Королев руководит полетами со свойственной ему энергией. Он, кажется, в темноте видит каждого человека, дает четкие команды по селектору, называя фамилии техников, одним делает замечания, других награждает похвалой.
Сейчас летает эскадрилья Пискунова. Здесь все летчики имеют первый класс, пилотируют истребитель в любых метеорологических условиях. А утром на аэродром придут другие эскадрильи, укомплектованные молодыми летчиками, и снова командир полка будет на старте руководить их действиями на земле и в воздухе.
И вот плановая таблица ночных полетов выполнена. Светает. Над низиной, заросшей густой осокой, висит тонкая пелена тумана. Тяжелой росой набухла трава. Мы идем с Королевым по тропинке, извивающейся между густыми зарослями, и наслаждаемся соловьиными трелями.
- Этого соловья я по голосу узнаю, лучше всех поет, - тоном хозяина говорит Королев.
Прислушиваюсь и я. Прав Королев: по переходам, или, как говорят, коленам, песня у "его" соловья богаче, чем у других.
- Наш инженер Журавлев готов часами его слушать, - продолжает Королев.
- А работает он как?
- Отличный инженер, из техников вырос, вся его жизнь связана с самолетами. И подчиненных учит работать не за страх, а за совесть. Он говорит им так: "Пока не уверен в полной готовности самолета, не имеешь морального права уйти с аэродрома". Ему в первую очередь полк обязан своей безаварийной работой.
- А по чьей вине в прошлом году горел Воскобойников?
- На его самолете производственный дефект оказался - прогар камеры сгорания.
- Производственные дефекты тоже надо уметь вовремя находить.
В ответ Королев начинает горячо доказывать, что этот дефект вообще невозможно было найти.
- Самолет сделан так, - убеждает он, - что, пока не расстыкуешь, никаким способом не осмотришь камеру сгорания.
- Давно не навещали Воскобойникова? - спрашиваю я.
- Порядочно. Некогда все, - отвечает он. - Да, залежался он в госпитале.
- Вот скоро на совещание поедем и обязательно зайдем к нему.
Мы дошли до полковой гостиницы. В комнате, где я жил, было неуютно и холодно. Рядом с моей стояли еще две солдатские кровати.
Посмотрев на часы, командир полка решил тоже здесь подремать до начала дневных полетов.
- А жена не будет беспокоиться? - спросил я у Королева.
- Я ей сейчас позвоню.
- Передай командиру базы, - укладываясь, сказал я Королеву, - если он как следует не оборудует гостиницу, сам будет тут ночевать. В порядке изучения бытовых нужд…
Проснулись мы одновременно. В окна уже светило солнце, и в комнате потеплело.
Полеты начались с воздушных стрельб. Все летчики действовали четко и упражнение выполняли успешно. В назначенное время инженер полка Журавлев доложил, что моя машина подготовлена.
- Вылет через десять минут, после посадки последнего самолета, - говорю инженеру.
- Приглашаю пообедать, товарищ командир, потом и полетите, - предлагает Королев.
Я поблагодарил, но отказался. Через десять минут был уже в воздухе. Зона, стрельба - и разворот на обратный курс. Иду на малой высоте. Нет ничего увлекательнее бреющего полета, когда самолет проносится над землей подобно снаряду.
Впереди по курсу показались заводские трубы города, а вот и аэродром с вытянутым прямоугольником взлетно-посадочной полосы. Но почему там, за ней, собралась толпа народа? Накренив самолет, вижу: в овраге дымится изуродованный истребитель. Не хочется верить глазам. Об одном думаю с надеждой - хотя бы летчик остался живым…
Сажусь, выруливаю самолет на стоянку и, выскочив из кабины, спрашиваю у Ткачука:
- Кто?
- Провоторов, - унылым голосом отвечает механик.
Провоторов - это инспектор по технике пилотирования, голубоглазый красавец атлетического сложения. Только вчера мы разговаривали с ним. Он предлагал мне лететь на его только что отремонтированном самолете. Я отказался, заметив, что, хотя на моей машине и старый двигатель, но пока работает безотказно.
Взволнованный, бегу к оврагу.
- Летчик жив? - спрашиваю у Соколова.
- Когда увозили в госпиталь, был жив, - отвечает он.
- Кто видел разбег? - обращаюсь уже ко всем офицерам.
- Я, товарищ командир, - выходит вперед уже немолодой техник. - Ожидал в первой зоне посадки своего самолета. Как раз в это время шестьдесят второй начал взлетать. Едва успел он отделиться от земли, как двигатель у него заглох. Самолет снова опустился на полосу и по инерции понесся вперед. Летчик попытался затормозить, но не смог. Машина скатилась в овраг, ударилась в обратный склон и загорелась. Летчик выскочил из кабины…
У меня сразу отлегло от сердца: жив, сам вылез из самолета. Приглашаю Соколова, и мы вместе мчимся на автомашине в госпиталь. Вот и госпитальное здание. Надо срочно узнать, в какую палату положили Провоторова. Навстречу выходит дивизионный врач Шеянов и, понурив голову, говорит:
- Только что скончался…
- Не может быть. Он же сам выскочил из самолета!
