"Беда не приходит одна",- говорит пословица. Так случилось и здесь. Наследующий день, в установленные сроки, Вася Ходов тщетно ждал ответа на своивызовы. Эфир молчал. Прошел день, и по-прежнему никто не отозвался на зов нашейстанции. Еще день, еще и еще. Какие-то атмосферные явления создали зонунепрохождения радиоволн. Наша радиосвязь совсем расстроилась. Шли недели.Однажды удалось связаться с Ленинградом и молниеносно получить ответ нателеграмму Урванцева. Его жена жила в Ленинграде, и связь с нею радиостанцияподдерживала по телефону. Но для Журавлева не было ни слова. Два или три разасостоялся короткий случайный разговор с якутскими и дальневосточными станциями.Они приняли наши метеосводки, но для нас передач, естественно, не имели.
Телеграмма жены Журавлева продолжала лежать в моем столе.
На следующее утро после, получения телеграммы Журавлев, сев за завтрак на своеобычное место рядом со мной, рассказывал свой сон. Он видел во сне дочку. Онабыла в розовом платье, собиралась в школу и просила купить ей новые валенки...Ходов быстро встал из-за стола и выбежал на кухню. Урванцев низко наклонилсянад тарелкой. С тех пор редко проходил день, чтобы Журавлев не делился с намивоспоминаниями о своих детях, чаще всего о Вале.
Подавляя душевную боль, я внимательно слушал его рассказы. Перед глазами стояласветловолосая, голубоглазая стройная девочка, оставшаяся на молу вАрхангельске. По рассказам отца я знал все мелочи ее маленькой жизни; мнеказалось, что я полюбил ее не меньше отца. Как я хотел, чтобы дети осталисьжить! Иногда я думал, что не выдержу этого испытания и крикну Сергею: "Замолчи!Вали нет!" Но брал себя в руки и снова слушал. Я не мог допустить, чтобы гореили ожидание его на неопределенное время захлестнуло наш маленький коллектив вполярную ночь. Дети для Журавлева оставались живыми.
Наконец, связь восстановилась. Все были счастливы тем, что теперь можно ждатьизвестий от семей. И вот Вася передал мне новую телеграмму от жены Журавлева.Она была послана на следующий день после первой, но из-за отсутствия связи всеэто время пролежала на Земле Франца-Иосифа. В телеграмме было только два слова:
"Дети умерли"...
Я объявил Журавлеву о предстоящем походе и решил сообщить ему тяжелую весть впути. Мне казалось, что ему будет легче пережить горе вдали от базы, наедине сомной. А главное, думалось, что тяжести похода не дадут ему сосредоточиться насвоем горе, а физическое утомление скорее притупит душевную боль.
...Первую ночь мы провели на льду, в 40 километрах от базы. Утром меня разбудилмороз. Было еще рано. Я выбрался из палатки, чтобы провести наблюдения.Термометр показал 32° ниже нуля. Небо было ясным. Стоял штиль. Насеверо-востоке виднелся мыс Серпа и Молота. Вершина горы четко рисовалась назеленоватом небосводе. Только ее подошву скрывала подозрительная белая полоса.Чтобы получше рассмотреть ее, вооружился биноклем. Вдруг резкий порыв ветраударил мне в глаза. Он кипятком ожег лицо, вырвал несколько искр из трубки,взвизгнул, точно испытав удовольствие .от своей проказы, и стих. На ледянойравнине кое-где закрутились маленькие снежные вихри, но и они скоро исчезли.Минут двадцать стояла полная тишина. Я услышал, как проснувшийся Сергей разжегпримус. Несколько собак, поднявшись с належанных мест, покрутились на одномместе и легли спиной к северо-востоку. Местами опять закрутилась поземка.Вскоре выросло несколько снежных вихрей. Очередной шквал ветра заставил меняотвернуть лицо. В воздух взметнулся снег. Точно в испуге, вокруг лагерязасуетились сухие, как песок пустыни, снежные кристаллы.
