На предельной скорости Уткин стал настигать врага. Очевидно, он решил ударить по "мессерам" в момент их выхода из пикирования. Однако, увлекшись преследованием, он не успел вырвать свою машину из крутого пике и врезался в землю.
Какая нелепая гибель! Такой опытный летчик и не сумел рассчитать маневр. Новичку и то непростительно.
Но эти мысли ко мне пришли позже. В данный же момент мной овладели два чувства, слившиеся воедино: боль утраты и желание отомстить за смерть командира.
Уменьшаю угол пикирования, ловлю "мессера" в прицел и нажимаю на гашетки. Фашист, не успев выровнять самолет, врезается в землю.
- Все! - с облегчением произношу вслух.
А к месту боя наших ведомых подходила еще четверка "мессершмиттов". Крутым боевым разворотом, "через плечо", набираю высоту и устремляюсь на помощь товарищам.
- Ура! - закричал по радио обрадованный Филиппов.
Заметив меня, один из фашистов развернулся в мою сторону. Этим и воспользовался Филиппов. Энергичным маневром он зашел ему в хвост и дал меткую очередь. Тот загорелся. Остальные "мессеры" не решились продолжать бой и поспешно ушли.
…До наступления темноты остается один вылет. В группу, которую мне предстоит вести, входят восемь летчиков из всех трех эскадрилий.
Едва мы успели подняться в воздух, как с командного пункта сообщили о приближении вражеских бомбардировщиков. Торопимся набрать высоту, чтобы встретить противника на подходе. Звенья располагаю в два яруса.
Со стороны Белгорода появляются шестерка "юнкерсов" и девятка "хейнкелей". Их прикрывает звено "мессершмиттов" и "фокке-вульфов". "Довоевались, - подумал я. - Собрали всякой твари по паре".
Занимаем исходное положение для атаки со стороны солнца. Противник ведет себя спокойно, видимо, не замечает нас. Выбираю удобный момент и подаю команду:
- За мной, в атаку!..
"Юнкерсы", отстреливаясь из пулеметов, бросают бомбы на свои войска и разворачиваются на обратный курс. Не преследуя их, наваливаемся на "хейнкелей".
Первой атакой нам не удалось расстроить их боевой порядок, но вторая оказалась удачнее: один бомбардировщик загорелся, другой, подбитый, начал отставать. В этот момент и от нашего звена отделился самолет.
- Занять место в строю! - приказываю Филиппову.
- Ранен. Разрешите идти домой? - передает он в ответ.
- Иди, прикроем.
Мы продолжаем атаковать "хейнкелей", а пара "яков" сковывает вражеских истребителей прикрытия. Хорошо дерутся ребята, молодцы!
Нашего третьего дружного удара "хейнкели" не выдерживают. Поспешно сбросив бомбы, они на полном газу начинают уходить.
- Разрешите преследовать! - кричит Егоров.
- Не разрешаю!
Перестраиваю эскадрилью для новой возможной встречи с противником. Летчики быстро, не мешая друг другу, выполняют мою команду…
Время нашего "дежурства" в воздухе истекает, а немцев пока нет. Вдруг с земли спрашивают:
- Видите рощу южнее деревни?
- Вижу.
- Штурмуйте ее северную опушку. Там пехота, ждем атаки, - приказывает "земля", называя позывной командующего.
Построившись в правый пеленг, мы с левым разворотом заходим на штурмовку. Опушка стремительно несется навстречу. Вот уже видны темно-зеленые фигурки гитлеровцев. Как много их! Пулеметные очереди вспарывают воздух. Едва не задевая за верхушки деревьев, проносимся над опушкой рощи.
- Молодцы, истребители! - звучит голос "земли". - Пехота шлет благодарность, прошу повторить заход!
- Бить до последнего патрона, - передаю команду и повторяю атаку.
Зенитные установки немцев захлебываются в бессильной злобе. Последняя атака. Короткая очередь, и на моем самолете пулеметы замолкли: патроны все. Перевожу машину на набор высоты, позади, поливая врага огнем, один за другим проносятся остальные летчики.
