IX
В биографии Маяковского сказано:
"1925, 25 мая – вылетел из Москвы в Кенигсберг. Затем Берлин и Париж. С 21 июня поездка в Мексику и Соединенные Штаты Америки (вернулся в Москву 22 ноября)".
Америка. Нью-Йорк. Бродвей!..
А лампы
как станут
ночь копать,
ну, я доложу вам -
пламечко!
Налево посмотришь -
мамочка мать!
Направо -
мать моя мамочка!..
Но тут же поэт-агитатор наступает на "горло собственной песне" и выдает железную партийную установку на грядущие века:
Я в восторге
от Нью-Йорка города.
Но
кепчонку
не сдерну с виска.
У советских
собственная гордость:
на буржуев
смотрим свысока.
В Америке Маяковский немного восхищался американской техникой, поболее ругал местных толстосумов и уж совсем много агитировал за советскую власть. Но не только. Еще развлекался, как настоящий мужчина. Так, в его жизни, но очень ненадолго, появилась Элли Джонс (1904–1985).
Американка? Не совсем. Елизавета Зиберт родилась в Башкирии в семье эмигрантов, приехавших в Россию в XVII веке. В начале 20-х Элли (она же Елизавета) встретилась с англичанином Джорджем Джонсом, который приехал в Россию спасать голодающих в Поволжье. Вскоре они поженились, уехали в Англию, а затем поселились в Нью-Йорке. Здесь их пути разошлись. Элли Джонс пришлось начать самостоятельную трудовую жизнь. Она работала моделью. Когда она познакомилась с Маяковским, ей было 20 лет, ему 32 года.
"Мы оба были молодыми. По-разному… – читаем мы в воспоминаниях Элли Джонс. – Мы знали, что наши отношения… должны вместиться в короткий промежуток времени. Это был как бы сгусток, капсула времени. Вот оно есть – и вот его уже нет. Все. Надо поставить точку".
Впервые Элли Джонс и Маяковский встретились на вечеринке в доме нью-йоркского адвоката Чарльза Рехта, который помог советскому поэту получить визу в США. На вечеринку Элли пришла со своим мужем Джонсом, с которым она тогда уже жила раздельно. А теперь окунемся в воспоминания Элли Джонс, опубликованные в журнале "Эхо планеты" (№ 19, 1993):
"…И вдруг Маяковский спросил: "Не сходите ли вы со мной в магазин? Мне нужно купить подарки для жены". Вот так прямо заявив, что женат, он, тем не менее, стал настаивать, чтобы я дала ему номер своего телефона, и уговаривал: "Давайте поужинаем вместе!"
Элли Джонс согласилась, и так они начали встречаться. Вместе побывали в рабочем лагере "Нит гедайге" ("Не унывай") под Нью-Йорком. В своей манере Маяковский рассказал другой женщине о своей Лиле, какая она замечательная и как он ее любит. Ну, а теперь снова воспоминания Элли Джонс:
"Как-то раз, когда мы уже были в интимной близости, он спросил: "Ты как-нибудь предохраняешься?" А я ответила: "Любить – значит иметь детей". "Ты сумасшедший ребенок", – сказал он, а потом использовал эту фразу, чуть переделав, в одной из своих пьес…
…Когда мы только познакомились, он сказал: "Давай жить друг для друга. Давай оставим это время для себя, это никого не касается. Только ты и я". Хочу думать, что он жил в это время с легким сердцем и был счастлив…"
…И вот последний день в Нью-Йорке.
"Всю ночь мы занимались любовью. На заре, как обычно, мне пришлось уйти, потому что начали звонить и приходить почтальоны. Я хотела прямо там попрощаться с ним. Он сказал: "Нет, нет, нет! Ты должна прийти на корабль". Я ответила: "Мне это будет очень трудно". "Пожалуйста, приходи на корабль, – настаивал он. – Я хочу быть с тобой как можно дольше". Я отправилась домой. Вскоре он, Рехт и Бурлюк заехали за мной на такси. На пристани было очень много людей, которые обычно окружали его. Все видели, что я бледна и меня трясет. Я почти ничего не помню. Наконец он в последний раз поцеловал мне руку. Когда он ушел, один из этих людей сказал: "О, Елизавета Петровна, вам будет так одиноко без Владимира Владимировича. Пожалуйста, дайте ваш номер телефона, если у нас будет что-нибудь интересное, мы обязательно свяжемся с вами". Я подумала: "Как ты смеешь?! Неужели ты собираешься заменить мне Маяковского?"
