- О нет! - отзываюсь я. - Больше знаков давайте! Больше!
Мне-то известно, что при арифметическом вычислении кубического корня определение каждого нового знака требует куда больших усилий, чем их уходит на предыдущий. Это занятие крайне тяжелое.
Он снова зарывается в работу, кряхтит, "Рррргррррмммммммм…", а я тем временем добавляю еще два знака. Наконец, он поднимает голову, чтобы сообщить:
- 12,0!
Официанты счастливы донельзя. Они говорят японцу:
- Смотрите! Он работал головой, а вам абак потребовался! Да и знаков у него больше!
Бедняга теряется совершенно и уходит, униженный. А официанты обмениваются поздравлениями.
И как же простой посетитель ресторана победил абак? Число было такое - 1729,3.Мне было известно, что в кубическом футе содержится 1728 дюймов, значит ответ должен чуть-чуть превышать 12. Излишек, 1,03, это примерно одна 2000-я от заданного числа, а из курса вычислительной математики я знал, что для малых дробей кубический корень составляет одну треть избытка. Поэтому мне оставалось только найти значение дроби 1/1728 и умножить ее на 4 (разделить на 3 и умножить на 12). Так я целую кучу знаков и получил.
Несколько недель спустя тот же японец появился в коктейль-баре отеля, в котором я жил. Узнал меня, подошел и сказал:
- Объясните мне, как вам удалось с такой быстротой извлечь кубический корень.
Я начал объяснять, что воспользовался метолом приближений, что мне довольно было определить процент ошибки:
- Допустим, вы дали мне 28. Корень кубический из 27 это 3…
Он хватается за абаку: "ззззззззззз…" - "Да" - говорит.
И тут я понимаю: ничего-то он в числах не смыслит. Имея в руках абак, не нужно запоминать целую кучу арифметических комбинаций, довольно научиться передвигать вверх и вниз костяшки. Вы не обязаны помнить, что 9 + 7 = 16, вам достаточно помнить, что для прибавления 9 нужно сдвинуть десять костяшек вверх и одну вниз. Так что основные арифметические действия мы выполняем медленнее, но зато лучше разбираемся в числах.
Более того, сама идея метода приближений была выше его понимания, - впрочем, получить этим методом точное значение кубического корня удается далеко не всегда. Так что объяснить ему, как я вычисляю кубические корни, мне не удалось, как не удалось и объяснить, что 1729,03 он выбрал попросту на мое счастье.
O Americana, Outra Vez!
Как-то раз я подсадил на дороге в машину одного парня, путешествовавшего автостопом, и он рассказал мне, до чего интересна Южная Америка, заверив, что я непременно должен в ней побывать. Я пожаловался на незнание языка, а он ответил: так выучите его, невелика проблема. И я решил, что это хорошая мысль - надо бы мне съездить в Южную Америку.
В Корнелле иностранные языки преподавали, следуя методу, который использовался во время войны: в группу из десяти изучающих язык студентов включался человек, свободно им владеющий, и все разговоры велись только на этом языке - ни на каком другом. Поскольку я, хоть и был профессором, но выглядел довольно молодо, то решил присоединиться к такой группе под видом обычного студента. А поскольку я еще не надумал, в какую страну Южной Америки поеду, то выбрал испанский, так как в большей части тамошних стран как раз по-испански и говорят.
Я пришел, чтобы записаться на занятия, мы все стояли около аудитории, готовые войти в нее, и вдруг, видим, в нашу сторону шагает блондинка из тех, которых называют "пневматическими". Знаете, время от времени на человека накатывает чувство, которое можно выразить только словами УХ ТЫ? Выглядела она просто сногсшибательно. Я сказал себе: "Может, она тоже испанским решила заняться - вот будет здорово!". Ан нет, она проследовала на занятия португальским. И я подумал: какого черта - я могу и португальский учить.
Пошел я было за ней, но тут во мне проснулся англосакс, заявивший: "Нет, так правильные решения о том, какой язык учить, не принимаются". И я повернул назад и записался на изучение испанского - о чем после сильно пожалел!
Немного позже - в Нью-Йорке, на собрании Физического общества - я оказался сидящим в зале рядом с бразильцем Жайми Тиомну, и он спросил меня:
- Что вы собираетесь делать этим летом?
- Думаю посетить Южную Америку.
- О! А в Бразилию приехать не хотите? Я бы добыл для вас место в Центре физических исследований.
Выходит, теперь мне придется переучиваться с испанского на португальский!
Я отыскал в Корнелле аспиранта-португальца, мы с ним занимались два раза в неделю, и мне удалось немного изменить то, что я уже выучил.
