Я рад, что этот наш фестиваль, как встарь, представляет собой некое культурное действие. Со встречами на предприятиях и в школах и т. п. Главное для меня, что ребята-студенты Леша Тиматков, Сева Константинов, Федя Черепанов, Саша Великодный посмотрели иную жизнь, а профессура: Кузнецов, Рейн, Бек, Костров, Сидоров - немножко встряхнулась. На вечере закрытия Ю.Кузнецов прочел свое знаменитое "Маркитанты". Весь зал, вся публика, размещавшаяся сзади, аплодировала, Гранин, сидевший рядом со мной на первом ряду, сцепил ладони. Объявляя итоги конкурса, я довольно удачно попикировался с Дмитриевым - на его реплику "Служить" ответил: "Служить бы рад, прислуживаться тошно", - и говорил тепло и хорошо.
На приеме в ресторане было голодно и воровато. Ребята рыскали по столам, утопающим в коммерческой полутьме. Все эти салатики, разложенные по плошкам, горячие бутербродики, залитые плавленым сыром и майонезом, производили впечатление несвежести, будто целую неделю копили обрезки с кухни и недоеденные посетителями ассорти от прежних вечеринок, а тут, освежив, бросили все в жерло голодным актерам и писателям. Вкусной была лишь свежая отварная картошка, посыпанная укропом. Полный стол был только у губернатора Густова. Он сидел, огромный и широкий, как вавилонский вождь, вместе с актрисами. Меня подвели к нему с той же значимостью, будто для высокодержавной аудиенции, он посмотрел довольно тупо, как на лакея, и занялся только собственным Граниным, последнего тоже подсунули по тревоге к сановным очам. Писатель и губернатор вспоминали, как вместе они витийствовали на обкомовских собраниях. Было довольно неприятно от положения, будто бы Гранин на глазах у всех выиграл соревнование со мной. Я съел палочку шашлыка и, счастливый, удалился в воровскую темноту ресторана.
Мне вообще очень интересно наблюдать сановные разговоры бывших обкомовцев. Они говорят как бы об одном: о социальной справедливости, о зарплатах для учителей, сокрушаются о социальных возможностях ушедшей под воду Атлантиды. Но им нравится их собственная сегодняшняя жизнь, нравится их парадная униформа с черными пиджаками, фрачными рубашками и бабочками. Их "вольво", охранники, сидящие тяжелыми жесткими задницами на местах, предназначенных гостям. Мое собственное место, естественно, было занято одним из таких стальнозадых. И вместо 16-го я сидел рядом с Ливановым на 26-м. Им нравится перспектива для их собственных детей, нравится отдых на Мальте или Кипре и оставшаяся от прежних времен и ставшая еще беспредельней власть.
6 марта, пятница.
Тороплюсь внести в дневник, пока не забыл. Цены в поезде. Стакан чая в самом вагоне - 2 рубля, стакан чая в вагоне-ресторане - 8 рублей, если ты в вагоне-ресторане закурил и тебе принесли пепельницу, - это считается, как дополнительная услуга и обходится клиенту в 10 рублей. В этом маленьком факте я вижу губительное начало для нашей сферы услуг, нашей торговли, для всего нашего нарождающегося псевдокапитализма. Торопливо содрать.
7 марта, суббота.
Получаю отклики на свое огромное интервью в "Советской России". В "Русском телеграфе", газете, конечно, либерального направления в "субботнем обозрении" Максима Соколова есть такой любопытный пассаж. Можно гордиться, так обо мне никто не писал. А я-то думал, что ни "Правду", ни "Советскую Россию" никто не читает.
"Впрочем, в расследовании дел много более зловещих, нежели убийство Листьева и Холодова, - взять хоть "Книжное дело", - генпрокуратура продвигается куда успешнее. Известный советский писатель, ректор Литинститута Есин признался: "Я видел этот текст (книги "История приватизации в России" - М.С.)… Такого дурного текста, написанного каким-то серым валенком, я уже давно не читал. В каком хедере учили русский язык эти люди? Это настолько ничтожное письмо, с таким количеством общих слов, общих формулировок, сложившихся стереотипов, что диву дивишься".