Вернувшись домой, я хотела броситься на кровать и плакать – по нему, по России, но не могла: моя постель вся была усыпана незабудками. У него было так мало денег, но это было в его стиле… Где он взял незабудки в октябре в Нью-Йорке? Должно быть, заказал их задолго до этого. Я не получала от него вестей. Но я не уезжала из этой комнаты, чтобы он мог найти меня, если бы захотел написать. Я думала, что это конец".
Нет, это не был конец. Они встретились три года спустя. В Ницце.
28 октября 1925 года на пароходе "Рошамбо" Маяковский уплыл из Нью-Йорка. А через семь с половиной месяцев, 15 июня 1926 года, родилась дочь Маяковского – Хелен Патриция. Если по-русски, то Елена Владимировна, а ныне она известна, как Патриция Томпсон (фамилия по мужу).
В тот год, когда она родилась, у Маяковского складывались лирические отношения с Натальей Хмельницкой, Натальей Брюханенко, ну и продолжался вечный роман с Лилей Брик.
Любопытно, что в день рождения дочери (это было на другом конце света, и Маяковский, естественно, об этом не знал) поэт собирался в Одессу, откуда 24 июня телеграфировал Лиле Брик: "Наслаждаюсь Одессой. Понедельник плыву Ялту…"
Кстати, Элли Джонс довелось видеть Лилю Брик, но это было задолго до знакомства с Маяковским, в октябре 1921 года. В тот день Маяковский провожал Лилю в Ригу. Элли (тогда она еще была Елизаветой Зиберт) увидела знаменитого поэта на "холодной дымной платформе" Виндавского (ныне Рижского) вокзала. Рядом стояла женщина, "холодные жестокие глаза" которой ее поразили. Как потом выяснилось, это была Лиля Брик.
Но не Лиля, а Элли родила ребенка Маяковскому.
– Знал ли Маяковский, что Елизавета Петровна ждет ребенка? – такой вопрос задали Патриции Томпсон, 64-летней дочери Маяковского, когда она впервые появилась в России.
– Знал, – ответила она. – И просил маму писать ему обо всем, но на адрес своей сестры Ольги. Он боялся, что письма попадут в руки Лили Брик… По рассказам матери, отец обязательно хотел увидеть меня, но не мог приехать в Америку. Тогда мы отправились в Ниццу. Сюда же приехал Маяковский, находившийся тогда в Париже. Это было в 1928 году.
Поездка Маяковского в Ниццу 20 октября 1928 года на свидание с "двумя Элли", как он называл свою американскую возлюбленную и свою единственную дочку, разочаровала его. Больше четырех дней пробыть втроем он не смог. Не выдержал и уехал. А покинув их, тут же соскучился, и на следующий день по возвращении из Ниццы, 26 октября, он написал:
"Две милые две родные Элли! Я по Вас уже весь изсоскучился. Мечтаю приехать к Вам еще б на неделю. Примете? Обласкаете?.. Я жалею, что быстрота и случайность приезда не дала мне возможность раздуть себе щеки здоровьем. Как это вам бы понравилось. Надеюсь в Ницце выложиться и предстать во всей улыбающейся красе. Напишите пожалуйста быстро-быстро. Целую Вам все восемь лап. Ваш Вол. 26.X.28".
Нет, Маяковский не появился больше в Ницце и не предстал перед большой и маленькой Элли "во всей улыбающейся красе". Он был занят другим: изо дня в день до своего отъезда 2 декабря в Москву встречался с парижской красавицей – Татьяной Яковлевой.
А Элли Джонс в это время все писала и писала письма Маяковскому из Ниццы в Москву: "Пришлите комочек снега из Москвы. Я думаю, что помешалась бы от радости, если б очутилась там. Вы мне опять снитесь все время…"
Патриция Томпсон рассказала, что ее мать оставила шесть магнитофонных кассет более чем на шесть часов звучания и немного письменных заметок, которые она начала делать с того момента, как познакомилась с Маяковским в Нью-Йорке. Написаны они на английском языке с вкраплениями русских, французских и немецких выражений – она свободно говорила на четырех языках.