- Работу закончили, - передаю по радио.
- Благодарю за…
Глухие удары по самолету прервали передачу с земли. Мотор умолк.
Сохраняя скорость, планирую на свою территорию. Под крылом, совсем близко, мелькают воронки от снарядов и бомб, вражеские траншеи. Надо дотянуть, нужны еще хотя бы две секунды… Но самолет, теряя скорость, продолжает снижаться. Прикидываю в уме, где вероятнее всего он приземлится… Как раз между траншеями, на ничейной земле. Посадка.
Быстро выскакиваю из кабины и, отбежав метров десять, бросаюсь в воронку. Над головой свистят пули. Освободившись от парашюта, готовлю пистолет и гранату - подарок комиссара Гаврилова. Вспомнились его слова: "На, командир, гранату, вози с собой, может, и пригодится". Уже год она служила мне своеобразным талисманом, а теперь, может, спасет мне жизнь. Спасибо, комиссар!
Сквозь свист пуль и противное завывание мин слышу голоса:
- Русь, сдавайся!
"Ждите, гады. Жаль, что граната одна", - подумал я, снимая предохранительную чеку.
- Подходи, кому жить надоело! - крикнул я и швырнул гранату в направлении голосов.
Раздался взрыв. Я сразу выскочил, чтобы броском добраться до наших траншей, но тут же упал.
Наша артиллерия перенесла огонь по переднему краю противника, прижала к земле вражескую пехоту. В этот счастливый для меня момент в воронку вскочил наш пехотинец. Он-то и помог мне добраться к своим.
Ехать в госпиталь я отказался, решил отлежаться в своей землянке. Семыкин подробно информировал меня о каждом вылете, а вечерами я разбирал с летчиками проведенные бои.
12 июля в районе Прохоровки разыгрался ожесточенный танковый бой. С обеих сторон в нем участвовало до полутора тысяч машин. Но и стальным тараном гитлеровцам не удалось пробить нашу оборону. "Фердинанды", "тигры", "пантеры" топтались на месте, горели, подожженные нашей артиллерией, подрывались на минах. Только за один этот день было уничтожено четыреста фашистских танков и самоходных орудий.
До 15 июля противник продолжал безуспешные атаки. А два дня спустя наши войска, измотав его, сами перешли в контрнаступление. 23 июля гитлеровцы были отброшены на исходные позиции.
- Какая тишина! - говорит возвратившийся из госпиталя Кузьмин. - Будто и боев не было.
- Ого, не было! - смеется Орловский. - От эскадрильи рожки да ножки остались, а он - боев не было. Иди посмотри, что за картина около Прохоровки, да и на Обоянском шоссе…
А картина была поистине потрясающей. Тысячи сожженных танков, разбитых орудий и самолетов усеяли белгородские и курские поля.
Наша эскадрилья нанесла врагу большой урон, но и мы понесли немалые потери, особенно в людях. Одни погибли, другие были ранены и не могли летать. Пожалуй, только Орловский да Аскирко не получили ни одной царапины.
- Я заговоренный, - шутил Аскирко. - Для меня немцы еще ни снаряда, ни пули не сделали.
Нас отводили в тыл, а навстречу, сотрясая землю, шли танковые соединения, артиллерийские бригады, летели авиационные полки, шла пехота. Им предстояло развивать успех контрнаступления, гнать врага на запад.
В Никольских лесах, под Воронежем, нам дали десятидневный отдых. Потом мы перелетели на транспортных Ли-2 в глубокий тыл на переформирование.
После Белгорода
На аэродроме запасного авиационного полка мы в короткий срок должны были переучиться на новый тип самолета и укомплектовать подразделения до штатной нормы.
Первый день в глубоком тылу кажется необычным: здесь нет ни той напряженности, которая днем и ночью царит на фронте, ни боевых вылетов, ни тревоги за товарищей. И город, где мы находимся, кажется очень далеким от войны. Но это только первое впечатление. Город живет нелегкой жизнью, обеспечивая фронт всем необходимым. Встретившись с рабочими комбината, мы убедились, что они трудятся почти без отдыха, выполняя военные заказы.