Диву можно дивиться и при попытках понять, где Есин видел текст неизданной пока книги. Бедность, на которую Есин громко жалуется, вряд ли позволила ему из одного лишь литературного любопытства посетить швейцарское издательство на предмет знакомства с текстом, а при тотальном есинском неприятии всей российской власти, начиная с осени 1991 года, трудно ожидать, чтобы кто-то из авторов книги по дружбе ознакомил маститого писателя с рукописью. Вслед за Доренко и Минкиными можно было посмотреть рукопись в структурах "ЛОГОВАЗа", куда генпрокуратура имеет обыкновение передавать истребованные документы, но при жестокой неприязни Есина к питомцам хедера (глава же "ЛОГОВАЗа" сын раввина) и это сомнительно. Скорее всего, знакомство с текстом происходило вполне официальным образом - еще месяц назад Скуратов изъявил желание произвести "лингвистическую экспертизу" на предмет установления того, является ли "данный набор бумаги литературным произведением", и привлечение к делу ректора Литинститута в качестве лингвостилистического эксперта показалось генпрокурору вполне естественно: если в Литинституте не учат стилистике, то чему там вообще учат?
К сожалению, Скуратов ошибся, ибо рассуждение Есина о хедере, т. е. еврейском религиозном училище, где, по его мнению, обучались Чубайс, Бойко, Кох, Мостовой и Казаков, свидетельствует не столько о любви эксперта к евреям, сколько о скудости его лингвостилистических познаний. Не вдаваясь в рассуждения о том, сколь органически смотрелись бы в качестве юных питомцев хедера: сын гарнизонного офицера Чубайс, московский номенклатурный внук Бойко и фольксдойче Кох. Заметим лишь, что подлинных выходцев из черты оседлости в большую российскую политику, склонных притом к писанию - таких, как Л.Д.Троцкий-Бронштейн, К.Б.Радек и нежная любовь каждого антисемита Миней Израилевич Губельман (Ем. Ярославский), - отличала, скорее, страстность, пылкость, развязность и вместе с тем некоторая утрированная чрезмерность литературного стиля. В.В.Шульгин, стоящий на несколько голов выше Есина и как антисемит, и во всех прочих отношениях, специально отмечал пафосную бойкость и живость как характерную черту еврейской публицистики. Наконец (может, эксперт хоть газеты читает), знакомство с творчеством нынешних продолжателей дела Радека - Минкина и Хинштейна - позволяет поинтересоваться: ужели их мессианские страстные подвывания написаны серым валенком? В чем, в чем, но уж в этом их обвинять решительно невозможно, и остается лишь пожалеть Скуратова, который для своей экспертизы не может найти хотя бы чуть-чуть профессионально квалифицированного помощника органов." ("Русский телеграф", 7 марта, стр. 3.)
Максим Соколов откомментировал меня подробно, как Библию. Боже мой, из-за одного намека на "хедер" и одновременно какое прославление талантливой еврейской головы! Не лучше ли всех писали у нас Троцкий и Радек? Как хорошо, оказывается, держат они велеречивость и полноту русского стиля! Воистину надо родиться евреем, чтобы хорошо писать по-русски. И какие, оказывается, русские ребята, эти дети гарнизонных офицеров и номенклатурные внуки. Как хорошо Соколов знает генеалогию этой компании, я их определяю по поведению и стилю, а Соколов, оказывается, по анкете.
9 марта, понедельник. Сегодня "гуляем" праздничную компенсацию за 8 Марта, легшую на воскресенье. В чем-чем, а в нерабочих днях в неработающей стране правительство всегда щедро и справедливо. Институт после гатчинской паузы я нашел в сносном состоянии. Лев Иванович, к сожалению, ничего не сделал в том списке заданий, которые я дал ему, уезжая. Преподавательские часы не подсчитаны, количество контрольных работ, которыми мы душим наших студентов во имя выполнения нормы для преподавателей, не учтено, учебный план не совершенствуется. У меня времени хватает, чтобы держать институт на плаву: платить зарплату и отбиваться от внешних сил, которые все время заносят лапу на скверик возле Пушкинской, на старинное здание, на ощущение благополучия, которым институт живет. За время отсутствия вышла "Советская Россия" с полосой моего интервью. Это старое интервью для "Правды", которое делал Виктор Кожемяко и куда я добавил в финал две страницы. Отнести ли это за счет крупного тиража газеты или за счет какого-то нового для меня качества, но отклик на этот раз оказался мощнее и заметнее. Не исключаю, что это относится и на счет в известной мере нового для меня принципа высказывать самые сильные для меня вещи без помощи политической аргументации. Было много звонков, но радости это не дало, потому что скучаю по "художественной" прозе.
Все праздники читал рукописи абитуриентов. У меня возникло даже хорошее настроение: в этом году, не в пример прошлым, больше самостоятельных и ярких рукописей, хотя пока безусловного лидера и нет.
Решил, что с первого курса начну и свою новую книгу о литературоведении. На каждую свою "вводную" лекцию по литературоведению на семинаре буду сажать стенографистку.
Сейчас еду на презентацию книги Инны Макаровой. Книга у нее замечательная, и мне нужно выступить.
10 марта, вторник.