- Вгорячах. А удар был очень сильный. Умирал Провоторов в полном сознании.
Эту катастрофу тяжело переживал весь гарнизон. Одно дело, когда летчик погибает из-за собственной ошибки. Горько, обидно бывает, но смерть его не надламывает волю остальных. И совсем другое дело, если виной всему отказ материальной части. Даже у опытных летчиков такие случаи подрывают веру в надежность самолета или двигателя. Человек есть человек.
Нужно было срочно найти причину отказа двигателя. Срочно - до возобновления полетов. И не только для того, чтобы избежать повторения подобных случаев. Требовалось сделать все для морального успокоения летчиков, особенно молодых.
Инженеры и техники тщательно обследовали разбитую машину и нашли в камере топливного насоса крохотную дюралевую стружку. Видимо, она случайно попала туда при сборке. И случилось так, что стружка заклинила поршень насоса в такой момент, когда летчик не имел никакой возможности что-либо предпринять для своего спасения.
После этой катастрофы мы обязали технический состав перед полетами проверять все агрегаты самолета в рабочем состоянии. Летчикам было приказано длительно и на полных оборотах пробовать двигатель непосредственно перед взлетом.
Во всех подразделениях состоялись партийные и комсомольские собрания, на которых обсуждались меры по предупреждению летных происшествий.
Казалось, сделано было все, чтобы печальные случаи не повторялись. И все-таки одна заноза не давала мне покоя. Если б в конце взлетной полосы не было оврага, Провоторов, возможно, остался бы жив. Что делать? Засыпать его у нас не хватало ни времени, ни сил.
- Вот что, - сказал я Соколову, - поеду к секретарю обкома и приглашу его на аэродром. Пусть сам убедится, что этот овраг больше терпеть нельзя. А потом вместе с ним напишем письмо министру, колесо наверняка закрутится.
На следующий день секретарь обкома приехал. Поздоровавшись с летчиками, которые стояли в строю, он стал осматривать аэродром и самолеты. Посидел даже в кабине.
Потом мы показали гостю полет. Взлетел командир эскадрильи.
Красиво выполнив несколько фигур пилотажа, он пошел на посадку. Самолет приземлился в начале полосы, а закончил пробег у самого оврага.
- Пусть летчик не трогает машину с места, пока мы не подъедем, - попросил секретарь обкома.
И тут он, даже не будучи знакомым с авиацией, сразу понял, какая опасность угрожала летчику в случае отказа тормозов самолета. Через день состоялся пленум обкома. На пленуме обсуждался вопрос о помощи нашей дивизии в оборудовании аэродрома. Пленум обязал ряд заводов и строительных организаций города выделить нам землеройные машины и помочь людьми, особенно специалистами.
Судьба оврага была решена.
Летаем и строим
Успешно завершив учебный год, мы получили возможность больше внимания уделять решению хозяйственных задач. В частности, решили всерьез заняться ремонтом аэродрома.
Политотдел соединения теперь оказывал мне во всем действенную помощь. Наши разногласия с прежним его руководителем разрешились радикально - он уехал, а на его место прибыл Василий Иванович Ширанов - умный и энергичный человек. С ним мы сразу нашли общий язык. Прежде чем приступить к ремонту аэродрома, нужно было организовать заготовку щебня.
- Будем на месте собирать битый кирпич, - предложил Ширанов. - Сразу двух зайцев убьем: и щебень заготовим, и развалины уберем.
На эту работу мы подняли женсовет, партийные и комсомольские организации. Дело пошло успешно. Вскоре на территории гарнизона исчезли и обгоревшие стены бывшего Дома культуры, и останки других развалившихся домов. Они превратились в горы щебня.
Жизнь ставила перед нами и другие задачи.
- Весна на носу, товарищ командир, - многозначительно сказал однажды Ширанов.
- Да, не за горами, Василий Иванович, - согласился я, еще не догадываясь, к чему он клонит.
- Я думаю, что уже пора послать заявку в окружной пионерский лагерь, хотя бы мест пятьдесят выпросить…
- Если судить по прошлому году, нам дадут не больше десяти путевок, - вставил присутствовавший при разговоре Скрипник.
- Это для нас капля в море, - огорчился Ширанов. - А что, если мы попросим денег и арендуем под лагерь деревенскую школу?
- Хорошо бы, - соглашаюсь я, - но дадут ли нам денег?
- Дадут, в этом я уверен, - сказал Ширанов.
