Возможно, было бы правильнее и умнее, если бы я еще в начале октября прямо спросил правительство: готов ли народ Германии и дальше сражаться за свою честь? Готово ли само правительство мобилизовать и воодушевить на борьбу всех немцев до последнего человека? Я и теперь убежден, что в те дни подобный призыв не нашел бы должного отклика в моем отечестве. Как видно из содержания выступлений 5 октября, и после четырех лет войны по-прежнему преобладало непонимание ее сути. Ни правительство, ни народ все еще не сознавали в полной мере сугубой серьезности ситуации. Враг еще не продемонстрировал так открыто, как во второй ответной ноте Вильсона, свое стремление поставить Германию на колени.
Ответ президента Вильсона на наше предложение от 5 октября был передан в Берлин 9 октября сначала по радио. В качестве предварительного условия заключения перемирия в нем содержалось, как и ожидалось, требование нашим войскам покинуть все занятые на Западе территории. Ответная нота оставляла двери открытыми для переговоров.
По приглашению принца Макса я выехал в Берлин, где имел с ним продолжительный разговор с глазу на глаз. С принцем я был уже знаком: он дважды побывал в главной штаб-квартире. Мы долго беседовали вдвоем и с интересом друг друга выслушивали. У нас было мало общего. Вице-канцлер Пайер назвал его в сложившихся условиях единственной возможной кандидатурой на должность рейхсканцлера. Я довольствовался этим объяснением и посчитал принца вполне способным выправить положение, проявить решимость и, где нужно, вовремя притормозить. Ведь он принадлежал к старинному княжескому роду, его предки всегда близко к сердцу принимали судьбу Германии. В тяжелое время принц мог бы быть весьма полезен своему отечеству, но эта надежда не оправдалась.
Перед разговором принц распорядился приготовить для меня подробный вопросник, на который было просто невозможно точно ответить, однако он недвусмысленно свидетельствовал о том, как мало господа в Берлине знали о сути войны. Мои ответы соответствовали занятой мною позиции по всем фундаментальным проблемам, и у меня не было повода ее менять. Нота Вильсона давала еще надежду на приемлемый мир, не связанный с нашим уничтожением.
Принц выразил желание выслушать мнение и других высших военачальников об обстановке. ОКХ имело о ней полное представление, а в каждой армии условия были различными, и делать обобщающие выводы для всего фронта, исходя из частного случая отдельной армии, было недопустимо, а потому я высказался против удовлетворения желания принца. Кроме того, ответственными за все действия войск являлись только генерал-фельдмаршал фон Гинденбург и я; кайзер мог в любое время затребовать чье-либо мнение через нашу голову, но не рейхсканцлер.
Настало время окончательно выяснить: намерен ли народ Германии и дальше воевать, если переговоры с врагом не приведут к приемлемому для нас миру? Пора было к чему-то готовиться. Из публикаций прессы пока складывалась обнадеживавшая картина. Вместе с тем принц Макс после выступления 5 октября еще не сделал ничего конкретного в подтверждение своего высказанного тогда мнения. Поэтому я направил ему соответствующий запрос и просил о скорейшем разъяснении.
В тот же день я принял участие в заседании военного кабинета. Пришлось снова заполнять анкету, со своей стороны я тоже задавал вопросы. Никаких особых решений принято не было. В конце заседания принц Макс поблагодарил меня за участие. С согласия генерал-фельдмаршала фон Гинденбурга я в коротком выступлении выразил нашу искреннюю поддержку новому правительству. Германский военный кабинет был чересчур многочисленным и, несмотря на название, не имел ничего общего с аналогичными образованиями наших противников.
Составление ответа на ноту Вильсона проходило в тесном взаимодействии правительства и ОКХ. Мне удалось вписать вопрос: признают ли Франция и Англия 14 пунктов в качестве основы для переговоров? На предложения внутриполитического характера ОКХ не имело никакого влияния. Не одобряло оно и тон послания. К тому же наши действия обнаруживали недостойное уважающей себя державы торопливое стремление выбросить за борт все, что до тех пор было для нас священным. Враг должен был с удовлетворением наблюдать, как мы приближаемся к перевороту.