Вчера вечером ходил на презентацию книги Инны Макаровой. Несмотря на несколько современно-выспренное название, книжка хорошая. Никаких сведений счетов. Наблюдения. Письма. Собственно письма и делают всю эту книгу: письма Инны к матери в Новосибирск и письма студентки Инны на родину. Здесь чрезвычайно много культурных подробностей и подробностей времени. Как занимался Герасимов со своими студентами. Как ему помогла Тамара Федоровна Макарова, как принимались художественные и политические решения в искусстве. Или, например, картинка парикмахерской, куда бедную Инну потащили краситься для роли.
"Сегодня была в "Национале" в парикмахерской с Тамарой Федоровной. Это такое шикарное заведение, что просто ужас! Одни иностранцы. Дамы самые шикарные, пока я там была, приходили и Ладынина, и жены Моисеева и Пастернака. А что же делала я? Меня завили на шестимесячную, сейчас сижу блондинкой, и вы думаете, это все? Завтра в одиннадцать часов к этому же мастеру и еще раз покрасят, чтобы совсем была белая, а мне идет. Это лучший мастер. Наверное, очень дорого - платила Тамара Федоровна. Да, потом поедем к косметичке Тамары Федоровны, и она мне брови подергает, они очень густые, и придаст другую форму".
Сколько деталей, штрихов времени. И еще один портрет студентки Макаровой: отсутствие амбиций, невероятное трудолюбие, принятие строя и стремление жить в области, которой она посвятила жизнь.
В Белом зале Союза кинематографистов состоялось что-то среднее между творческим вечером Инны Владимировны и презентацией. Инна одним бреднем захватила всех. Выступали Володя Егоров, я, Георгий Жженов, Виктор Мережко, который вел вечер и обозвал меня Владимиром, новые друзья Макаровой из "Киношока", муж Миша Перельман. Показали отрывки из "Молодой гвардии". До чего же хорошо и не постарело! Я говорил довольно удачно, об актрисе, о необычности ее книги, о "Молодой гвардии", которая остается одним из самых значительных мифов двадцатого века, и лепты кинематографистов в этот миф. Говорил и о русском национальном характере актрисы.
Как налетела общественность на легкий фуршет!
В связи с книгой Макаровой вспомнил лет десять назад разразившийся скандал. Инна снималась в фильме по сценарию Майи Ганиной, дамы, видимо, подружились, Ганина написала прекрасную повесть, которая была опубликована в "Новом мире". Но детали были слишком узнаваемы. В первую очередь для самой Инны и ее актерского окружения. Это обычный случай, когда пишешь слишком с натуры. А вот Марсель Пруст всю жизнь описывал своих родных, мать, теток. Интересно, что все они похоронены на Пер-Лашез под одной блестящей гранитной плитой. У меня лично уже наступило время, когда я сочиняю.
Звонил Станиславу Куняеву - пригласил его на работу. Поэт он серьезный, достойный, но, честно говоря, приглашаю его я как ответ на зимний поступок Тани Бек, когда она сняла из моего предвыборного плаката свою фамилию. Теперь пускай покрутится и пообщается со Станиславом Юрьевичем. Твердо решил, что и на прозу возьму Петю Проскурина.
На час задержал семинар. Потому что был в посольстве Белоруссии у посла Владимира Викторовича Григорьева. Мое письмо к А.Г. Лукашенко сыграло свою роль. На всякий случай привожу его текст:
"Глубокоуважаемый Александр Григорьевич!
Я очень долго не мог начать это письмо, все время размышляя - что, собственно, положить во главу угла: факты, как много русских людей с надеждой и интересом следят за Вами, внутренне поддерживают Вас, живут Вашими трудностями и Вашими удачами, или начать с того, что уже давно Вы снискали известность одного из самых опытных и талантливых политических лидеров на пространстве бывшего Советского Союза, что каждый раз десятки миллионов людей прислушиваются к Вашим высказываниям и невольно сопоставляют Ваши слова со словами своих собственных руководителей и лидеров. Или другой ход - взять и прямо, по-солдатски, написать: чего, если позволите сказать, мы от Вас хотим?
Дорогой Александр Григорьевич!
Вы часто бываете в Москве и, судя по прессе, находите время встречаться здесь с разными людьми, в том числе и с писателями, бываете даже в некоторых коллективах. Но если бы хоть раз повезло и нам, Литературному институту имени Горького, в котором, кстати, всегда учились, и сейчас учатся студенты из Белоруссии!
Если бы нам действительно повезло, и во время своих визитов в Москву Вы бы встретились со студентами, преподавателями и персоналом небольшого, находящегося в самом центре Москвы Литературного института! У нас прекрасный институт, прекрасные ребята; с некоторым недоумением наш профессорско-преподавательский состав учится различать, кто из какой республики, потому что по-прежнему дружба народов и семья народов Советского Союза для нас - не пустые звуки.
