Весь день – работа. Прекрасно работается, четко и удачно. Вечером Киса.
13 декабря
Работа. Неудачная поездка к портному. Опять работа. Чудесные петербургские гравюры: сумеречные часы после полудня, черная вода, снег на крышах, туман, слякоть, редкие огни в домах. Декабрь.
Холод. Жесткость. Злоба. Усмешка. Презрение.
Острые боли в лопатках – до задыхания, до крика. Но силы и уверенности во мне столько, что излишки я готова продавать!
Вечером – новая поездка к портному. Город летит за стеклами такси. Беличья шубка пахнет Манон. Думаю о литературном сравнении ("Les yeux de fourrure!"), о разных сравнениях, о чужих жизнях, о том, что в Москве – тоже вечер, что в Москве я давно не была, что хотела бы туда поехать, что хотела бы видеть Николая, о чем-то спросить, о чем-то узнать… И еще думаю о многом и о разном, смотрю на тусклые и мертвые здания церквей, в которых больше никто и никогда молиться не будет, – и вдруг отождествляю себя с таким же тусклым и мертвым зданием: я – тоже церковь, оскверненная и пустая. В ней может быть кино, музей, театр, дансинг. Но в ней никогда больше не будет богослужения.
Как все-таки счастливы верующие люди! Они же твердо верят в реальность всех миров и призрака называют богом.
14 декабря, среда
Работа. Английский роман. Настроение подтянутое и злобно-веселое. Зубной врач – новый, очень приятный старичок. Вечером – Леонтьевы (все трое!). Обывательская болтовня. Еще раз: скучно так, что даже весело.
15 декабря, четверг, 6 1/2 час.
Спала прекрасно без люминала – первый раз. Должно быть, вчерашняя скука нагнала сон. Бесконечные телефоны. Маникюрша. Потом один из астрономов (милый, с лицом печального сатира и детским смехом), работа с ним, болтовня, много смеха. Внутри: отстранения и отчужденность (не нарушайте моих кругов. Вы все – остальные!) и наряду с этим: цветение большой и светлой радости. Очень холодно, резкий мороз. Вот сейчас пообедаю, надену беличью шубку и бежевые боты, надушу руки и волосы – и уеду. Уеду в ночь, в вечер, в холод – прикоснуться к неведомому астрономическому знаку и выпить чай из лиловой чашки.
Влюбленная женщина не ждет своего любовника так, как я жду сегодняшний вечер.
16 декабря, пятница
Неожиданно сильные морозы. После +1 °C вдруг -20, -22 °C. Снега нет. Фонтанка подернулась небывалым стеклом естественного ледка. Сегодня – от страха перед холодом – до часу дня не могла встать с постели. От страха перед холодом не пошла к зубному врачу. И страх перед холодом превращает предстоящую "Раймонду" в Мариинском в настоящее мучение.
Днем – Николай Михайлович, дрова, разговоры о фильмах "Александр Невский", "Человек с ружьем"; потом – Гнедич. Разговариваем умно, интеллигентно.
Спрашивает:
– Вы меня еще не простили?
– Нет.
– Ведь я вам солгала только один раз!
– Да.
– И я даже не знаю почему…
Я смеюсь. Мне действительно весело.
– А когда вы меня простите?
– Никогда – но это ведь неважно.
Меняю разговор. Мне все равно, а ей чуть неприятно – а может быть, и не чуть. Трещинки, трещинки…
Мысли о том, что такое благородное хулиганство.
Вчера вечером мне было очень хорошо. Я уже давно не знала такой тишины доверия, какая была во мне вчера. Завтрашнего дня жду с любопытством, очень спокойно, невесело и слегка раздосадованно: очень уж быстро пролетело время.
Сон: я – Тора, завернутая в жемчужную пелену. Спасаюсь от фашистов, которые хотят меня разорвать.
17 декабря, суббота
Совершенно пустой день. Английский роман. Отвратительное самочувствие. Недоумение переходит в тревогу, в страх, в тоску и приводит к эффектному разряду веселой издевки.