– История эта очень личная, – отмечает Патриция Томпсон. – Помню, как дня за три до своей смерти в марте 1985 года мама стала перебирать коробки с записями, рисунками, книгами. "Зачем ты это делаешь?" – спросила я. "Чтобы рассказать тебе, как это было. Больше это никого не касается…" Ее память хранила поразительные детали, которые я не могла слушать без слез. Однажды, например, Маяковский позвонил ей и сказал: "Твои заколки плачут без тебя. Маленькие просто повизгивают". Она вспоминала ласковые прозвища, которыми он ее награждал, – "елочка, лоза". Когда у них установились близкие отношения, они договорились "никому не рассказывать об ЭТОМ". Элли сдержала слово…
Элли Джонс все надеялась на возвращение Маяковского и продолжала писать ему письма. "Вы мне как-то давно сказали, что ни одна женщина не устояла Вашему charm… Очевидно, вы правы", – писала она после несостоявшейся встречи в Ницце 12 апреля 1929 года. Как бы предчувствуя возможный ранний уход Маяковского, она просит его: "А знаете, запишите этот адрес (Нью-Йорк-сити) в записной книжке под заглавием: "В случае смерти в числе других прошу известить и нас". Берегите себя. Елизавета".
Маяковский этого не сделал, и о смерти Элли узнала из газет.
Прошло время, она вышла замуж, отчим дал свое имя и девочке, тайну рождения которой в семье тщательно оберегали. А в 1991 году разорвалась "бомба": Патриция Томпсон приехала в Москву, и тайна двух Элли была раскрыта.
В "Независимой газете" был опубликован репортаж "Визит дамы" о пребывании Елены Маяковской в Москве: "…На Садовом кольце Элен Патриции показали чудовищного темного истукана. Каждая пола его пальто могла бы придавить десяток детей…"
Но вернемся в октябрь 1928 года. Распрощавшись с "двумя Элли" в Ницце и пообещав снова вернуться туда, Маяковский отправился в Париж. Глава "Элли Джонс" в его Книге Бытия была прочитана, а следующая "Татьяна Яковлева" манила неизведанной новизной.
Обратимся к воспоминаниям Эльзы Триоле.
"Я познакомилась с Татьяной перед самым приездом Маяковского в Париж и сказала ей: "Вы под рост Маяковскому". Так из-за этого "под рост", для смеха, я и познакомила Володю с Татьяной. Маяковский же с первого взгляда в нее жестоко влюбился.
В жизни человека бывают периоды "предрасположения" к любви. Потребность в любви нарастает, как чувство голода, сердце становится благодатной почвой для "прекрасной болезни", оно, горючее, воспламеняется от любой искры, оно только того и ждет, чтобы вспыхнуть. В такие периоды любовь живет в человеке и ждет себе применения. В то время Маяковскому нужна была любовь, он рассчитывал на любовь, хотел ее… Татьяна была в полном цвету, ей было всего двадцать с лишним лет, высокая, длинноногая, с яркими, желтыми волосами, довольно накрашенная, "в меха и бусы оправленная"!.. В ней была молодая удаль, бьющая через край жизнеутвержденность, разговаривала она, захлебываясь, плавала, играла в теннис, вела счет поклонникам… Она пользовалась успехом, французы падки на рассказы эмигрантов о пережитом, для них каждая красивая русская женщина-эмигрантка в некотором роде Мария-Антуанетта…"
Прервем цитату.
Татьяна Яковлева родилась в 1906 году в России, жила в Пензе. В 1925 году по вызову своего дяди, художника Александра Яковлева, уехала в Париж. Мать осталась в Пензе, и она с ней переписывалась. В одном из писем Татьяна Яковлева писала матери о Маяковском:
"Если я когда-либо хорошо относилась к моим "поклонникам", то это к нему, в большой доле из-за его таланта, но еще в большей изумительного и буквально трогательного ко мне отношения… Я до сих пор очень по нему скучаю. Главное, люди, с которыми я встречаюсь, большей частью "светские", без всякого желания шевелить мозгами или же с какими-то мухами засиженными мыслями и чувствами. М. же меня подхлестнул (ужасно боялась казаться рядом с ним глупой) умственно подтянуться, а главное, остро вспоминать Россию… Он всколыхнул во мне тоску по России… И сейчас мне все кажется мелким и пресным. Он такой колоссальный и физически и морально, что после него буквально пустыня. Это первый человек, сумевший оставить в моей душе след".
