Все мои огорчения немного скрасил спектакль нашего античного театра. На этот раз играли "Брюзгу" Менандра. Ребята выпустили чудесную программку, и столько живости и изящества было в том, что они делали, завернувшись в простыни, что я невольно залюбовался. Из моих семинаристов были особенно восхитительны Рустем Фесак в роли Пана и Володя Харченко, игравший повара Сикона. Дочь Клемона играла француженка Мари Лемер, которая учится у нас на платной основе. Как она чудесно с нежнейшим акцентом начала говорить по-русски. Елена Алимовна, собственно говоря, взрастившая этот театр, каждый раз "артистам" ставит без экзаменов оценки и зачеты.
22 декабря, вторник.
Сегодня у меня на семинаре был Владимир Николаевич Крупин. Каждому курсу я прививаю Крупина в обязательном порядке. Я не очень силен в нашем христианском учении, в истории религии, плохо знаком с христианской идеей в русской литературе. Другое дело, что в советское время я один из первых ввел в то, что я пишу, аргументацию к духу, душе и Богу, за что был увещеваем прессой. И вот для этой самой христианской пропаганды я и приглашаю Крупина. Как обычно, Володя был блестящ, информирован, рассказал мне много нового. Ах, если бы не писать и не работать ректором, а учиться. Такая у меня молодая и невежественная душа.
Обсуждали рассказы Володи Харченко. Рассказы у него еще очень несовершенные, но писать мальчик будет хорошо и свежо, как мне хочется взглянуть на него через пять лет.
23 декабря, среда.
Сегодня день ученого совета. То есть ученый совет должен был состояться в четверг, но в понедельник, когда я отвозил письмо в Союз писателей и переговорил с Ганичевым, мы договорились, что я приеду на секретариат СП в четверг. Но, кажется, Ганичев, по необязательности бывшего партработника, этот секретариат и не назначал. По крайней мере, когда я позвонил с работы вечером, то его знаменитая секретарша ответила, что ни о каком секретариате речи не шло.
Все утро сидели с Ольгой Вас. Горшковой и прикидывали наши скромные средства. На зарплату вроде нам хватает, но я-то отлично понимаю, что люди живут из последних сил. Это с одной стороны, но с другой - все новые и новые номера выкидывает наше правительство. Поэтому мы решили распатронить наши последние 14 тысяч долларов, которые собрались от обучения ирландцев, и из этих денег выплатить тринадцатую зарплату всему институту. Распределили деньги по особой шкале, отдавая приоритет преподавателям.
На совете решали относительно денег на операцию нашей студентки Ольги Седовой. У нее разрушен тазобедренный сустав, и через несколько месяцев она навсегда сядет в инвалидную коляску. Я не мог взять на себя грех испорченной жизни кого-либо.
Вечером меня порадовала Инна Андреевна Гвоздева. Вышло ее пособие по древней истории, и она с радостью мне его подарила. Что за свойство ума, который занят перебиранием генеалогии и черепков минувших эпох. Почему мне это так интересно? Посвящение на подаренной мне книге написано по латыни: ЦИТАТА. "Как безбрежно наше знание, и как мало я знаю". Институт постепенно начинает занимать особое место в московской филологии и среди вузов искусства, и я радуюсь этому. Может быть, не мои книги, а моя работа как педагога и хозяйственника и есть главное, что я сделал в жизни?
Часто, когда гуляю с собакой, вспоминаю об Алексее. Как он на такое решился, почему был так недальновиден, почему сломал собственную жизнь? Иногда я думаю, что он мучается от совершенного и не спит. Это особая порода новых людей: люди без рефлексии. Я ужасаюсь и себе, ради чего я взваливал на себя такой воз?
Днем меня в СП подвозил Самид на своей новой "ниве". Я спросил, сколько она стоит, - 3800 долларов. Остальное не продолжаю, но с потерей я уже примирился и думаю о случившемся меньше.
25 декабря, пятница.
Утром состоялось годовое собрание московских ректоров. Все прошло в Институте стали и сплавов, который нынче, наверное, поименован какой-нибудь академией. Я впервые увидел нашего нового министра Филиппова. Он сделал доклад, из которого, кроме кое-каких прочих деталей, я узнал, что если соизмерять в долларах и определить цифрой 3 бюджет прошлогодний, то наш бюджет этого года можно было бы определить цифрой 2. Тем не менее он принят нашей Думой. Здесь важна личность Примакова, который, если и экономит, то, значит, на дело, на развитие села и промышленности.
Внешне собрание - это седые и седоватые головы и старая кожа. Ректоров было много, вузов в Москве около сотни.