- А сколько, хватит ли их?
- Шестьдесят тысяч - ровно столько, сколько просят с нас за аренду школы. Я уже узнал.
- Шестьдесят тысяч! Да на эти деньги можно самим построить пионерский лагерь, - возразил Скрипник. - И он будет служить нашим детям не один год. Все согласны?.. Правда, - тут же оговорился он, - это строительство не титульное, за него нам может крепко попасть. Но соблазн велик.
И, помолчав, для задора добавил:
- А место я знаю преотличное, пионеры будут отдыхать не хуже, чем в "Артеке".
- Хорошо, будем строить, - решил я. - Завтра же договорюсь с секретарем горкома о месте застройки, а потом решим все вопросы с архитектором города.
Секретарь горкома - бывший партизан, душевный и смелый человек - одобрил нашу инициативу и обещал поддержку.
Дело закрутилось. Нам выдали билет на порубку леса, и мы сразу же создали бригаду заготовителей. Место для лагеря мы с архитектором Коваленко выбрали на краю небольшого плато. Протекавшую рядом речку Серебрянку решили запрудить, чтобы ребятам было где купаться.
Коваленко, несмотря на свой преклонный возраст, любил и умел фантазировать. Главное здание лагеря он предложил построить на пригорке, верандой к реке. Внизу на плато соорудить столовую и разбить спортивные площадки.
- Весной здесь по пригоркам земляники много, - говорил архитектор, - а в соседнем лесу - малины, черники, грибов.
Строительство пионерского лагеря легло главным образом на плечи Ширанова, который взял на себя непосредственный контроль за всеми расходами. Основным исполнителем стал командир авиационно-технической базы Князевкер, хозяйственник умный и энергичный.
Едва успели мы развернуть лагерное строительство, как подоспели новые заботы. С наступлением оттепелей пришлось освободить один из аэродромов для ремонта взлетно-посадочной полосы. С помощью молодежи, присланной городской комсомольской организацией, мы повели наступление на овраг.
Разумеется, в мирное время командир соединения должен прежде всего заботиться о боевой готовности вверенных ему частей, об обучении и воспитании личного состава. Но не последнее место в его повседневной практике занимают хозяйственные и другие дела. Те и другие заботы так тесно переплетаются, что их невозможно размежевать. И в итоге получается, что для командира все важно. Любая "мелочь" может так или иначе отразиться на боеспособности соединения.
На строительстве пионерского лагеря у нас работала бригада солдат под руководством двух плотников-специалистов. Она состояла из людей, в прошлом связанных с преступным миром и до 1953 года отбывавших наказание в лагерях. После освобождения по амнистии они были призваны в армию. Народ это был трудный и доставлял немало хлопот командирам подразделений. Надо было приобщить ребят к такому делу, где бы они смогли увидеть плоды своего свободного труда. Мы с Ширановым решили испытать их на строительстве лагеря, собрали со всех частей и свели в одну бригаду.
Сначала беспокоились, как-то оно получится. Но вскоре убедились, что не ошиблись: бывшие воры стали работать с увлечением.
Мы с ними не однажды беседовали и поняли, что ребята всерьез хотят порвать с преступным прошлым, но опасаются, что это им не удастся.
- Если мы после службы в армии бросим старое, нас порежут, - говорили они.
- А откуда кто узнает, где вы есть?
- Узнают, скрыться невозможно, - отвечали они наперебой.
- Тогда вы все вместе поступите на одно производство, создайте вот такую же, как здесь, бригаду. Это же сила!
Эта идея ребятам понравилась, и они не расставались с ней до конца службы в армии. Люди они были неплохие, большинство попало в дурную компанию во время или вскоре после войны, и мы считали своим долгом сделать для них все, чтобы помочь "выпрямить" линию жизни, поставить их в строй достойных граждан.
Приближалось первое июня - срок открытия пионерского лагеря. Доктор Шеянов уже роздал путевки, Шираков подобрал обслуживающий персонал. И вот - забит последний гвоздь, наш лагерь вошел в строи, на его открытие были приглашены представители городских организаций, все свободные от службы офицеры с семьями. Солдаты-строители, узнав, что я собираюсь поощрить их за хорошую работу, тоже попросили разрешения побыть им на торжествах. Мы, конечно, уважили их просьбу. Надо было видеть их счастливые лица, когда на митинге звучали слова благодарности строителям!
Праздник удался на славу. С того воскресенья берега протекавшей рядом с лагерем речушки стали любимым местом отдыха летчиков и техников.
Человек под следствием
Руководители обкома и горкома выполнили свои обещания: по нашей заявке на аэродром вскоре прибыли специалисты и строительная техника. Начался штурм оврага, переоборудование аэродрома. День и ночь гудели, перепахивая землю, мощные землеройные машины. Бульдозеры перемещали грунт с бугра к оврагу, скреперы, переваливаясь подобно черепахам, тоже тащили туда наполненные землей ковши, грейдеры планировали взлетно-посадочную полосу, самосвалы подвозили заготовленную щебенку.