Как по команде, во всем мире внезапно прекратилась болтовня о примирении с ее прекрасными лозунгами. И неудивительно. Мировая пресса с полуслова понимала вражескую пропаганду, а в ней примирение уже не упоминалось. Этим пропагандистским трюком Антанта достигла своей цели и теперь могла сбросить маску и готовиться к насильственному миру под своим диктатом. Но и у нас говорили о мире через примирение очень робко и тихо. Люди, проповедовавшие подобные идеи и доказывавшие возможность и достижимость мира на правовой основе, не нашли в себе мужества честно признаться в том, что они ошиблись в оценке истинных намерений врага, ввели свой народ в заблуждение и ввергли его в несчастье. И кое-кто из них даже не стыдится называть мир на основе 14 пунктов Вильсона законным и справедливым. Таким образом, мы сами себя унизили, лишили достоинства. Эти же люди организовали теперь против меня дикую травлю, обвиняя меня во всех грехах. Будто я навлек на страну беду, сначала препятствуя любым мирным переговорам, а затем слишком поспешно выступив с предложением о заключении перемирия. Тем самым они ловко направили возмущение народа и армии на мою персону. Если бы все те, кто раньше разглагольствовали только о примирении, об ужасах войны и поражениях, помогли мне мобилизовать все без остатка силы народа и поддержать его боевой дух, то мне не пришлось бы выступать с предложением о перемирии. Время расставит все по своим местам, правда восторжествует.
Между тем сражение, начавшееся на Западном фронте в конце сентября, продолжалось. Враг стремился прорвать позиции групп армий кронпринца Рупрехта и фон Бёна в направлении Гента и Мобежа, а также сокрушить внутренние фланги групп армий кронпринца Германского и фон Гальвица по обе стороны Аргонн в направлении Шарлевиль – Седан. Подобные замыслы лежали в основе всех наступательных операций Антанты начиная с осени 1915 г. До сих пор они заканчивались без видимых результатов из-за усталости вражеских войск и стойкости наших солдат. Теперь же мы были заметно ослаблены и постоянно какая-нибудь из дивизий не справлялась со своими боевыми задачами. Во прифронтовой полосе с ужасающей быстротой множилось количество симулянтов и дезертиров. Оставшиеся в окопах бились как истинные герои, но их было слишком мало на огромном пространстве, и они чувствовали себя очень одинокими и покинутыми. Солдаты, принявшие на свои плечи все тяготы борьбы и проявившие чудеса храбрости, с надеждой взирали на офицеров. Командиры полков, бригад и дивизий с горсткой солдат, а нередко лишь с писарями и вестовыми умудрялись отстаивать свои позиции, не позволяя превосходящим силам противника прорвать оборону. Можно гордиться этими людьми, совершавшими геройские поступки. Но наши потери оказались слишком велики. Лучшие сыны отечества сложили голову на поле брани. Значительная часть наших батальонов состояла только из двух рот. ОКХ было вынуждено отменить все отпуска на родину. Из-за трудностей с транспортом находившимся в Германии отпускникам пришлось там задержаться. И это им не пошло на пользу. В критические ноябрьские дни их вообще не должно было бы быть в Германии, однако, к сожалению, факты свидетельствуют об обратном.
Все короче становились периоды, когда личный состав дивизий мог отдохнуть и привести в порядок свое оружие, одежду и амуницию. Боеспособные части использовались чаще и дольше менее надежных. Такая вынужденная практика негативно влияла на боевой настрой личного состава. Напряжение росло, силы иссякали. Было трудно как-то выправить положение и помочь слабым участкам. Участились случаи поспешного ввода в бой соединений второго эшелона, что нередко создавало губительную неразбериху.
Увеличивались нагрузки на нервную систему фронтовых командиров, им приходилось тяжело, но они прекрасно сознавали, что судьба отечества зависит от их мужества.
На севере медленно с боями отходила 4-я армия. Она храбро дралась, хотя ее дивизии сильно поредели. Быстрых успехов противник не добился, вероятно, потому что и у него заметно снизился боевой настрой. Ситуация между тем еще больше осложнилась, и ОКХ решило временно вывести 4-ю армию из соприкосновения с врагом и сократить полосу ее действия. Она получила приказ отойти на линию Германа за каналом у Экло и за реку Лис. В итоге мы ушли с побережья Фландрии, базы подводных лодок были еще раньше переведены в другое место.
С отходом 4-й армии за реку Лис возникла необходимость перебросить за реку Шельду на линию Германа 6-ю и 17-ю армии. 17 сентября 6-я армия стояла западнее Лилля и должна была в ночь на 18 сентября оставить город. Вместе с ней отходила и 17-я армия.
Далее к югу 2-я армия, неудачно обороняясь, начала отступать, увлекая за собой правый фланг 18-й армии. ОКХ было вынуждено обе армии тоже перевести на линию Германа. Это решение далось нам нелегко. Обустройство линии Германа было еще далеко от завершения: ведь я надеялся, что нам удастся какое-то время задержаться на линии Зигфрида. Отход прошел гладко. Противник уже 19 сентября атаковал новые рубежи, но был повсюду отбит.