В самолете, которым я летел в Бразилию, мне досталось место рядом с колумбийцем, говорившим только по-испански, - так что беседовать с ним я не стал, чтобы опять не запутаться. Однако впереди меня сидели двое, разговаривавшие по-португальски. Настоящего португальского я еще ни разу не слышал - учитель мой всегда говорил медленно и отчетливо. А из этих двоих слова вылетали, как метеоры, бррррррр-а-та брррррррр-а-та, я даже слова "я" не уловил, не говоря уж об артиклях или каком-нибудь "ничего".
Наконец, когда мы сели для дозаправки на Тринидаде, я подошел к ним и очень медленно произнес на португальском, вернее на том, что я считал португальским:
- Извините… вы понимаете… то, что я сейчас говорю?
- Pues não, porque não, - "Конечно, почему же нет?", ответили они.
Ну и я объяснил им, как смог, что полгода изучал португальский, однако разговоров на нем никогда не слышал, а, прислушиваясь к ним в самолете, не смог понять ни единого слова.
- А, - рассмеялись они. - Não e Portugues! E Ladão! Judeo!
Язык, на котором они говорили, имел к португальскому такое же отношение, какое идиш имеет к немецкому, - представьте себе, как человек, изучавший немецкий, сидит за спинами двух говорящих на идише евреев и пытается понять, что происходит. Язык явно немецкий, а разобрать ему ничего не удается. Должно быть, как-то не так он этот язык учил.
Когда мы вернулись в самолет, они указали мне на человека, говорившего по-португальски, и я уселся рядом с ним. Выяснилось, что он изучал в Мэриленде нейрохирургию, так что разговаривать с ним было нетрудно, - пока речь шла о cirugia neural, o cerebreu и прочих "сложных" вещах подобного рода. Длинные слова переводятся на португальский с великой легкостью, поскольку отличаются лишь окончаниями: там где в английском "-tion", в португальском "-çao"; где "-ly", там "-mente", и так далее. А вот когда он взглянул в окно и произнес что-то совсем простое, я ничего не понял - не смог разобрать слова "небо синее".
С самолета я сошел в Ресифи (дорогу от Ресифи до Рио должно было оплатить правительство Бразилии). Меня встречал тесть Чезаре Латтеса, возглавлявшего Центр физических исследований в Рио, его жена и еще один человек. Пока мужчины забирали мой багаж, женщина спросила меня по-португальски: "Вы говорите на португальском? Замечательно! А как получилось, что вы стали его учить?".
Я ответил, медленно, с большими усилиями:
- Сначала я учил испанский… потом выяснилось, что я еду в Бразилию…
Дальше я хотел сказать: "Ну, я и выучил португальский", однако никак не мог этого "ну" вспомнить, я же умел сооружать только ДЛИННЫЕ слова, поэтому закончил так: "CONSEQUENTEMENTE, apprendi Portugues".
И когда мужчины вернулись с моим багажом, она им сказала:
- Представьте, он говорит по-португальски! И такие чудесные слова знает: CONSEQUENTEMENTE!
Тут по радио объявили: рейс на Рио отменяется, следующий будет только во вторник, - а мне нужно было попасть в Рио самое позднее в понедельник.
Я страшно расстроился.
- Может, найдется грузовой самолет? - спросил я. - Мне доводилось летать и на грузовых.
- Профессор! - ответили мне эти трое. - У нас в Ресифи так хорошо. Мы вам все здесь покажем. Расслабьтесь, вы же в Бразилии.
В тот вечер я пошел прогуляться по городу и наткнулся на небольшую толпу, собравшуюся вокруг здоровенной прямоугольной ямы, выкопанной прямо посреди улицы, - она предназначалась для канализационных труб или еще для чего, - и в этой яме стоял автомобиль. Чудо что такое: машина вошла тютелька в тютельку и крыша ее оказалась вровень с дорогой. Рабочие не потрудились поставить под конец дня какие-либо предупреждающие знаки, и человек просто-напросто въехал в яму. У нас не так, отметил я про себя. Когда у нас копают яму, вокруг нее ставят, чтобы защитить водителей, знаки объезда, мигающие огни. А тут - люди вырыли яму, рабочий день закончился, и они просто ушли.
Так или иначе, Ресифи действительно оказался приятным городом, и я остался в нем до вторника.
В Рио меня встречал сам Чезаре Латтес. Национальное телевидение снимало нашу встречу, правда, без записи звука. Оператор сказал:
- Сделайте вид, будто вы разговариваете. Скажите что-нибудь друг другу - все что угодно.
И Латтес спросил меня:
- Вы уже нашли себе на ночь хороший словарь?
В тот вечер бразильские телезрители наблюдали за тем, как директор Центра физических исследований приветствует приглашенного профессора из Соединенных Штатов, - знали бы они, что темой их беседы были поиски девушки, с которой профессор мог бы провести ночь!
При первом моем приходе в Центр, нам нужно было решить, в какое время я буду читать лекции - по утрам или после полудня.