Изучив за короткий срок материальную часть самолета и двигателя, летчики и техники стали осваивать ее практически. Фронтовики вылетели на новой машине в первый же летный день. Вечером они уже высказывали свое мнение, как лучше применять ее в воздушном бою.
К тому времени командиром нашего полка был назначен Оборин, невысокого роста, энергичный майор с сединой на висках и умными, проницательными глазами. Он так быстро сошелся с людьми и освоился с делами, будто вернулся из командировки. На его счету было более трехсот боевых вылетов, несколько сбитых самолетов противника и один таран под Сталинградом. На рукавах гимнастерки Оборин носил красные звездочки как память о должности комиссара.
- Эта эмблема пользуется особым уважением у народа, - ответил он, когда один из начальников предложил ему снять звездочки. И тут же рассказал очень любопытную историю. Однажды он на поврежденном самолете приземлился в поле. Подбежавшие колхозники приняли его за фашиста и решили забрать в плен. Не поверили даже форме советского летчика.
- Переодеться любой немец может, - заявил дед, руководивший этой "операцией". - Связывай его, ребята, и дело с концом. Потом разберемся.
- Эх вы, мужики, - вмешалась одна из женщин, - ослепли, что ли, у него же звездочки на рукавах. И колхозники сразу сменили гнев на милость. Они знали, что фашисты, способные переодеться в любую форму, ни за что не решались носить знаки различия красного комиссара.
Вскоре мы получили пополнение. Большинство молодых летчиков прибыло прямо из летной школы. Все они горели желанием поскорее попасть на фронт но имели о нем туманное представление. Однажды, когда я возвращался с полетов, возле общежития меня встретили два молодых летчика не нашего полка.
- Разрешите обратиться? Младший лейтенант Мотузко, - представился черноглазый крепыш с задорным мальчишеским взглядом.
- Слушаю, товарищ Мотузко.
Младший лейтенант горячо стал доказывать, что ему и его товарищу обязательно надо попасть на фронт.
- Школу старались окончить в числе первых, - говорил он, - а нас зачислили в запасной полк. Люди воюют, а мы будем здесь, в тылу, сидеть. Несправедливо! Возьмите, пожалуйста, нас к себе.
- Младший лейтенант Сопин. Разрешите? - заговорил второй. - Нам в город показываться стыдно.
- Вы же не одни в тылу.
- Так-то гражданские, они на заводах работают, а мы военные, наше место только на фронте.
- Ну, а драться как будете?
- Грудь в крестах или голова в кустах, - отчеканил повеселевший Мотузко, уловив в моем вопросе обнадеживающие нотки.
Мне вспомнилось начало войны, разговор с комиссаром Волковым. Вот так и я обещал тогда драться с фашистами.
- Пойдемте к командиру полка, - сказал я, - поговорю, может, и согласится взять сверх нормы.
Оборин дружелюбно встретил молодых летчиков. Познакомившись с ними, он приказал начальнику штаба оформить перевод и назначение.
Через два часа новички были зачислены в наш полк. Мотузко стал моим ведомым. Сразу скажу, что он в первых же учебных воздушных боях показал себя смелым и способным летчиком.
…Комплектование закончено, эскадрильи слетались, мы готовы к боевым действиям. Перед вылетом на фронт техники еще раз осматривают машины, всеми правдами и неправдами достают запасные детали и прячут их в свободных лючках самолета: на фронте все пригодится.
Веду эскадрилью через Кавказский хребет. Под нами ослепительные снеговые вершины, глубокие темные ущелья и скалы, скалы. Кажется, им нет конца. Вспоминаю первый полет над горами Кавказа в начале войны. Неопытные, зеленые пилоты, мы с товарищем, не ведая, что творим, наобум полетели через хребет. Кончилось это трагически, товарищ разбился.