А теперь взгляд со стороны.
"Татьяна была поражена и испугана Маяковским, – пишет Эльза Триоле. – Трудолюбиво зарабатывая на жизнь шляпами, она в то же время благоразумно строила свое будущее на вполне буржуазных началах – встреча с Маяковским опрокидывала Татьянину жизнь…"
"Меня сильно раздражало то, что она Володину любовь и переоценила и недооценила, – продолжает Триоле. – Приходилось делать скидку на молодость и на то, что Татьяна знала Маяковского без году неделю (если не считать разжигающей разлуки, то всего каких-нибудь три-четыре месяца), и ей, естественно, казалось, что так любить, как ее любит Маяковский, можно только раз в жизни. Неистовство Маяковского, его "мертвая хватка", его бешеное желание взять ее "одну или вдвоем с Парижем", – откуда ей было знать, что такое у него не в первый раз и не в последний раз? Откуда ей было знать, что он всегда ставил на карту все, вплоть до жизни? Откуда ей было знать, что она в жизни Маяковского только эпизодическое лицо?
Она переоценила его любовь оттого, что этого хотелось ее самолюбию, уверенности в своей неотразимости, красоте, необычайности… Но она не хотела ехать в Москву, не только оттого, что она со всех точек зрения предпочитала Париж: в глубине души Татьяна знала, что Москва – это Лиля. Может быть, она и не знала, что единственная женщина, которая прижизненно владела Маяковским, была Лиля, что, что бы ни было и как бы там ни было, Лиля и Маяковский неразрывно связаны всей прожитой жизнью, любовью, общностью интересов, вместе пережитым голодом и холодом, литературной борьбой, преданностью друг к другу не на жизнь, а на смерть, что они неразрывно связаны, скручены вместе стихами и что годы не только не ослабили уз, но стягивали их все туже… Где было Володе найти другого человека, более похожего на него, чем Лиля? Этого Татьяна знать не могла, но она знала, что в Москве ей с Володей не справиться. А потому трудному Маяковскому в трудной Москве она предпочла легкое благополучие с французским мужем из хорошей семьи. И во время романа с Маяковским продолжала поддерживать отношения со своим будущим мужем… Володя узнал об этом…"
В этих рассуждениях легко установить, что на стороне Лили Брик горой за нее стоит Эльза Триоле, ее младшая сестра. Она отдает все приоритеты Лили над другими любовями Маяковского. И один из сильнейших аргументов – стихи, которыми он "скручен" и "связан" с Лили.
Да, стихи – это аргумент. Действительно, если вернуться к Элли Джонс, то американская любовь не вызывала в Маяковском бешеного прилива стихотворной энергии, как это бывало во времена Лили. Разве только эти высокомерные строки, которые, кстати, "выпали" из прижизненного издания "Стихов об Америке":
Нам смешны
дозволенного зоны.
Взвод мужей,
остолбеней,
цинизмом поражен!
Мы целуем
– беззаконно! -
над Гудзоном
ваших
длинноногих жен.
В Париже Маяковский, как пишет Триоле, "радовался и страдал" в зависимости от кривой во взаимоотношениях с Татьяной Яковлевой. А все сублимированное чувство в стихах тоже оказалось не очень-то ярко выраженным. Это далеко не "Облако", не "Флейта" и не "Люблю", а всего лишь "Письмо Татьяне Яковлевой". Нечто вроде ультиматума любовных требований.
Ты не думай,
щурясь просто
Из-под выпрямленных дуг.
Иди сюда,
иди на перекресток,
моих больших
и неуклюжих рук.
А дальше… вспомним в "Облаке": "Мария – дай!.. Мария, не хочешь? Не хочешь!." Тут тот же мотив:
Не хочешь?