Шквалы ветра налетали все чаще и чаще. Мыс Серпа и Молота выше и вышезанавешивала белая мгла. Начинался снежный шторм. Он должен был ударить нампрямо в лоб... Вернувшись в палатку, я рассказал Журавлеву о постигшем егонесчастье... Кто любит детей, тот поймет его горе, а кто знает настоящуюдружбу, почувствует мою боль за товарища...
Ветер усиливался. Его свист уже переходил в сплошной печальный вой. В другоевремя я бы не снялся с бивуака. Сейчас же надо было идти. Я вылез из палатки,быстро заложил обе упряжки и закрепил на санях груз. Оставалось снять палатку исвернуть постели.
Журавлев неподвижно сидел над примусом. По суровому лицу охотника одна задругой катились слезы. Широкие плечи сгорбились, словно придавленные горем.Казалось, не позови его, он так здесь и останется.
- Пойдем, Сергей!
- Как пойдем? Куда? - очнувшись, переспросил Журавлев.
- Пойдем вперед. Мы всегда должны идти вперед!
Я потушил примус, собрал постели и снял палатку. Журавлев машинально наделподанный мной совик. Моя упряжка тронулась навстречу шторму. Следом рванулисьсобаки охотника. Вместе с нами пошло и горе.
Вдвоем
Ветер быстро нарастал. Впереди поднималась белая стена метели. Вскоре онаскрыла столообразную вершину мыса Серпа и Молота. Снежные ручьи поземки слилисьв мощные курящиеся потоки. Потом соединились и они. Образовалось сплошноекипящее море. Но вот взошло огромное солнце. Ледяные поля словно вспыхнули.Красным светом загорелся снег, зарделась снежная пыль. Казалось, что льдыпревратились в расплавленный металл, который, курясь красным паром, бурнымпотоком устремился нам навстречу.
Метель усиливалась беспрерывно. Ветер то визжал, то переходил на низкий вой, тообрывал, то снова начинал свою дикую песню. Иногда мне казалось, что в ревеметели слышится человеческий голос. Оглянувшись, я видел, как шевелятся губыСергея. Кричал ли он на собак, стонал или разговаривал сам с собой - я не могпонять.
Небо скрылось за снежной пылью. Солнце уже еле просвечивало и казалосьбесформенным слабым пятном. В одну из передышек я вынул анемометр. Скоростьветра достигала 18 метров в секунду. Это при 32° мороза! Сидеть на санях былоуже нельзя - мороз пронизывал двойную меховую одежду. Идти против ветра тоженевозможно. На лице образовывалась ледяная маска. Ветер захватывал дыхание,валил с ног. Но... идти было нужно. А когда нужно - значит, можно.
Останавливались собаки. Они тыкались мордами в снег и старались отвернуться ответра. Одну из них, с низкой, редкой шерстью, боясь заморозить, я освободил отлямки. Она минут пять пыталась бежать рядом, потом остановилась, повернула поветру и исчезла в ревущем хаосе. Остальных я гнал вперед. Им еще никогда небыло так тяжело. Но человек страдал сильнее, и единственной помощью ему былопродвижение вперед. Собаки должны были идти.
Так - километр за километром, час за часом. Меня самого оставляли силы.Оглядываясь, я видел за собой упряжку Журавлева и его самого, борющегося сметелью. Один раз я заметил, как, подбегая к упряжке, он упал. Собакиостановились. Через минуту их силуэты растаяли в снежном вихре. Я остановился.Скоро тени человека и собак появились вновь. Я снова поднял свою упряжку.
"Не слишком ли жестокое лечение? Не бесчеловечна ли моя помощь? Мой товарищфизически всегда был сильнее меня. Но сейчас он падает. Горе надломило его.Сейчас я сильнее. Значит, должен помочь. Значит, любыми средствами отвлечь егоот тяжелых мыслей. Буду гнать собак, пока есть силы. Надо дойти до такойусталости, чтобы хотелось только спать".