Оборонительные бои в Шампани и на реке Маас по обе стороны Аргонн складывались для нас благоприятно, невзирая на огромное вражеское превосходство именно на этих полях сражений, гораздо большее, чем в полосе действий двух северных групп армий. Противник продвигался вперед, но чрезвычайно медленно.
Беспрерывные вражеские атаки против левого крыла 1-й и против 3-й армии заставили командующего группой армий кронпринца Германского в первых числах октября отойти на рубеж Гундинг – Брунгильда. Пополнить эту группу армий было нечем. Слишком много ресурсов, людских и материальных, было израсходовано в обеих северных группах армий.
ОКХ одобрило решение кронпринца Германского, и маневр был осуществлен в полном порядке.
Ранним утром 13 октября 7, 3 и 1-я армии уже занимали новые, хорошо оборудованные позиции, практически очистив предполье. Две последние из названных армий провели в конце сентября – начале октября блестящие оборонительные бои, коими могут гордиться и командиры, и рядовые солдаты.
Враг преследовал части группы армий кронпринца Германского, отходившие между Уазой и Эной, прямо-таки по пятам, и на новых рубежах скоро завязались жаркие схватки. Давление американцев на оборонительные линии 5-й армии западнее Мааса не ослабевало. Бои перекинулись и на восточный берег реки. Несмотря на значительное численное превосходство, атаки недавно сформированных американских частей захлебнулись с большими для противника потерями. Наступление на линию Михеля группы армий герцога Альбрехта представлялось пока маловероятным.
Обстановка сложилась таким образом, что 17 октября мы на всем фронте западнее Мааса оказались на тыловых линиях обороны. Правый фланг все еще находился в движении. С отходом на оборонительную линию Герман – Гундинг – Брунгильда пришлось, к сожалению, бросить множество сооружений, создававших солдатам и офицерам некоторые бытовые удобства. Я предвидел дальнейший значительный расход физических и нервных сил. На многих участках мы успешно защищались, на других врагу, несмотря на большой перевес, пришлось довольствоваться лишь весьма ограниченными приобретениями. Исход последующих сражений целиком и полностью зависел от внутреннего состояния наших воинских частей. Наше предложение о перемирии неблагоприятно отразилось на общем настроении, резче обозначилась усталость от войны. Сказывалось отсутствие моральной поддержки со стороны родины. И стране и правительству нужно было наконец открыто заявить о своем желании продолжать или прекратить воевать, только таким путем можно было надеяться укрепить боевой дух армии. 14 октября ОКХ еще раз сообщило телеграммой рейхсканцлеру свое мнение на этот счет. В те дни особенно остро ощущалось отсутствие столь необходимой духовной связи родины с вооруженными силами.
В спешном порядке продолжалось опустошение территории позади новых позиций. При этом мы, как и прежде, старались причинять как можно меньше ущерба местному населению. Оно страдало в первую очередь от боевых действий, а не от наших методов ведения войны, которые были безупречными. Но Антанте требовалось в чем-нибудь нас обвинить, чтобы в нужном направлении воздействовать на Вильсона.
Далее в тылу ускоренными темпами возводилась оборонительная позиция Антверпен – Маас. Одновременно я приказал выбрать место для нового защитного рубежа вдоль германской государственной границы.
В своем ответе на нашу вторую ноту Вильсон ни в чем нам не уступил и даже не сообщил, признают ли государства Антанты 14 пунктов в качестве основы для заключения перемирия. Вместе с тем он потребовал прекращения подводной войны, назвал наши способы ведения военных действий противоречащими нормам международного права и глубоко вторгся в неясных выражениях в нашу внутриполитическую жизнь. Невозможно было усомниться в истинных намерениях наших врагов и в преобладающем влиянии Клемансо и Ллойд Джорджа. Между тем Вильсон вовсе не был склонен потакать непомерным запросам Франции и Англии. От нас требовали тяжелых решений, и мы оказались перед выбором: сдаться на милость Антанты или поднять народ на последний решительный бой. Ответить на ноту нужно было с достоинством и твердостью, подчеркнув еще раз наше искреннее желание перемирия, но отстаивая честь нашей доблестной армии. Недопустимо было лишать себя такого мощного боевого средства, каким являлся подводный флот. Это был бы прямой путь к капитуляции.