Оставайся и зимуй,
и это
оскорбление
на общий счет нанижем.
Я все равно
тебя
когда-нибудь возьму -
одну
или вдвоем с Парижем.
Человека обидели отказом, но он не смирился (Маяковский не такой!) и вот грозится: ужо тебе!..
В 1979 году Татьяна Яковлева рассказывала Василию Катаняну в Нью-Йорке о Маяковском:
"У него была такая своя элегантность, он был одет скорее на английский лад, все было очень добротное, он любил хорошие вещи. Хорошие ботинки, хорошо сшитый пиджак, у него были колоссальный вкус и большой шик. Он был красивый – когда мы шли по улице, то все оборачивались. И он был остроумный, обаятельный, излучал сексапил. Что еще нужно, чтобы завязался роман! Мы встречались каждый вечер, он заезжал за мной, и мы ехали в "Купель", в синема, к знакомым или на его выступления. На них бывали буквально все артисты Монпарнаса, не только русская публика. Он читал много, но громадный успех имели "Солнце" и "Облако в штанах".
…Он уехал в Москву на несколько месяцев, – продолжала свой рассказ Татьяна Яковлева, – и все это время я получала по воскресеньям цветы – он оставил деньги в оранжерее и пометил записки. Он знал, что я не люблю срезанных цветов, и это были корзины или кусты хризантем. Записки были стихотворные…"
Комментируя строчку "и это оскорбление на общий счет нанижем", Татьяна Яковлева сказала: "Я тогда отказалась вернуться с ним в Россию, он хотел, чтобы я моментально с ним уехала. Но не могла же я сказать родным, которые недавно приложили столько усилий, чтобы меня вывезти из Пензы – "Хоп! я возвращаюсь обратно". Я его любила, он это знал, у нас был роман, но роман – это одно, а возвращение в Россию – совсем другое. Отсюда и его обида, "оскорбление". Я хотела подождать, обдумать и, когда он вернется в октябре 1929 года, решить. Но вот тут-то он и не приехал… Я думала, что, может быть, он просто испугался! Я уже слышала о Полонской. Она была красива?.. – И через паузу: – Поняв, что он не приедет, я почувствовала себя свободной. Осенью виконт дю Плесси снова появился в Париже и начал за мной ухаживать. Я хотела устроить свою жизнь, иметь семью. Кстати, у вас писали, что я с ним развелась. Это неправда – он погиб в Сопротивлении у де Голля…"
Вот вам версия того, что было, со стороны Татьяны Яковлевой. Что касается Маяковского, то он слал из Москвы в Париж телеграммы, письма – просящие, умоляющие, нежные, требовательные… "Твои строки – это добрая половина моей жизни вообще и вся моя личная жизнь". В ответ на сообщение Яковлевой, как она провела Новый год, Маяковский отвечает: "Сумасшедшая! Какой праздник может быть у меня без тебя. Я работаю. Это единственное мое удовольствие". "Тоскую по тебе совсем неизбывно" и т. д.
Страдала и Татьяна Яковлева: "Вообще все стихи (до моих) были посвящены только ей, – пишет она матери о Лили Брик. – Я очень мучаюсь всей сложностью вопроса…"
И еще одно письмо матери (от 3 августа 1929 года): "У меня сейчас масса драм. Если бы я захотела быть с М., то что стало бы с Ильей, и кроме него есть еще 2-е. Заколдованный круг".
Круг разорвался сам собой. Маяковский во Францию больше не приехал (причины, визы – все это опускаем). Татьяна Яковлева остановила свой выбор на виконте, а Маяковский? "Чем сердце успокоится?" – как говорят карточные гадалки. Правильно! Угадали: новой любовью.
Бриков очень обеспокоило парижское "наваждение" Маяковского (уедет, женится, сбежит, – господи, все могло произойти). И Осип Брик знакомит Маяковского с Вероникой Полонской.
Вероника Полонская – последняя женщина Маяковского. Дочь известного актера немого кино, она была начинающей актрисой МХАТа, была замужем за Михаилом Яншиным (своего Лариосика он еще тогда не сыграл). Снималась в кино. Одним из режиссеров первой ее картины "Стеклянный глаз" была Лили Брик.