В 16.30 состоялась встреча с Александром Зиновьевым. Он приехал с женой Ольгой Мироновной и говорил очень интересно. Многое было особенно интересно для меня. Вообще, у меня с Зиновьевым много совпадений. Так же как и меня, вошедшего в литературу поздно и внезапно, когда все места были распределены, Зиновьева, по его словам, эмиграция не приняла. И там все распределено и размечено: кто гений, а кто просто талантлив. Очень похоже и то, как его стараются не замечать сопредельники. Фраза, что он истинно русский человек, о многом говорит.
Зиновьев им платит той же монетой, рассказывает, как против него выступил Солженицын, и кроет как доносчиков Мамардашвили и прочих философов-современников.
Особенно интересно и горячо он говорил о феномене советской литературы - самой могучей и мощной, по его мнению, литературы двадцатого столетия. В целом это действительно так. Поразительно точное у него наблюдение над творчеством Шолохова: "Тихий Дон" бесспорно шолоховский уже и потому, что такое мог написать только очень молодой и неопытный писатель".
Я пригласил Зиновьева, который входит в тройку лучших логиков мира, на работу к нам в институт. В апреле он покупает квартиру и переезжает на родину из Мюнхена.
27 декабря, воскресенье.
Вечером сегодня уезжаю в Ленинград, чтобы вручить дипломы нашим ленинградским коллегам-академикам. Весь день работал над романом и слонялся по дому. Настроение хреноватое, не могу сосредоточиться. Телефон, институтские дела и Валя не дают мне по-настоящему собраться. Как ни один из моих романов этот располагает к сосредоточенности и ежедневной методической работе. Вязь слов рвется, и приходится почти наобум выхватывать петельку.
Вчера был в институте, посидел и послушал, как принимают зачеты. Все-таки у нас дивная молодежь! Я сейчас вроде бы и забыл, что сам был молодым, сам все быстро и на лету хватал. Поражаюсь мгновенностью реакции, объемом знаний.
Вечером был у Владислава Александровича Пронина. Говорили об эмиграции, вспомнили Льва Копелева и Раису Орлову. Я высказывался в том духе, что Копелева я не люблю, думаю, что моя нелюбовь базируется на том, что он просто много знающий человек, но человек не очень талантливый, хотя и претендующий. Орлова и талантливее и умнее его, но ведь тоже, до того как стала эмигранткой, писала, что прикажете: образ коммуниста в американской литературе, Говард Фаст. Я ей во время нашего знакомства очень симпатизировал, хотя и не забывал, что муж и жена всегда одна сатана. Умный Пронин на такие мои речи помалкивает.
По телевидению уже все забыто, о Старовойтовой ни слова. За последние дни несколько раз говорил с Генриеэттой Карповной: идет новый виток фестиваля. Как обычно, денег нет, и, как обычно, подключают меня. Я определился с программой института: Куняев, Гусев, театр под руководством Володи Дьяченко и "Алканост". Писал ли я, что невероятно щедрая "Терра" опять дала деньжат?
29 декабря, вторник.
Прямо с поезда приехал на работу. Ездил в Ленинград - в понедельник утром туда приехал, а вечером обратно - по линии академии, чтобы вручить академические дипломы новым академикам - директору Государственной библиотеки Зайцеву, директору Пушкинского дома Скатову, Ивану Сабило, с которым я раньше не был знаком, но проникся симпатией, также незнакомому мне лингвисту и словарнику Кузнецову и поэту Глебу Горбовскому. Глеб Горбовский поэт прекрасный, но попал в список академиков, потому что в свое время, называя будущих академиков, я перепутал Глеба Горбовского с Глебом Горышиным. Глеб Горышин, оказывается, два года назад умер. Мне было по-настоящему и искренне жаль писателя, но вот в моей памяти он еще два года был жив. На церемонии вручения, которая состоялась в Государственной библиотеке, Горбовский прочел очень хорошие новые стихи. Жалко, что не я, а предприимчивый Зайцев догадался взять у поэта автограф.
Ленинград очень какой-то неубранный, шел дождь, на улице наледи. Заходил в Гостиный двор: там роскошно, но пустовато.
В дороге читал в "Литературном Санкт-Петербурге" статьи Николая Коняева и Ивана Сабило. Писатели подарили мне несколько экземпляров этой газеты. Как иногда более легкая журналистика, оставляющая после себя ощущение пустоты, начинает замещать художественное творчество. Статьи Сабило и Коняева мне понравились, особенно интересны наблюдения Коняева о борьбе Романовых с церковью. А самодержец и вынужден всегда бороться. Спорным мне кажется искупительность Николая II за грехи целой династии.