Теперь мы летим довольно уверенно. Впереди по курсу над северным склоном хребта показались дождевые облака, а далеко внизу, на дне ущелья, притаились туманы. "В горы ворота открыты" - вспоминаю доклад метеоролога. Перестраиваю группу в кильватер - летим по ущелью. Наконец горы начали спускаться, переходя в степи Северного Кавказа. Впереди темной лентой зазмеилась Кубань. В Армавире - заправка горючим.
Перед вылетом из Армавира метеоролог не порадовал: обещал низкую облачность с моросящими осадками, а за Тихорецком возможность туманов. Есть над чем задуматься. Низкая облачность нам не помеха, моросящий дождь тоже не страшен, но туманы…
- Ветродуи! - говорит, возмущаясь, Кузьмин. - Сказал и ушел. Возможны туманы! Его дело сторона - он предупредил. А нам что делать?
Принимаю решение: полетим.
Метеорологи не ошиблись. При подходе к Тихорецку мы встретились с теплым фронтом. Снижаемся и летим на бреющем под нижней кромкой слоисто-дождевых облаков. Видимость настолько ограничена, что можно столкнуться с каким-либо препятствием. Веду эскадрилью вперед в надежде на улучшение погоды. Ребята настороженно притихли, на радиообмен не остается времени.
До конечного пункта маршрута - не более тридцати километров, но правый берег Дона закрыт туманом. Решаю идти на Батайск, но и там не лучше. Что делать? Самолеты не остановишь, чтобы подумать, повременить. Решаю лететь в сторону Азова и там искать пригодную для посадки площадку. Топлива остается все меньше и меньше, а под нами перепаханные, пропитанные дождями пашни. Наконец, близ Азовского моря, около Кагальника, внизу мелькнули стога сена. Убираю газ и с ходу сажусь на скошенный луг. За мной садится вся эскадрилья.
- Еще бы десяток секунд - и был бы в подсолнухах, - говорит возбужденный Кузьмин. - Только хотел газ убрать, а двигатель сам остановился.
- Да и у меня осталось не больше чем на зажигалку, - шутит Аскирко.
Самолеты исправны, все обошлось благополучно. От сердца отлегло, но не надолго. На аэродроме посадки нас, наверное, уже перестали ждать, зная, сколько времени мы находимся в воздухе и какой у нас запас горючего. И чего только не передумает Оборин, пока ему сообщат, где мы и как сели!
Сейчас для нас главное - установить связь с аэродромом. О ночлеге и питании мы привыкли не думать. Ночевать можно в стогу сена, а ужин, в крайнем случае, перенести на завтрак.
Вдвоем с Олейниковым идем в Кагальник. Нашли председателя колхоза.
- Надо позвонить на аэродром, - говорю председателю.
- Все чертяки поперерывали, когда здесь рубались, - отвечает председатель, - а сделать заново еще не успели.
- Что будем делать, командир? - спрашивает Олейников.
- Будем искать связь.
- Да вы ведите сюда остальных летчиков, возле самолетов мы охрану выставим, поужинаете у казачек, переночуете, а утром улетите, - советует подошедший старик казак.
- Нам, отец, надо прежде начальству доложить.
- Это верно, служба есть служба. Коня бы мне доброго, три креста на пакет - и я там. Бывало, на позиции самые важные пакеты только мне доверяли, всегда в срок доставлял.
- То бывало, а вот сейчас чем помочь? - перебил его председатель.
- Да где ж коня взять? Был бы конь, - не унимался старик.
- Вот что, - вспомнил председатель. - Здесь, в трех километрах, стоит какой-то военный пост, может, там вам помогут?
Это оказался пост воздушного наблюдения и связи. С его помощью мы сообщит обо всем Оборину. К утру он обещал прислать бензозаправщик.
На обратном пути зашли к казакам. Они дали нам булку ароматного донского хлеба, банку меду и ведро молока. К самолетам добирались ночью, по размокшей дороге.
К утру дождь перестал, холодный ветер гнал к морю серые облака. Вскоре пришел бензозаправщик, и мы перелетели на аэродром.
