Но "попытки к революции" начались в Германии ещё до того, как вести о французской революции достигли Петербурга. С той поры начинается стойкое разочарование Николая в Пруссии, "допустившей" у себя введение конституционного правления. "Старой Пруссии нет, - сетовал Николай, - она погибла невозвратно; нынешняя ни то, ни сё, она что-то переходное, а будущее ужасно. Вот моё убеждение…" Через некоторое время - ещё одно горькое признание Паскевичу: "Мы все поражены как громом. Король теперь слепое оружие демагогов, которые им ворочают, как куклою, и всё его заставят сделать, даже самое подлое".
Практически одновременно начались восстания и в Австрии. Уже 15 марта австрийский император был вынужден отправить в отставку самого пламенного европейского консерватора - Клеменса Меттерниха, человека, символизирующего Венскую систему и бывшего для Николая политическим авторитетом. "В глазах моих исчезает вместе с Вами целая система взаимных отношений, мыслей, интересов и действий сообща", - грустно писал император Метгерниху. Вскоре бывший австрийский канцлер вообще был вынужден бежать в Англию, хладнокровно взирающую на невзгоды континентальной Европы.
Третьего апреля русский император писал английской королеве: "Среди катастроф, потрясающих общественный порядок… что ещё держится в Европе? Великобритания и Россия! Не будет ли естественным заключить, что наш тесный союз, возможно, спасёт мир?"
Спасать мир была приготовлена 370-тысячная русская армия. Летом 1848 года она сосредоточилась у западных границ и до поры до времени выжидала развития событий. Весь 1848 год русские дипломаты терпеливо разъясняли манифест царя, истолкованный на Западе как призыв к вооружённому вмешательству. Именно так трактовались в Европе слова: "Мы готовы встретить врагов наших, где бы они ни предстали, и не щадя себя защищать честь имени русского и неприкосновенность пределов наших".
Министр иностранных дел Карл Нессельроде лично растолковывал европейцам, что "Россия не намерена вмешиваться в правительственные преобразования, которые уже свершились или последуют… Пусть народы Запада ищут в революциях того мнимого благополучия, за которым они гоняются. Пусть каждый из этих народов по своему произволу избирает тот образ правления, который признает наиболее себе свойственным. Россия, спокойно взирая на таковые попытки, не принимает в них участия, не будет противиться оным; она не позавидует участи сих народов, даже если… из недр безначалия и беспорядков возникла наконец для них лучшая будущность… Не предпринимая никаких неприязненных действий, она будет бдительным оком следить за ходом событий… не станет нападать ни на кого, если на нас самих нападать не будут". Николай объясняет свои намерения Ивану Фёдоровичу Паскевичу: "…не трогая других, но и не дозволяя другим трогать себя; в этом вся моя задача".
Такая русская политика - политика признания права наций на самоопределение - была в Европе новостью. Николай придерживался избранной однажды оборонительной тактики, очертив свою "зону ответственности": Австрия-Пруссия-Россия.
Одна из европейских карикатур предлагала следующее видение событий. Изображены три бутылки. Первая - с шампанским. Это безумная революционная Франция. Из неё в мощном пенном фонтане вылетает пробка и вместе с ней корона, трон, король, принцы, министры и т. п. Вторая бутылка - с пивом. Это степенная Германия. Из горлышка степенно поднимается пена, вынося наружу королей, гросгерцогов, герцогов и т. п. Третья бутылка - с водкой. Крепко забитая пробка обтянута бечёвкой, на ней казённая печать с орлом, внутри - ничто не шелохнётся, полный покой. Это Россия.
И тем не менее весной 1849 года Николай двинул русскую армию в Европу (впервые переброска части войск осуществлялась по железной дороге). Именно тогда совсем юный австрийский монарх Франц Иосиф (тот самый, что через 65 лет начнёт Первую мировую войну!) окончательно осознал критическое положение своей империи. Венгры провозгласили независимость; на их стороне сражались польские отряды, руководимые участниками Польского восстания 1831 года. Можно было ожидать всеобщего польского восстания, пламя которого с большой степенью вероятности могло бы захватить и российскую часть Польши. Поэтому Франц Иосиф, в полном согласии с соглашениями 1833 года и общим духом Венской системы, обратился за помощью к Николаю I. Николай заметил, что "не вмешался бы, ежели бы не видел в мошенниках в Венгрии не одних врагов Австрии, но врагов всемирного порядка и спокойствия". Он двинул в Венгрию, "на потушение мятежа", опытнейшего главнокомандующего Паскевича. Согласно устному преданию князь получил инструкцию всего из трёх слов: "Не щади каналий!" Увы, это только предание: сохранившаяся обширная переписка Николая и Паскевича по вопросу выбора, выдвижения, снабжения русских войск показывает, как долго и подробно готовилась операция. Правда, есть и "не щади каналий" - но в тексте обширного письма от 23 апреля 1849 года.