Латтес сказал:
- Студенты предпочитают послеполуденные часы.
- Ладно, буду читать после полудня.
- Да, но на пляже после полудня такая благодать. Читайте лучше по утрам, а под вечер будете наслаждаться пляжем.
- Вы же говорите, что студенты предпочитают послеполуденные часы.
- Об этом вам волноваться нечего. Делайте как вам удобнее! Наслаждайтесь пляжем.
И я понял, что здесь смотрят на жизнь не так, как там, откуда я приехал. Во-первых, здешние люди, в отличие от меня, никуда не спешат. А во-вторых, если для тебя лучше вот так, махни рукой на все остальное! И я стал по утрам читать лекции, а после полудня наслаждаться пляжем. Знай я все это раньше, сразу стал бы учить португальский, а не испанский.
Поначалу я собирался читать лекции по-английски, но тут обнаружилось следующее: когда студенты объясняли мне что-либо по-португальски, я их толком не понимал, хоть португальский немного и знал. Мне было не ясно, говорят они "возрастает", или "уменьшается", или "не возрастает", или "не уменьшается", или "уменьшается медленно". А когда они начинали вымучивать английские фразы, произнося "ahp" вместо "up" или "doon" вместо "done", я понимал, о чем речь, даже при том, что произношение у них было паршивое, а грамматика увечная. И я сообразил, что если мне хочется разговаривать с ними и чему-то их научить, лучше делать это по-португальски, каким бы жалким он у меня ни был. Так им легче будет меня понимать.
В тот первый мой приезд в Бразилию, продлившийся шесть недель, меня попросили выступить в Бразильской академии наук - рассказать о недавно законченной мной работе из области квантовой электродинамики. Я надумал говорить по-португальски и двое студентов Центра вызвались мне помочь. Текст доклада я написал сам, потому что, если бы его написали они, в нем оказалось бы слишком много слов, которых я и не знаю, и произносить не умею. Написал, стало быть, а они подправили грамматику и кое-какие слова, сделали текст удобопонятным, однако он все равно остался на том уровне, на котором я мог его читать и более-менее понимать, что я, собственно, говорю. Они также научили меня правильно произносить слова: "de" должно лежать где-то между "deh" и "day" - и никак иначе.
Пришел я на заседание Бразильской академии наук, первый докладчик, химик, поднимается на трибуну и начинает докладывать - по-английски. Это что же, он вежливость проявляет или как? Понять, что он говорит, я не могу, потому что произношение у него совсем никуда, но, может, оно у всех здесь такое, и остальные его понимают? За ним встает следующий, тоже докладывает что-то и тоже по-английски!
Когда наступил мой черед, я сказал:
- Простите, я не знал, что официальным языком Бразильской академии наук является английский, и потому не стал готовить мой доклад на этом языке. Так что, прошу меня извинить, но я зачитаю его по-португальски.
И зачитал, и все были довольны.
Следом встает еще кто-то и говорит:
- Следуя примеру моего коллеги из Соединенных Штатов, я тоже буду выступать по-португальски.
В общем, насколько мне известно, я изменил традицию, касающуюся того, на каком языке следует читать доклады в Бразильской академии наук.
Несколько лет спустя я познакомился с бразильцем, который в точности процитировал мне начальные фразы моего тогдашнего выступления в Академии. Так что я, похоже, произвел там немалое впечатление.
Тем не менее язык этот никак мне не давался, и я продолжал работать над ним постоянно, читая газеты и прочее. И лекции продолжал читать на португальском - вернее, на том, что я именовал "фейнманов португальский", сознавая, что на подлинный португальский он похожим быть не может, поскольку я сам не всегда понимал, что говорю, как не понимал и того, что говорили на улицах люди.
Бразилия понравилась мне настолько, что год спустя я приехал туда снова и уже на десять месяцев. На сей раз я читал лекции в университете Рио, который, предположительно должен был мне платить, однако не платил ничего, так что деньги, которые мне полагалось получать в университете, я получал от Центра.
В конечном итоге, я поселился там в отеле "Мирамар", стоящем прямо на пляже Копакабаны. И на какое-то время мне отвели номер на тринадцатом этаже - с видом на океан и на пляжных девушек.
Оказалось, что в этом отеле постоянно останавливаются, чтобы "отлежаться" - термин, который всегда приводил меня в недоумение - пилоты и стюардессы "Пан-Американ эйрлайнз". Селились они всегда на четвертом этаже, а поздно ночью принимались воровато сновать вверх-вниз на лифтах.
Как-то раз я отправился в недельную поездку по стране, а когда вернулся, управляющий отелем сказал мне, что ему пришлось сдать мой номер кому-то еще, поскольку больше свободных в отеле не было, - а мои вещи он распорядился перенести в другой номер.