Ужасно жалкое впечатление произвел на меня Союз писателей, вернее Ленинградское отделение. Отделение помещается на 4-м этаже Б.Конюшенной, возле Невского. Всего несколько комнат. Я очень жалею, что не был в бывшем помещении, расположившемся в Шереметьевском дворце. Бывшее сгорело после арбитражного суда. До этого демократическая часть выделилась в союз петербургских писателей и потребовала выселения патриотов. Но суд решил по закону. Что выделившаяся часть, т. е. выделившаяся организация, должна уходить, как уходит женившийся сын из семьи.
Весь день занимался экономическими и хозяйственными делами. Под вечер пришел Саша Семенец с 1-го курса поэтического семинара, которого до сих пор не прописали. Парень рассказывает, что голодает, и что вынужден иногда больным приезжать в институт, чтобы пообедать. Я взялся за трубку и накричал на Лыгарева, который, дескать, плохо следит за паспортисткой. Сразу же оказал Семенцу материальную помощь в размере 300 рублей. Три с половиной его стипендии. Я вообще слишком жалостлив в подобных случаях. Потом ездил на стадион "Автомобилист", где играла наша институтская футбольная команда. Собирался посмотреть на "физкультуру" уже давно и рад, что это сделал. Очень хороший зал для игр и прекрасный бассейн. Заманил, оказывается, меня на стадион Тычинин, чтобы показать футболистов, у которых я осенью должен найти талант к прозе или публицистике. Хороший институт должен быть славен и своей командой. Очень хорошо играет Дима Мартынов, вообще в футбол играют только наши русачки. Умные мальчики сидят дома, читают книжки и ведут содержательные разговоры.
Вечером читал гомосексуальный роман Димы Лычева, напечатанный в Праге. Меня это интересует после моего "Затмения Марса". Отсутствие человеческой идеи. В этом смысле "Богоматерь цветов" Жене не перешибить.
30 декабря, среда.
Утром выяснилось, что в Кремль на прием меня на этот раз не пригласили. Не думаю, что это воля Бугаева. Скорее, кто-то из аппаратчиков утырил мой пригласительный билет для кого-то из своих присных. Уже сразу почувствовался уход Татьяны Иосифовны, она бы за этим приглядела. Но, может быть, это и к лучшему?
Весь день продолжал тяжбу с Ильей Шапиро. Один из его арендаторов, которого он вытряхает, захотел выйти на институт напрямую. И вышел на Володю Харлова. Я даже этому обрадовался, потому что нашли взаимовыгодную и простую схему платежей, включив коммуналку в стоимость аренды. В последний момент пришлось этому арендатору отказывать. Разговор у меня с Шапиро произошел поздно вечером накануне, это стоило мне бессонной ночи. Кое-что мне пришлось ему вспомнить. О упоительное чувство развязанных рук и отсутствия "зацепочек" и "крючочков"! Зато я в отместку этому упорному арендатору отгрохал и отослал утром по факсу письмо. Вот оно, великое умение формулировать и ставить в определенной последовательности строго определенные слова.
Вечером поехал в общежитие, где уже началась предпраздничная подготовка. Наша Ирина Евгеньевна встретила меня в новом перманенте. После того как я выставил ее мужа Гену, уже давно немножко работающего, а в основном имитирующего работу электрика, она поняла, что я возьмусь и за нее. Институту дорого, кроме зарплаты, содержать ее в двухкомнатной квартире. Если бы я еще чувствовал, что она экономит институтские деньги, но барышня предпочитает спокойствие. Общежитие ее раздражает, грязная жизнь студентов может остаться грязной, а я запрусь в своем двухкомнатном замке и постараюсь как можно реже из него выходить. Что касается меня, я не прощаю людям отсутствие энтузиазма.
Теперь о наших дорогих студентах, пробегающих мимо меня словно мимо водопроводчика. В новом, только что построенном туалете на пятом этаже уже кто-то из них вывинтил для личного пользования лампочку. Дела предновогодние, и в комнате должно быть светло. Но туалет, кажется, будет стоять. К сожалению, когда его строили, ни Ирина Евгеньевна, ни Сергей Иванович, ни Леша Тиматков не следили за всей этой операцией, поэтому довольно много огрехов. Наши специалисты, принимая и подписывая сдаточный акт, не обратили внимание, что им вместо новой двери, которая числилась по смете, впиндюрили старую. Ну почему никто не хочет работать? И почему я так много сил отдаю этим проблемам, которые никем, кроме меня, не будут вспоминаться? И на это уходит жизнь.
Вышел очередной номер "Юности", там у меня третья, плехановская глава. Отзывы вроде пока неплохие, но ведь никто и не представляет моего замысла целиком. Мне-то самому кажется, что все это скучновато. До сих пор не могу отыскать "образ" Шушенского, стержень внутренний, соотносимый с сегодняшним временем посыл. Промелькнула мысль - приезд Крупской. А разве соединение двух людей, прошедших по жизни, не есть событие?
31 декабря, четверг.