Летом 1849 года русская армия спустилась с карпатских перевалов в тыл венграм, сражающимся с австрийцами. Теряя солдат не столько от боёв, сколько от холеры, Паскевич устремился в погоню за втрое уступавшими в силах повстанцами. Через два месяца венгерская армия капитулировала. Николай, получив известие о сдаче мятежников, "пал на колени и благодарил Бога за то, что Он любит православную Россию". Паскевичу он повелел воздать воинские почести, определённые уставом только императору. Отправляя к австрийскому императору наследника Александра, Николай просил помиловать предводителя восставших - Гёргея, даже отпустить его в Россию. Николай просил простить и нижних чинов венгерской армии, и офицеров. Его просьба была исполнена частично: многие офицеры под разными предлогами были приговорены австрийцами к тюремному заключению и даже расстреляны и повешены.
Кроме военной помощи Россия выделила Австрии субсидию в шесть миллионов рублей. Австрийская империя была спасена от казавшегося неминуемым развала, чтобы всего через пять лет "отплатить" России враждебным нейтралитетом, во многом решившим судьбу Крымской войны. Николай не мог и подумать, что уже в 1850 году австрийский премьер Шварценберг скажет: "Мы удивим мир своей неблагодарностью!"
Именно после событий 1848-1849 годов Российская империя сочла возможным относиться к Австрии и Пруссии, как к "младшим партнёрам" по Священному союзу. На их соперничество в деле объединения Германии Николай смотрел как на опасную затею, чреватую большой войной в Европе, к тому же войной между важнейшими союзниками России. Ещё летом 1848 года по распоряжению Николая граф Нессельроде написал ноту, в которой говорилось, что объединение Германии "в том виде, в котором его желала жаждущая нивелировки и территориальных расширений демократия… рано или поздно вовлечёт её в состояние войны с её соседями". С соседями - то есть, возможно, и с Россией. В 1849 году, ощущая политическую слабость потрясённой восстаниями Австрии, Николай признавался Паскевичу: "Всего более опасаюсь я явного разрыва Австрии с Пруссиею, ибо оно одно может нас скорее всего завлечь в войну… Наша роль будет тогда сказать им: "Эй, ребята, не дурачься, а то вот я вас!"".
Уже в следующем, 1850 году Николай перешёл от слов к делу: личным вмешательством он предотвратил попытки Пруссии занять принадлежавшие Дании герцогства Шлезвиг и Голштейн. Ещё через год по настоянию императора всероссийского был подписан ольмюцкий прусско-австрийский союзный договор. Это на какое-то время сняло напряжение в нараставшем соперничестве двух держав за лидерство в Центральной Европе, возможно, на 15 лет отодвинуло назревавшую между ними войну, но в памяти Пруссии запечатлелось как "ольмюцкий позор". А за Россией окончательно утвердилось прозвище "жандарм Европы".
Не готовый к компромиссам, Николай отстаивал свои внешнеполитические взгляды до конца. В результате к началу 1850-х годов внешняя политика России вызывала неприязнь сразу у четырёх крупнейших и влиятельнейших европейских государств:
у Великобритании, соперничество с которой на Востоке (в Турции и Иране) и в Греции начинало определять ход внешнеполитических событий в ближайшие десятилетия;
у Франции, которую Николай считал заразным рассадником революции и нового монарха которой, Наполеона III, отказался признать за равного (ещё в канун 1849 года Николай признавался, что готов терпеть племянника великого императора Франции как президента, но никогда не признает его в качестве монарха, даже если дело дойдёт до войны);
у Австрии, для которой спокойствие славянских провинций и контроль над Балканами были важнее "чувства благодарности" за 1849 год;
у Пруссии, чьим планам встать во главе объединения Германии Россия активно препятствовала.
Так круг друзей стал кольцом соседей.
Глава семнадцатая.
"ВРЕМЕНА ШАТКИ - БЕРЕГИ ШАПКИ"
"Мрачное семилетие". По всей видимости, так эпоху окрестил либеральный литератор Пётр Васильевич Анненков, любивший, судя по его воспоминаниям, эпитет "мрачный". Он писал, что с французской февральской революции 1848 года "начинается царство мрака в России, всё увеличивавшееся до 1855 года".
Европейские революции 1848-1849 годов вызвали состояние, названное современным историком "охранительной тревогой". Даже либеральный критик Виссарион Белинский "принял известие о революции 48 года в Париже почти с ужасом". А о "верхах" написал в дневнике Модест Андреевич Корф: "Между нашими, особенно между высшею аристократиею, много трусоватых, которым везде представляются уже возмущения, поджоги, убийства и которые нескрытно проповедуют, что каждому надобно готовиться к последнему часу и к мученической смерти". Князь Александр Сергеевич Меншиков, например, едва услышав о европейском возмущении, сообщил наследнику Александру о том, что и "у нас идёт явно подкопная работа либерализма".