Наш институт довольно часто посещают общественные деятели, писатели, деятели искусств. Если говорить о деятелях от политики, то мы встречались с Г.Явлинским, А.Лебедем, Г.Зюгановым.
Александр Григорьевич, ну, действительно, а что если бы на часочек завернуть и к нам? И простите меня, ради Бога, за беспрецедентную смелость пригласить Президента суверенного государства в наш институт. Извиняет меня только искренняя любовь к Вам и огромное уважение к Вашей деятельности.
Сергей Есин, ректор, секретарь Союза писателей России".
"Чрезвычайному и Полномочному Послу Республики Беларусь в Российской Федерации г-ну Григорьеву В.В.
Глубокоуважаемый Владимир Викторович!
Мне чрезвычайно лестно обращаться к Вам, в замечательный особняк на Маросейке. Просьба у меня одна: если это возможно, если это выдерживает дипломатический этикет (который я плохо знаю), то передайте адресату письмо, которое от имени Литературного института им. А.М.Горького я написал Президенту Вашей страны Александру Григорьевичу Лукашенко. Из письма понятна суть просьбы Литературного института.
Со своей стороны у меня нижайшая личная просьба к Вам: посодействуйте!
Как Вы понимаете, воздействие на студентов такого исключительного характера и такого замечательного интеллекта, как у Александра Григорьевича, может явиться основополагающим для формирования личности каждого молодого человека. Заранее благодарен.
С уважением, Сергей Есин, ректор, секретарь Союза писателей России".
Лукашенко будет у нас в институте 18 марта. Это итог письма и разговоров с послом. Это уже вторая почти чистая победа Димы Лаптева. О первой будем говорить, когда принесут лицензию на гостиницу. С ней тоже целая история, типичная для нашего времени.
Хорошо и с подъемом прошел семинар. Говорил о книге Инны Макаровой. В последнем случае говорил о письмах и дневниках, которые надо писать в юности.
11 марта, среда.
Александр Иванович Горшков подарил мне новую свою книжку "Русская словесность. Сборник задач и упражнений". В виде задач и упражнений наряду с текстами Распутина, Крупина, Орлова есть и восемь цитат из меня. Дожили. Уже входим в учебники. Александр Иванович, кроме автографа, вложил в книжку еще и записочку с цифрами страниц, на которых разнесены цитаты: 24–25, 28–29, 32, 36–37, 41–42, 64–65, 83, 218–219. Кроме цитат из рассказов, как образцы помещены отрывки из моих речей - в частности, речь на открытии памятника А.Фадееву, - и официальных писем - письмо об институте вице-премьеру Б.Салтыкову. Александр Иванович для меня образец не только русского характера, но и научной деловитости и дисциплины.
12 марта, четверг.
Я всегда говорил нашим спокойным толстозадым писателям, вернее, нашему писательскому толстозадому начальству, что с нами, с писателями, не станут считаться, пока мы не почувствуем себя политической организацией. Пока мы только охаем, вот и писательская поликлиника на Аэропорте оказалась наполовину кому-то продана. Сейчас из нее, говорят, выписывают или на этих днях начнут выписывать писательских вдов и жен. Одним словом, я решил действовать в одиночку и сегодня в четверг ИТАР-ТАСС по своим каналам распространил заявление Исполкома МСПС, Академии российской словесности и Литинститута по поводу избиения русскоязычного населения в Латвии, осквернения могил советских воинов в Латвии и на Украине и слухов о демонтаже памятника первопечатнику Ивану Федорову. Все это я замастырил за полдня, включая мои переговоры с Виктором Розовым, нашим президентом.
Это, пожалуй, единственное, в чем я наконец-то совпал с нашим правительством.
13 марта, пятница.
День один из самых, говорят, тяжелых в году, на солнце немыслимая активность. Наше обращение напечатала "Российская газета", выпали только подписи, что безумно печалит Тимура Пулатова. Он мне, кстати, рассказал, пока мы с ним переговаривались об этом обращении, что к нему приходил Ганичев, последнему, естественно, хочется спихнуть Пулатова и отобрать собственность. Уже есть и "внешний" претендент на лакомое место - Феликс Феодосьевич Кузнецов. Я не могу еще раз не отметить знаменательный факт, а именно теснейшее взаимодействие Ф.Ф. с его бывшим идеологическим врагом Евг. Александровичем Евтушенко. Разговор Пулатова и Ганичева шел не совсем мирно, но окончился, по словам Пулатова, он так: Ты кто? Ты - Ганичев. А я - писатель Пулатов.
И здесь, я не могу сказать, что Пулатов совсем не прав.