Этот находился над кухней, обычно в нем никто подолгу не задерживался. Управляющий, судя по всему, решил, что я - единственный, кто способен уяснить преимущества этого номера в такой мере, чтобы смириться с кухонными запахами и ни на что не жаловаться. Я и не жаловался: номер находился на четвертом этаже, рядом с теми, в которых жили стюардессы. Это избавляло меня от множества проблем.
Людям, работавшим на авиалинии, жизнь, которую они вели, отчасти, как это ни странно, наскучила, и вечера они нередко просиживали в барах. Мне эти люди нравились, и я, чтобы пообщаться с ними, тоже зачастил в бары - и каждую неделю проводил в них по несколько дней кряду.
И однажды, около 3.30 дня, иду я вдоль пляжа Копакабаны, прохожу мимо бара и внезапно меня охватывает сильнейшее чувство: "Вот именно то, что мне сейчас требуется: зайти туда и выпить!".
Я сворачиваю к бару и тут говорю себе: "Минуточку! Сейчас середина дня. В баре пусто, разговаривать не с кем, а значит и причин для того, чтобы пить, у тебя нет. С чего это тебе вдруг так приспичило?" - и я испугался.
С тех пор я спиртного в рот больше не брал. Думаю, никакая особая опасность мне не грозила, поскольку пить я бросил без каких бы то ни было усилий. Однако та сильная, внезапно возникшая потребность меня напугала. Понимаете, я так люблю думать, что боюсь попортить замечательную "мыслительную машину", доставляющую мне столько радости. По этой же причине я, много позже, не стал экспериментировать с ЛСД - несмотря на весь мой интерес к галлюцинациям.
Ближе к концу того бразильского года я повел одну из стюардесс - очень милую девушку с косами - в музей. Когда мы проходили через посвященный Египту отдел, я начал рассказывать ей: "Крылья на саркофаге означают то-то и то-то, а вот в эти вазы складывали внутренности, а вон за тем углом должно находиться то-то и то-то…" и вдруг подумал: "Откуда ты все это знаешь? От Мэри Лу" - и мне страх как захотелось увидеть ее.
С Мэри Лу я познакомился в Корнелле, а после, перебравшись в Пасадену, узнал, что она переехала в находившийся неподалеку Уэствуд. Какое-то время она мне нравилась, но мы с ней часто ругались и, в конце концов, решили, что ничего у нас не получится - и расстались. Однако, после года, проведенного мной со стюардессами, я впал в своего рода отчаяние и, рассказывая этим девушкам то и сё, все время думал о том, какая удивительная женщина Мэри Лу, и о том, что ругаться нам с ней ну совершенно не стоило.
Я написал ей письмо с предложением выйти за меня замуж. Человек умный, наверное, сказал бы мне, что это опасно: когда ты находишься вдали от женщины и ничего, кроме бумаги у тебя нет, ты испытываешь одиночество, вспоминаешь только хорошее и не можешь припомнить причин, по которым вы с ней бранились. Ну так ничего у нас и не вышло. Мы тут же снова начали ссориться, и брак наш продлился всего два года.
Один из служащих посольства США знал, что мне нравится самба. Думаю, я рассказал ему, что, когда первый раз приезжал в Бразилию, то услышал на улице, как репетировала игравшая самбу группа и захотел узнать о бразильской музыке побольше.
Он сообщил мне, что у него на квартире каждую неделю репетирует небольшая группа из тех, что называются "районными", и предложил прийти послушать ее.
Группа состояла из трех не то четырех человек (одним из них был швейцар того же самого многоквартирного дома) и, поскольку репетиции происходили в квартире - больше им репетировать было негде, - играли они довольно тихо. Один играл на бубне, который они называли pandeiro, другой на маленькой гитаре. Мне все время казалось, что я слышу звук барабана, хотя никакого барабана там не было. В конце концов я сообразил, что это звучит бубен, тот парень играл на нем замысловатым таким образом, - выворачивая запястья и ударяя по коже бубна большим пальцем. Мне это показалось занятным и я тоже выучился - более или менее - играть на pandeiro.
Приближался сезон Карнавала - сезон исполнения новой музыки. В Бразилии новую музыку и новые записи не представляют публике постоянно, это делается во время Карнавала - очень веселое, волнующее время.
Оказалось, что тот швейцар был еще и композитором, принадлежавшим к небольшой "школе" самбы - "школе" не в смысле образования, но в том, в каком, типчиков, околачивавшихся на пляже Копакабана, называли Farçantes de Copacabana, то есть "Жульем Копакабаны", - я проявил к ней живейший интерес, и швейцар пригласил меня поиграть с ним и его друзьями.
"Школа" эта представляла собой вот что: ребята из favelas - беднейших районов города - собирались вблизи одной из площадок, на которых строились многоквартирные дома, и репетировали к Карнавалу новые вещи.