Телефоны, которые не отвечают. Как странно: у меня – именно у меня – нет никаких путей, и, ничего не зная, я могу либо не знать долгие дни, либо ждать известия, как милостыни… или как ежедневной газеты.
Печальная все-таки ваша жизнь, моя дорогая!
18 декабря, воскресенье
Мороз. Снега нет.
Когда-то – очень давно – был такой же холодный и бесснежный декабрь, запутавший мои пути между двоими: Сокол и Замятин.
Сегодняшний день: много внешней радости, вино, легкие сигареты, душистая пудра, мягкая шерсть. А улыбаться все труднее и труднее. Боли все больше и больше.
Возможно, что я себя чувствую хорошо только в сфере эфемерид. Возможно, что я сама – эфемерида.
Строить! Строить! Строить заново! А что? И чем?
21 декабря
Путаница с часами – дела, работа, астроном, машинистка. Вечером – поздно – у Кисы: прошу у нее извинения. Первый раз за 19 лет забыла, что 7-го были ее именины. Не люблю забывать таких дней – и чувствую себя глупо.
23 декабря
Лучшим доказательством всегда является статистика.
24 декабря, суббота
Впервые весь праздник кувырком – весело, смешно, никакого праздника. Вино, ром, бенгальские огни, зажженные канделябры, вместо елки – комнатные кипарисы, убранные рождественской мишурой, люди, смех – ну, просто хороший выходной день! Даже обед был не традиционный – куда там, к черту, традиции! Мороз. Мама плохо себя чувствует. Лечу ее алкоголем и хинином.
31. XII. Суббота. 11 ч. 45 м.
Omnium… defunctorum.
1939 год
Январь, 1-е, воскресенье
Встреча дома, как всегда (несмотря на острое, мучительное желание быть не дома – все равно где, все равно как, лишь бы не дома, не с теми же вещами, не в тех же комнатах, не при тех же свечах). Встреча, однако, дома – почти такая же, как и в прошлые годы, и совсем не так, как в прошлом году. Было много вина – и совсем не было ни музыки, ни стихов. И та музыка, которую слышала одна я, звучала для меня темными и страшными тактами "Божественной поэмы" Скрябина: Désir – Luttes – Possession.
Слова, слова… как страшна сила слов – в их повторяемости, в их отнесении к разным людям и разным событиям. Меняются лица, меняются окружающие предметы. Но при возникновении определенных обстоятельств возникают определенные слова, и оказывается, что человек беден, у него маленькие запасы: носитель радости (ибо слово бывает иногда и даром и радостью) единовременно может стать и преступлением – расточителем или убийцей.
Слово, святая тайна – Vertum – проституировано.
"Как пчелы в улье омертвелом,
Дурно пахнут мертвые слова".
Убил же слово человек – в небрежении к святости.
Январь, 2-е, понедельник, ночь
Все не так, как надо. Впрочем, может быть, именно и нужно, чтобы было так, а не иначе.
Как трудно быть старой и жить в окружении взрослых, считающих себя взрослыми, но остающихся детьми.
Всегда вести. Всегда протягивать руку помощи. Всегда помогать либо подняться, либо стоять на ногах. И всегда чувствовать в себе педагога и аналитика, поучающего или распутывающего. Но редко бывает, чтобы ученики по-настоящему (большой человеческой любовью) любили своих педагогов, а больные своих врачей. В трудные часы к ним – и только к ним – бегут за спасением, за поддержкой, за благодатью будущих часов. А когда приходит легкий час будущего, можно (а пожалуй, и должно) забыть об унижении своего незнания или своей болезни. И – не помнить. Подсознательно человек никогда не прощает оказанного ему одолжения или принесенной помощи. И людей, называемых так искусственно "благодетелями", обычно не любят, если не ненавидят, причем эта нелюбовь или эта ненависть тайны, скрыты и так глубоко запрятаны в человеке, что он и сам об этом не всегда догадывается. Разве может обыкновенный земной человек простить другому человеку (такому же обыкновенному, такому же земному), что тот – в какой-то момент – был или лучше, или выше, или богаче его – и видел, и знал, что он беднее, хуже или ниже.