И снова - километры мучительного пути. Лицо теряло чувствительность. Коченелируки. Растирал их снегом и шел дальше.
На 19-м километре, обернувшись, я увидел, что Журавлев ничком лежит на санях.Упряжка его остановилась. Собаки подняли морды и завыли. Заунывный вой смешалсяс ревом метели. Я повернул свою упряжку и молча принялся разбивать лагерь.
Одному справиться с палаткой при таком ветре очень трудно. Сначала я крепковбил колья, полуразвернул палатку и придавил ее снежной глыбой, потом привязалк кольям и уже тогда подполз под парусину и быстро поднял ее на стойки.Рискованный маневр удался - палатка осталась цела.
Журавлев, не раздеваясь, свалился на разостланный мной спальный мешок. Янарезал снежных глыб и с наветренной стороны палатки выложил стену. За нейобразовалось затишье. Ветер перестал трепать парусину. В палатке стало теплее.Точнее, внутри ее был тот же 32-градусный мороз, но только без ветра.
Накормив собак, я разжег примус и взялся за приготовление ужина. Сергей металсяв тяжелом сне...
Метель бушевала всю ночь. Только перед утром ветер начал спадать, и скорозаштилело. Зато мороз достиг 34°. Правда, без ветра он был менее чувствителен.Поэтому погода казалась хорошей.
Когда проснулся Журавлев, у меня готов был завтрак, а собаки ожидали вупряжках. Скоро они уже мчали нас к мысу Серпа и Молота. На 11-м километре мывышли к продовольственному складу. К этому времени термометр показывал уже-36,3°.
Не разбивая палатки, я сварил суп. Во время обеда наши металлические ложкинастолько обмерзали, что порой походили на небольшие ручные гранаты. Чтобыоттаять их, приходилось поглубже погружать в кастрюльку с горячим супом инекоторое время держать там.
Мои попытки сфотографировать район ни к чему не привели: "Лейка", вынутая из-запазухи, превращалась на морозе в бесполезный кусок металла.
Здесь догрузили сани. Теперь общая нагрузка на каждую собаку равняласьпятидесяти килограммам. После полудня оставили мыс Серпа и Молота и взяли курсна север.
Дорога была сносной. Только местами наметенный снег еще не успел смерзнуться.На таких участках приходилось идти пешком и иногда помогать собакам. Остальноевремя сидели на санях и сходили с них только для того, чтобы согреться.
В 17 километрах от склада разбили бивуак. Рядом стоял большой айсберг.Настоящий дворец! Метров на 20 возвышался он над морскими льдами. С однойстороны волны вымыли в нем огромную пещеру. Образовался целый зал с причудливымпотолком, несколькими -колоннами, тремя высоко расположенными окнами и широкойдверью. Занесенная сюда снежная пыль толстым пушистым ковром покрывала пол.Незадолго до нас здесь побывал песец. Он даже лежал за одной из колонн.
Журавлев по-прежнему был молчалив. На мои обращения он отвечал односложными"да" или "нет", а чаще кивал головой. Горе продолжало сопровождать нас...
В ночь на 10 марта мороз еще более усилился. Мы часто просыпались и старалисьпотеплее закутаться в меха. От холода ломило ноги. Только когда натянули наспальные мешки совики, удалось заснуть по-настоящему.
С утра, снявшись с бивуака, направились к лежащему впереди не то заливу, не топроливу, который вдали все более и более сужался. Справа виднелся берег,знакомый нам еще с прошлой осени, а слева блестел ледниковый щит, покрывавшийкакой-то остров.
Дорога заметно ухудшилась. Айсберги стали попадаться чаще и становилиськрупнее. Между ними часто лежал рыхлый снег, не державший саней. Продвижениезамедлилось. После полудня раз пять приходила с северо-востока густая белаямгла. Когда она широкой волной накрывала наш караван, мороз казался ещесильнее. Даже теплые меха не спасали от него. Казалось, что при дыханииглотаешь куски холода и чувствуешь, как внутри будто все застывает.