Манифест Николая от 14 марта 1848 года объявил о спокойном выжидательном отношении России к европейским беспорядкам: "Не зная более пределов, дерзость угрожает в безумии своём и нашей Богом нам вверенной России. Но да не будет так! <…> Древний наш возглас: за Веру, Царя и Отечество и ныне предукажет нам путь к победе и тогда… мы все вместе воскликнем: С нами Бог! Разумейте языцы и покоряйтесь, яко с нами Бог!" Но современники увидели в этом манифесте желание Николая "действовать, разить, мощною своею рукой водворить снова везде порядок; ему, так сказать, стыдно и совестно за прочих монархов; а так не открылось ещё ни поля, ни прямых предметов действия, то его невольно влекло по крайней мере высказаться".
По сравнению с революционной заразой даже холера, снова вернувшаяся в Россию, уже не казалась такой опасной. Николая больше заботил карантин нравственный ради предотвращения революционной эпидемии внутри страны. Характерно его письмо в Варшаву Паскевичу в марте 1848 года: "Здесь всё спокойно. Выезды за границу я совершенно запретил, сделай то же у себя; въезд к нам только за личной ответственностью министров и с моего предварительного разрешения, вели то же и в Польше; и в особенности прекрати свободный выезд по железной дороге". Паскевич отвечал, что и у него тихо: "Что мне сказать о здешних поляках? Не смеют ничего предпринять - не готовы".
Главным делом в борьбе за спокойствие умов стало усиление контроля над печатью. 27 февраля шеф жандармов граф Орлов сообщал доверенным лицам императора: "По дошедшим до государя императора из разных источников сведениям о весьма сомнительном направлении наших журналов, его императорское величество… собственноручно написать изволил: "Необходимо составить особый комитет, чтобы рассмотреть, правильно ли действует цензура и издаваемые журналы соблюдают ли данные каждому программы. Комитету донести мне с доказательствами, где найдёт какие упущения цензуры и её начальства, то есть министерства народного просвещения, и которые журналы в чём вышли из программы"". Комитет собрался почти немедленно. "Призванным" на него редакторам петербургских изданий было объявлено, что "за напечатание либеральных и коммунистических статей они подвергнутся личному взысканию, независимо от ответственности цензуры".
Со 2 апреля 1848 года этот Комитет, своего рода "цензура в квадрате", стал настолько постоянным, что пережил императора Николая. Комитет распространил свой надзор на все печатные издания. По имени его первого председателя Дмитрия Петровича Бутурлина он был назван "Бутурлинским".
Спустя годы Некрасов напишет в поэме " В.Г. Белинский":
Но поднялась тогда тревога
В Париже буйном - и у нас
По-своему отозвалась…
Скрутили бедную цензуру -
Послушав наконец клевет,
И разбирать литературу
Созвали целый комитет.
По счастью, в нём сидели люди
Честней, чем был из них один,
Фанатик ярый Бутурлин,
Который, не жалея груди,
Беснуясь, повторял одно:
"Закройте университеты,
И будет зло пресечено!.."
Бутурлин действительно стал символом охранительного фанатизма. В разговоре с Дмитрием Николаевичем Блудовым он предлагал вырезать несколько фраз из акафиста Покрову Божьей Матери, написанного в конце XVII века Димитрием Ростовским (в 1757-м прославленным в лике святых), - таких как "Радуйся, незримое укрощение владык жестоких и зверонравных…" или "Советы неправедных князей разори; зачинающих рати погуби".
А однажды Комитет донёс Николаю о резком порицании московского населения в публикации "Северной пчелы", поместившей стихи, высмеявшие чрезмерно восторженный приём танцовщицы Фанни Эльсер ("что ноги мечет в потолок"). В них, в частности, говорилось "О греховодница-Москва!" и т. п. На "сигнал" последовал царский собственноручный ответ: "Напечатано с моего дозволения, как полезный урок за дурачество некоторой части московских тунеядцев". "Комитет порядком погонял меня", - "жаловался" Николай Орлову.
Впрочем, и император в профилактике революционной лихорадки иногда доходил до чрезмерности. Однажды Министерство внутренних дел разослало такой циркуляр: "Государь Император, обратив особенное внимание на чрезвычайное распространение употребления зажигательных спичек, усмотреть изволил, что при случившихся в 1848 году пожарах, истребивших в одних городах более как на 12 000 000 рублей серебром обывательских имуществ, поджигатели весьма часто совершали своё преступление посредством спичек. Вследствие сего Его императорское Величество в день 29 ноября 1848 года Высочайше повелеть изволил:
1. Чтобы заведения для выделки зажигательных спичек допускаемы были в одних столицах.
2. Чтобы продажа зажигательных спичек вразнос была вовсе запрещена.
3. Чтобы те из сказанных заведений, которые существуют ныне в губерниях, были закрыты через месяц…"
Тем не менее нравственных поджигателей искали, где только возможно. Автор знаменитого словаря и собиратель фольклора Владимир Иванович Даль прокомментировал происходящее пословицей: "Времена шатки - береги шапки". Подозрение пало даже на столь, казалось бы, патриотичных в помыслах славянофилов. Николай одно время считал, что в их кругу "под видом участия к мнимому утеснению славянских народов таится преступная мысль о восстании против законной власти соседних и отчасти союзных государств и об общем соединении, которого ожидают не от Божьего произволения, а от возмущения, гибельного для России!".