Январь, 3, вторник
Мысли о добре, о добром действии. Если линия доброго действия (La bonne action) на своем пути от "а" к "х" не нарушает других линий, не уничтожает других точек, добро выполнено и дало положительный эффект добра. Если же линия доброго поведения на своем пути от "а" к "х" нарушает другие линии (потому что опасны не только пересечения, но и касательные), или уничтожает, или сдвигает другие точки – добро, по существу, не выполнено и не дало положительного эффекта добра: добро, полученное "х" и данное "а" либо же пережитое как нечто безумное, получено и пережито за счет нарушения или уничтожения других линий и других точек. Тогда это не добро, ибо последнее идет в мире и чистоте.
Но:
Что такое добро?
Что такое мир (Pax)?
И что такое чистота?
Кстати: очень просто пользоваться священными предметами, если они утратили свое символическое значение или же были осквернены. Это в том случае, если они остались в руках того же человека. Но их ведь может взять другой, которому все равно, и тогда их прежнее значение не играет абсолютно никакой роли.
Январь, 17, вторник
Персонаж возник, персонаж создан и брошен в жизнь. Автор спохватывается. Его же никто не слушает: в зале пустоты и умершие призраки. Зал молчит. И он слышит только невнятные голоса улицы, доносившиеся сквозь стены. Болтают статисты:
– Приятно принимать ванну в июльские дни.
– Не было ничего особенного. Целовались…
– Японский халат (ах, кстати, и японский зонтик!).
– Девочки, которым еще нет семнадцати!
– Серый берет и ожерелье из красных бус…
– В последнее время, на лестнице…
– Разве можно жить без бога и без религии? Это нехорошо.
– Он ее спасал от греха. Спасал, спасал… а дальше не знаю!
– Ковер очень красивый, старинный…
– Модные журналы, патефон, голубые рубашки.
– Ах, вот почему у тебя сегодня не накрашены губы!
Автору делается страшно. Ему начинает казаться, что так люди сходят с ума. Кто это болтает? Статисты? Публика? Неужели же он творил и творит напрасно? Неужели его никто не понимает и не понимал? Неужели он писал поэмы для этого гнусного сброда?
– Кто вы такие? Кто вы такие? – кричит он в ужасе.
Никто ему не отвечает. На улице продолжают болтать те же неизвестные голоса. А зал молчит: в нем пустота и умершие призраки. Тогда автор смущенно извиняется:
– Простите меня, я сказал, кажется, грубое слово… что-то такое об аморальных типах. Я больше не буду. Простите меня, я, знаете ли, старый солдат, усталый солдат – вдобавок еще ограбленный. Но это все неважно! Я малосовременный, по-видимому. Я, вероятно, старомодный автор.
…Сегодня днем убирала комнату, мыла спиртом зеркала, перетирала книги. Плеврит. Температуры средние. Боли. Брат первый день на службе после одиннадцати дней холецистита. Боялась, что рентген пищевода даст неблагополучное. Оказалось, хорошо. Нервные контракции. Вечная болезнь мамы и брата вызывает предельный ужас, скрываемый тщательно под личиной грубоватой бодрости и холодного внимания. А всегда кажется: ну, вот – и конец. И мысли: а что я буду делать? Моя болезнь этого страха смерти во мне не вызывает. Никогда.
Раздраженная скука с людьми – тоже скрываемая. Все не то и все не то. А чего мне нужно?
Вот были дни – с сильными морозами. Теперь оттепель, скользко, лужи. 11-го и 13-го – любопытнейшие чтения: первое о Франции, второе о России. Как необыкновенны человеческие архивы. Но как трудно до них добраться! Чтения еще не кончены: пока еще материал упорно избегает моих рук и моего слуха. Подождем… ждать я умею!