Обсуждение ответа Вильсона состоялось 17 октября в Берлине на заседании военного кабинета, на котором присутствовали также я и, по моему приглашению, генерал Гофман. В те дни в полосе обороны 18-й армии шли горячие бои.
Рейхсканцлер опять начал с вопросов, а потом, обращаясь ко мне, сказал примерно следующее: "Поступила новая нота Вильсона, содержащая дополнительные требования. Очевидно, Вильсон, испытывая внешнее давление, попал в трудное положение. Он, по-видимому, надеется, что мы создадим возможность и дальше вести переговоры с нами, и рассчитывает преодолеть сопротивление воинствующих элементов. Перед тем как составить ответ, необходимо уяснить подлинное стратегическое положение Германии".
Я был совсем другого мнения относительно намерений наших противников. Для меня главной угрозой Германии было их желание нас уничтожить. На многие поставленные вопросы я ответил подробно и основательно.
Детально рассматривалась также проблема: нельзя ли, перебросив все или часть дивизий с востока, настолько укрепить Западный фронт, что можно было бы реально рассчитывать на длительную оборону. Чтобы ее решить, мне следовало знать, сколько дивизий нам придется держать на Востоке. В этой связи я задал представителям правительства два вопроса относительно угрозы большевизма и значения Украины для Германии.
Преграды перед поползновениями большевиков были тогда слишком слабыми и явно недостаточными. И я, и генерал Гофман указали на чрезвычайную опасность большевизма и на необходимость сооружения пограничного кордона.
Судя по всему, правительство пока не определило своего отношения к большевизму, и его позиция в этом вопросе была расплывчатой и неясной. Оно, невзирая на протест председателя имперского военного суда, выпустило из тюрьмы Либкнехта и безучастно взирало, как господин Иоффе свободно раздавал в Берлине деньги и пропагандистский материал, подготавливая у нас революцию. Наши предостережения, в том числе и командующего войсками в Марке, не возымели действия. В конце октября Иоффе был все-таки выслан, и мы в результате вновь оказались в состоянии войны с Россией. Необходимость защитных мер от большевиков получила, таким образом, твердое обоснование.
На заседании я также указал на важное значение занятых нами восточных территорий для германской военной промышленности. Вопрос об уходе с Украины остался нерешенным, поскольку требовал более основательной подготовки.
Затем мы обратились к главному и самому важному вопросу: что конкретно Германия сможет и захочет дать армии? От этого напрямую зависело все остальное. Я надеялся, что в правительстве на этот счет существует полная ясность, но ошибался. Новый военный министр назвал мне более радужные цифры, касавшиеся пополнения, чем я до сих пор предполагал. Проверить их у меня возможности не было. Меня сильно удивило, когда он сказал, что немедленно отправить можно не менее 60–70 тысяч человек участников гражданской обороны. Но почему же нельзя было это сделать раньше? И я ответил, что если фронт получит пополнение в названном количестве, то за будущее Германии можно не тревожиться. Однако это должно произойти без промедления. Министр пообещал не задержать с отправкой пополнения ни одного лишнего дня.
После этого я коснулся умонастроений как в войсках, так и в самой Германии, имевших важное значение, и высказался в известном уже читателю роде, особо подчеркнув, что армия именно теперь нуждается в действенной моральной поддержке. По просьбе рейхсканцлера на эту тему высказались три присутствовавших статс-секретаря.
Статс-секретарь Грёбер в своем выступлении уклонился от прямого обсуждения вопроса. Статс-секретарь Шейдеман говорил очень серьезно. Он допускал возможность мобилизации на военную службу еще сотен тысяч сограждан, но сильно сомневался, что они способны улучшить настроение в армии. По его словам, немецкие рабочие все чаще повторяют: "Лучше ужасный конец, чем ужас без конца". Это было откровенное признание банкротства той политики, которую проводили рейхсканцлер и партии парламентского большинства.
Статс-секретарь Гауссман полагал, что обращение к народу произведет сильное впечатление. Вице-канцлер Пайер не считал проблему настроения столь серьезной, как Шейдеман. В заключение он сказал: "Если мы сможем сформулировать ноту так, что наш народ поймет: хотя мы и в тяжелом положении, но тем не менее вовсе не собираемся сдаваться, – тогда еще не все потеряно". Статс-секретарь Фридберг поддержал Шейдемана и добавил: "Во всяком случае, нельзя медлить".
Но многое зависело не только от наличия пополнения для действующей армии, чрезвычайно важным был и боевой дух народа. Так почему же господа, прекрасно знавшие ситуацию, не позаботились ранее об его укреплении? Все это для меня неразрешимая, роковая по своим последствиям загадка.