Вокруг аэродрома осторожно ходили минеры с миноискателями. Во время войны здесь проходил передний край, господствующая над местностью высотка не раз переходила из рук в руки. А мы решили ее срезать, чтобы не мешала заходить на посадку. Но прежде чем подступиться к ней, надо проверить, нет ли там мин. Наблюдая за опасной работой минеров, заметили, как наш часовой повернул назад ехавшую к аэродрому легковую автомашину.
- С дипломатическим номером, - сказал Шираков, - уже не первый раз тут появляется. Рыскают, хотят узнать, что мы тут делаем.
- Любопытство не порок, - усмехнулся я.
- Но большое свинство, - уточнил поговорку Шираков. И, меняя тему разговора, спросил: - Какое решение вы приняли относительно Романова?
- Еще не принял, - ответил я. - Хочу сам с ним поговорить. По-человечески. Уж больно нелепая история. А вы как думаете, Василий Иванович?
- Да, потолковать с ним надобно, - согласился Шираков. - Не верится, что наш советский человек, комсомолец, сознательно пошел на такое преступление.
Дело было, действительно, необычное и странное. Рядовой Романов обвинялся в "умышленной порче военного имущества" - насыпал песок в цилиндр мотора автомашины. Следствие закончилось, преступление считалось доказанным.
На следующий день молоденький юрист, довольный, что успешно завершил "дело", положил передо мной объемистую папку. Я полистал документы. Формально все выглядело вроде правильно, неясным оставалось одно, что же побудило честного, никогда ранее не нарушавшего дисциплину солдата совершить преступление.
- Нет необходимости терять время, следствие проведено правильно, - сказал юрист, видимо недовольный тем, что я долго листаю бумаги.
- Почему вы так легко относитесь к судьбе человека, которого собираетесь отдать под суд военного трибунала?
- Согласно статье ему больше семи лет не дадут, - спокойно ответил прокурор.
- А вы представляете, что такое семь лет заключения? Да если еще не заслуженного? - возразил я и приказал дежурному вызвать солдата.
Вошел Романов, бледный, потерянный, видимо, он уже ни на что не надеялся.
- Вот что, Романов, - говорю ему, - передо мной дело о вашем преступлении. Мне осталось наложить резолюцию, и вас будет судить военный трибунал. Согласно статье уголовного кодекса вам дадут семь лет тюрьмы… Скажите чистосердечно, что побудило вас насыпать в цилиндр песок?
Взгляд у парня прямой, открытый, на преступника никак он не похож. Заметно, что сильно переживает случившееся.
- Я все время работал на одной машине, - рассказывает Романов. - Старался содержать ее как можно лучше, чтобы не отставать от товарищей - ведь аэродром строим. Сам видел, как погиб летчик в прошлом году, понимаю, что делаем важное дело. И вдруг меня пересаживают на другую автомашину. Обидно стало. И я захотел, чтобы эта "старушка" побыстрей отказала, надеясь, что мне сразу же вернут мою, прежнюю. Вот я и насыпал песку в цилиндр. Глупо, конечно, поступил, теперь осознал это, да поздно…
- Что ж, давайте решать, - сказал я, как только Романова увели. - Получается, что шофер сделал этот необдуманный шаг в общем-то из хороших побуждений: к машине привык, не хотел отстать от товарищей… - заметил Шираков.
- А почему об этом в материалах следствия ничего не сказано? - спросил я у юриста.
- Это к делу не относится, - ответил он. - Факт, что преступление совершено…
- Как это не относится? - возмутился Шираков. - Советские законы прежде всего воспитывают, а потом уже карают. Вот вы говорите, что Романову дадут семь лет тюрьмы. Семь лет! И за что? За необдуманный мальчишеский проступок…
Снова мы вызвали Романова. Я смотрел на него, и мне было по-человечески жаль его. Вид у него был такой, будто стоит он на краю пропасти и вот-вот полетит в бездну.
- Запомните, товарищ Романов, на всю жизнь, к чему могут привести необдуманные поступки, - сказал я как можно строже. Но видно, в голосе моем солдат уловил какие-то другие нотки. В глазах у него блеснул огонек надежды. Он подобрался и, вытянувшись, с затаенным дыханием ждал, когда я закончу.
- Рядового Романова арестовать на десять суток с содержанием на гауптвахте, - объявил я свое решение. - А так как он, находясь под следствием, отбыл этот срок, из-под стражи его освободить и отправить в подразделение.
Следователь смотрел на меня широко раскрытыми глазами.
- Я буду жаловаться своему начальству, - резко сказал он. - Выходит, я трудился напрасно.