Анта больна: припадки, нарушенная артикуляция речи – врачи определили эпилепсию. Киса работает, играет в теннис, плавает: муж ее осужден на 10 лет и выслан куда-то далеко. После девяти месяцев молчания от отца письмо: опять тюрьма. Прибавилось только больше забот. С этим человеком у меня кончено все: остались лишь маленькие ниточки жалости и удивленного непонимания. Хорошо, что свободен.
В моей комнате появилась новая подушка – парчовая, очень красивая и символическая. Это для того, чтобы я никогда не забывала. И чтобы мне не пришло в голову поверить и простить.
Топятся печи. Бродит кот. Гудит примус. За окнами, в городе, в мире – жизнь, строительство жизни.
А в моей комнате – разрушение жизни.
Habet!
29 января, воскресенье
Больна. Давно уже больна, но сегодня хуже, чем во все эти дни. Острые боли в боку и в позвоночнике. А кому до этого дело? Кому какое дело до того, что меня пугает страхом боли каждое движение, что тело просит только покоя, только неподвижности, что каждый жест приносит мне мучительное страдание, от которого хочется кричать?
Всей любви, окружающей меня, до этого нет никакого дела. Любовь требовательна – всякая любовь! "Брат любит сестру богатую, а муж жену здоровую".
Любая пословица может быть истолкована и прямо и косвенно. Я так их и толкую – по обстоятельствам.
30 января, понедельник
Дома. Плохое самочувствие. Мысли о Москве. Бессонная ночь, полная гордого и горького гнева. Гнев идет со мною рядом как тень.
Вечером – лежу в постели, приходит красивая ученица, болтает вздор, курим, едим шоколад, слушаем радио.
31 января, вторник
Чтение Пушкина и Маяковского. Не спала до 9 утра, в половине шестого завтракала с братом, пила вино, шутила. Днем спала.
Жить очень трудно и невесело.
1 февраля, среда
Разговоры с портным. Пустой день. После обеда – до ночи – бесконечные пасьянсы и чтение Марселя Пруста.
Читая, вдруг почти отождествила себя со Сваном. Забавно.
2 февраля, четверг
"Пепел Клааса стучит в мое сердце…"
Знаю теперь это. И знаю твердо.
За таким стуком идут бури возмездия.
Жаль все-таки… так жаль!
5 февраля, воскресенье
Очень тяжелый день – хотя делаю все возможное, чтобы быть легкой, тихой, женственной и мирной. Но теперь ко мне можно отнести термин из эпохи покорения Кавказа: немирные горцы, немирное племя. В их душе тоже жила обида – за оскорбленную землю, за оскверненные знамена, за бесчестие, за попранные легенды о славе, за будущее без песен.
Это одно. Об этом я могу сказать твердо:
– Мое.
Так меняются понятия о собственности: mon bien inaliénable peut devenir mon mal inaliénable.
И другое: нужно думать о весне, которая, вероятно, придет и в этом году, о портнихе, о длинном черном платье, которое мне, может быть, и не придется надеть, о каких-то тряпках, о духах – о жизни.
Трудно.
Трудны, кроме того, ночи: без сна с перенесением мозговых образов вовне.
Как я любила когда-то поезда, семафоры, платформы прибытия! Зеленые огни открывали пути встреч и любви – за зелеными огнями были дом и мир, тишина, покой, обретение.
На моих путях зеленых огней больше нет. Горят красные – вечные часовые, кричащие об осторожности, об опасности, о возможной гибели.
Красные огни требуют шлагбаумов.
И шлагбаумы закрыты.
Я – на посту.
– Все в порядке, товарищ, все – в порядке.
9 февраля, четверг – ночь
Опять: поезда, поезда – а у меня бессонные ночи, перед которыми ужас, как перед идущим безумием. Чтение Пруста – и чтение Андрея Белого, вновь и непонятно протягивающего мне руку помощи.
Поезда, а в поездах люди, разговоры, события, черная ночь за окнами, черная ночь в купе. Духота, томление, шепот, сны.