Вчера крупно поругался с В.С. Она, конечно, очень больной человек, но не хочет понимать, каким образом я зарабатываю деньги, что мне как писателю надо сосредоточиться, но ей еще нужно бесконечное и каждодневное внимание. В общем, высказаться до конца пока не могу. Всю жизнь я еще борюсь с ее недоброжелательством в словах по отношению к другим людям. По мере приближения этих людей к ней ее недоброжелательность усиливается. Мы ссоримся не из-за денег, не из-за политических дефиниций, а только когда я пытаюсь в ответ на ее инвективу установить какую-нибудь справедливость. "Если я никому не нужна, я завтра после поездки на диализ могу не возвращаться". - "Ну, тогда я могу уйти совсем". Это уже моя реплика, голодного раздраженного работой и только что вернувшегося со службы человека, который пытается что-то себе приготовить.
Вчера поссорились с моим уходом из дома, возвращение - с миром. Все, как обычно. Значит, весь день сегодня отношения ровные. Я с утра создавал фаршированного судака, потом ходил по магазинам. Вечером тихо и мирно посидели за столом. Был С.П., который нас не бросает. Звонил из Ирландии Сережа Мартынов и из Парижа сестра. По НТВ показали "Куклы" с мотивами "Гибели "Титаника". Героиней этих кукол стала Раиса Максимовна Горбачева. Под символическим сюжетом "гибели" мы входим в новый год. Ельцин с обращением не выступал. Вместо него довольно остроумный текст произнесла его кукла из последней передачи. Политически это довольно занятно, но "аппарат" и близкие определенно не хотят показывать президента, которого "мы сами выбрали".
Во время моего блуждания по рынку днем я обратил внимание, что цены выросли. Яйца уже 17–18 за десяток, а еще недавно я брал их за 8–9. С первого числа повышается тариф за электричество.
1999 год
1 января, пятница.
Весь день сидел над пятой главой "Смерти Титана". Материал не складывается в новую данность, т. е. не оживает, а остается одномерным, без паутины идей, деталей, оригинальных сравнений. Остается литературной невнятицей.
3 января, воскресенье.
Ездил на день рождения к Наташе Кутафиной. Ей 50 лет, и муж, ректор юридической академии, постарался отпраздновать все с помпой. Празднество проходило в ресторане "Олимп", на берегу Москвы-реки, на Лужниковской стороне, напротив трамплина. Без машины к ресторану проехать невозможно. Все было так роскошно, как никогда, и по роскоши вполне заменило кремлевский прием. Из гостей, которых я узнал, были Бурбулис, ныне депутат Госдумы, и Красавченко, последнего тоже зовут Сергей Николаевич. Еще один политический покойник. Долго ждали подругу Наташи, некую девушку Гелу, сестру Кобзона, она дирижер-хоровик. По-фамильному крупнопанельная, с настоящими красивыми драгоценностями и умеющая ловко себя вести дама. Она мне нравится, сидим мы с ней за столом, может быть, даже нравимся друг другу, но про себя я тем не менее отмечаю, что в одном проклятая Америка неколебима: отчетливо метит наших быстрых и предприимчивых людей. Не пустили Кобзона, потом не пустили бывшего министра Госимущества Альфреда Коха. Я с восторгом жду, когда в Америку направится Борис Федоров, бывший министр, как-то связанный с делом бриллиантщика Козленка, недавно выданного органам греческими властями; и куда направится Сергей Дубинин, бывший глава Центробанка.
Я выступал, а точнее произносил тост, одним из первых. Что-то говорил об институте и культуре. Но Наташа действительно умная, красивая и отзывчивая женщина, здесь я не грешил. Почему-то мне счел нужным ответить Красавченко, этот "никто", раньше занимавшийся культурой в президентских структурах. Ах, как наши лидеры завидуют не мокрой и не обезображенной предательством репутации!
Моей "добычей вечера" стал рассказ одной женщины, врача-акушера, что она способна в течение двух первых часов, глядя на новорожденного, установить его судьбу. "Я иногда вижу, - рассказывала она, - что рождается будущий преступник. Но я не могу об этом предупредить мать младенца, я только говорю: старайтесь быть всегда с вашим ребенком. Другой матери я могу сказать: не думайте о своем сыне, пусть он делает, что хочет, и, если не пришел ночевать домой, не волнуйтесь. С ним все будет хорошо".
Я все время думал, каким акушерка могла бы увидеть только что родившегося Алексея, моего бывшего шофера?
4 января, понедельник.
Довольно много работал над Лениным. Меня это пугает, или я - как бывает, когда тачаешь: роман или пьеса распишутся, и ты начинаешь улавливать характер - на этот раз уловил не ленинский, а создаваемый мною.
Вечером был у Владислава Александровича Пронина.
5 января, вторник.