- Не успел я запретить вам вылет, - начал Оборин, не дожидаясь моего доклада. - Мы с трудом прорвались, а облачность, вижу, все опускается и туман начал появляться. Ну, думаю, если выпустят, не прорветесь. Бросился к телефону, а вы уже вылетели и связи с вами нет. А когда вышло время, я едва с ума не сошел: перед глазами эскадрилья битых самолетов… Запомните золотое правило: летчик должен всегда брать поправку в худшую сторону и не надеяться на авось.
Командир полка хорошо понимал, как рискованно в такую погоду всей эскадрильей садиться на случайно выбранную площадку. Только мастерство и выдержка позволили летчикам с честью выйти из этого трудного положения.
В тот же день после короткого разбора мы вылетели на фронтовой аэродром. Другие подразделения нашего истребительного полка были уже там.
За Днепр
Войска фронта готовились к форсированию Днепра. Мы хорошо представляли себе роль авиации в выполнении этой задачи и в оставшееся время продолжали тренировать молодых летчиков. Изучая район предстоящих боевых действий, они в то же время привыкали к фронтовой обстановке.
В эти дни я лучше узнал Мотузко не только как летчика, но и как человека. Энергичный и сметливый молодой истребитель оказался и хорошим, надежным другом. Такие, как он, в бою меньше всего думают о себе, рискуют жизнью ради товарища.
Однажды утром объявили общее построение. Вынесли полковое знамя. Перед строем с краткой речью выступил Оборин. Он сказал, что наступает время боев за освобождение Украины, призвал беспощадно уничтожать гитлеровских захватчиков на земле и в воздухе, добиваться победы в каждом воздушном бою.
После построения Оборин собрал летчиков полка и поставил боевую задачу. Мы должны были прикрывать дивизию пикирующих бомбардировщиков, участвующую в нанесении сосредоточенного удара по войскам противника на правом берегу Днепра.
…Колонну пикировщиков повел сам командир соединения генерал Полбин. Перед Днепром мы встретили сплошную низкую облачность. Армада самолетов перешла на малую высоту. Полбин передал команду: "Бить всем, истребителям - в первую очередь, подавить зенитный огонь!" Потянувшиеся к бомбардировщикам огненные трассы пуль и снарядов после наших атак начали быстро редеть.
Над целью появилась ведущая девятка "петляковых". За ней - вторая, третья, четвертая… Армада бомбардировщиков буквально закрыла небо между деревнями Мишурин Рог и Бородаевка. Вниз летели сотни бомб, на земле вспухали огненные фонтаны взрывов, вскоре весь этот район окутался густым дымом, сквозь который красноватыми точками проступали горящие тапки и автомашины врага. А группы бомбардировщиков все шли и шли, сменяя друг друга над целью…
К концу первого дня наступления наши наземные войска захватили плацдарм на правом берегу реки и прочно закрепились на нем. А ночью туда были высажены танки, которые внезапным ударом овладели важным железнодорожным узлом Пятихатка.
Вернувшись на аэродром, наши летчики оживленна делились впечатлениями. Наиболее словоохотливые пересказывали одно и то же по нескольку раз. Я был доволен тем, что первые боевые вылеты обошлись без встреч с "мессершмиттами": пусть молодежь немного пообвыкнется в новой для нее фронтовой обстановке.
Но на следующий день начались и воздушные схватки. Они завязывались то в одном, то в другом месте - всюду, где авиация противника пыталась остановить наступление наших наземных войск. В этих боях молодые летчики показали себя хорошо. Набираясь опыта, они учились не только хладнокровно отражать удары врага, но и дерзко атаковать.
Вскоре я во главе восьмерки вылетел прикрывать переправу на Днепре. Охраняя подступы к ней, мы встретили девятку "хейнкелей", которую сопровождала группа "мессершмиттов". Принимаю решение атаковать их с ходу. Четверка Семыкина должна связать истребителей, а моя - нанести удар по бомбардировщикам.