера не вытерпела, тронула парня за локоть.
- Ну?
- Пошли.
3.
Его появление вызвало веселый переполох среди Вериных гостей. Пока Степан раздевался да умывался, пока девушки рассаживались вокруг стола, норовя угодить подле желанного гостя, лупоглазая Дуняша сбегала за гармошкой.
Степан оглядел праздничный стол, и у него засосало под ложечкой, а рот наполнился голодной вязкой слюной. Еще бы: он сегодня не ел с самого утра, а тут были и соленые грибы, и огурчики, и капустка, картофельные, творожные, морковные шанежки и пирожки. Посреди стола призывно возвышался графин с бражкой.
Степан прицелился глазом в румяный картофельный пирожок, поднял вилку и потянулся было к поджаристому искусителю, да вовремя спохватился: как-никак, а в гостях. Надо иметь выдержку. Положил вилку на место и принялся подшучивать над девушками, которые, мешая друг другу, переставляли на столе тарелки и стопки. Они преувеличенно громко смеялись над его шутками, лукаво поглядывали на него, неумело острили. В комнате стоял галдеж, как на птичьем базаре.
И все-таки выдержки Степану хватило ненадолго. Видя, что хозяйка не торопится с началом ужина, он поманил ее пальцем и сказал так, чтобы слышали все:
- Послушай, Вера. Мой истощенный организм больше не может ждать. Еще пять минут - и перед вами будет молодое, красивое, бездыханное тело.
Девчата как будто только и ждали этих слов. Моментально наполнили стопки, и Дуняша произнесла первый тост за здоровье именинницы.
Выпив стаканчик бражки, Степан набросился на еду. В его тарелку со всех сторон подкладывали закуски, и она, как скатерть-самобранка, всегда была полной.
Пили за победу, за исполнение желаний, за верную дружбу.
- Фу-у, - Степан отодвинул тарелку, положил вилку на стол. - Кажется, жизненные силы восстановлены. Материальная база подведена. Теперь можно подумать и о надстройке. Дай-ка, Вера, гармонь.
Гости притихли, выжидательно поглядывая на гармониста. Он покосился на Дуню и, чуть подыгрывая себе, приглушенно запел:
Хороша Дуняша наша,
Только мал у Дуни рост.
Достает Дуняша наша
Головой до самых звезд…
Когда взрыв веселья прошел, Степан повернулся к соседке слева.
Если Нюра полюбила,
Завещанье напиши:
Через месяц не останется
Ни тела, ни души…
Он начал было играть плясовую, но девчата запротестовали: пускай и о других споет частушки.
Степан так и сделал. Потом все вместе пели новые песни, рожденные войной. Тревожные и грустные. В них тоска и боль затянувшейся разлуки, робкая надежда на счастье и страстная мольба к любимому - вернись, и горячий призыв к любимой - жди!
Когда запели "В землянке", Степан заметил, что Дуняша опустила голову, проворно смахнула платочком слезы с ресниц.
- Что ты, Дуня? - Степан оборвал песню.
- Братана вспомнила. Третий месяц никаких вестей. В последнем письме написал: "Иду на задание". И все. С тех пор как в воду канул. Может, уж давно и в живых нет. А я тут пою…
- Кто он?
- Разведчик, - с гордостью ответила Дуня. - Орден Ленина имеет. Он и дома отчаянный был. А там вовсе разошелся.
- Объявится твой разведчик. Не горюй, - поспешил утешить ее Степан.
- Объявится. Вернется. Так все говорят. Друг дружку утешают. А ведь все-то все равно не вернутся. Многие не вернутся. Вдруг и братан, Страшно. Как подумаю, кровь стынет. Своими руками задушила бы этого проклятого Адольфа. Скажи мне: Умри, Дуня, и война кончится". Секундочки не колебалась бы.
- Да разве ты одна такая? - с оттенком обиды заговорила Нюра. - У меня никого там нет. А и я себя не пожалела бы. Только ведь такого не бывает. Они еще не скоро нами подавятся. Бить их надо. Я письмо в ЦК комсомола написала. Прошусь в связистки к партизанам.
- Да ну!
- Вот так Нюрка!
- А нам ни слова. Тоже подружка.
- Всех-то разве возьмут? А одна, может, и пройду. Не дуйтесь. Чего раньше времени. Еще и совсем не ответят. Мало ль охотников. Только маме моей не проговоритесь.
- Что ты…
Вдруг Вера сорвалась с места, взялась за угол стола, скомандовала: "А ну, берись!" и вот уже стол придвинут к стене, а посреди комнаты образовалась небольшая площадка. Вера встала на пятачке, притопнула:
- Давай, Степа, подгорную.
Лихо играл Степан. Лихо плясали девчата. До полного изнеможения стучали каблуками в старые половицы. С удалым задором и даже с яростью, словно топтали свою невзгоду и печаль.
До вторых петухов в доме Веры горел огонь. Гости расходились не спеша.
- Пора и мне, - лениво проговорил Степан. - В кошеве отосплюсь.
- Оставайся. Я уйду к маме на печку, а ты ложись на кровать.
Степан окинул взглядом нарядную пышную постель с целой горой подушек.
- Ладно. Уговорила.
Вера убрала со стола, приготовила постель. Пожелала гостю спокойной ночи. А он вместо традиционного ответа вдруг спросил:
- Ты долго жила с мужем?
Она вздрогнула. Скользнула по его лицу пытливым взглядом.
- Нет, всего два месяца.
- Где он сейчас?
- Воюет.
- На побывку домой не обещается?
- Что ты. Теперь только по ранению домой отпускают.
- Всяко бывает. Пишет-то часто?
- Прежде часто. Теперь нет. Давно не было. Последний раз прислал из-под… - умолкла на полуслове, соображая. Вдруг вспомнился сегодняшний разговор в сельсовете, неприязненный взгляд лейтенанта. Вера приложила левую руку к груди. - А ты почему о нем расспрашиваешь? Что-нибудь случилось? Да? Ну говори же… Говори… Пожалуйста…
- Да нет. - Степан смущенно потупился. - Просто так, поинтересовался…
- Врешь! - Шагнула к нему. В глазах сверкнули слезы. Голос задрожал. - Думаешь, я глупенькая? Ничего не понимаю? Все понимаю. Врешь ты. Врешь!
- Вру, - сердито отрубил Степан и встал. Заговорил медленно, тихо, натянутым голосом. - Не хотел праздник портить. А если хочешь знать правду… Знай… Твой муж - предатель. Дезертир. С передовой бежал. Если не поймают - скоро сюда заявится.
- Ой!.. - вскрикнула она и отшатнулась. Закрыла руками лицо. Глухо застонала, раскачиваясь из стороны в сторону…
- Вера! - окликнул он. - Послушай, Вера.
Она опустила руки, и Степан поразился происшедшей в ней перемене.
- Да ты что… ты что? - только и смог сказать он.
А она вдруг кинула ему на плечи руки, беспомощно ткнулась лицом в грудь и зарыдала.
- Успокойся, Вера. Не надо. Перестань. Да перестань же. Ну? Прошу тебя.
Степан растерянно огляделся по сторонам. Где-то он видел кувшин с водой. Дать бы ей испить. Хотел усадить ее на стул. Но она вцепилась в гимнастерку, никак не оторвешь.