За день осилили только 16 километров. Дошли до крайней точки прошлогоднегоосеннего маршрута - мыса Октябрьского. Далее лежала неизвестность. Берега здесьеще не видели человека, и куда они должны были привести нас - оставалосьтайной.
Ширина пролива или залива здесь, от мыса Октябрьского до неизвестного острова,покрытого ледниковым щитом, не более 7 километров. Посредине (условно скажем)пролива лежит несколько мелких островков с высокими обрывистыми берегами. Одиниз них мне удалось осмотреть. Сложен он известняками с очень богатой ископаемойфауной.
Вернувшись в палатку, я до отказа накачал примус и начал кропотливую работу -сушить рукавицы и капюшон кухлянки.
Это сложное занятие. Но чему не научит нужда. Нас она научила извлекатьмаксимум полезного из примуса. Мы пользовались обыкновенным примусом сдвухлитровым резервуаром. При полном и беспрерывном горении двух литровкеросина нам хватало на шесть часов. Когда особенно донимал мороз и не былонеобходимости экономить керосин, мы накачивали примус до отказа, ставили егопосредине палатки, садились как можно ближе и наслаждались теплом. В такиеминуты примус создавал в палатке все известные человечеству климатические зоны.Тропики располагались вокруг шипящей, раскаленной горелки и заканчивались околонаших лиц. Дальше узенькой полоской шел умеренный климат. И, наконец,всеобъемлющей зоной нас окружали полярные страны.
Чтобы просушить отсыревшие меховые рукавицы или чулки, надо вывернуть ихмездрой наружу, держать над горелкой, беспрерывно мять руками и зорко следить,чтобы они не попали "в тропики". Здесь кожа моментально свернется, сделаетсяломкой и негодной для носки. Чтобы высушить одни рукавицы, надо потратитьчас-полтора времени, примерно пол-литра керосина и очень много терпения.
При умеренном морозе (20-25°) и безветрии примус дает ощутимое тепло в палатке.Тогда можно сидеть в ней без рукавиц и капюшона и даже без верхней одежды,которую можно для просушки развесить над примусом под матицей палатки. Когданадо было экономить керосин и не представлялось возможности просушить одежду,примус особенно благодетельную роль играл по утрам. Отсыревшие рукавицы икапюшон за ночь смерзались в комок. Надеть их в таком виде было невозможно. Вовремя приготовления завтрака они оттаивали и надевались, впрочем сейчас жеснова замерзали, но уже приняв нужную форму. Требовать большего было нельзя.
Журавлев делал все что нужно. Держался следа моей упряжки, подгонял своихсобак, подхватывал сани, когда они готовы были перевернуться, вытаскивал их изубродного рыхлого снега. Но все это он делал автоматически. Не было видноэнергии, живости и задора, обычных для него в другое время. К концу дневногоперехода он выглядел совсем разбитым, молча валился на постель и тут жезасыпал. Я кормил собак, готовил пищу и будил его самого, чтобы накормить.
Мне было понятно состояние товарища, хотелось вдохнуть в него жизнь, вернутьпрежние упорство и энергию. В палатке, когда он не спал, я всячески пыталсяотвлечь его от дум и заставить чем-нибудь заняться. В этот день, просушиваясвою одежду, я подвинул Журавлеву его малицу. Он понял и молча занялся ею.
На следующий день, 11 марта, с утра и до вечера держался сильный мороз стуманом. В середине перехода мы вынуждены были раскинуть палатку, чтобывскипятить чай и хоть немного обогреться кипятком.
Берег почти все время шел на северо-восток, несмотря на мое сильное желание,чтобы он повернул на северо-запад или хотя бы на север. Туман временами редел.К западу от своего пути мы видели три куполообразные пологие вершины, кажетсяпокрытые льдом. Определить, соединены ли они в один большой остров, или этоотдельные острова, вытянутые вдоль нашего берега, из-за плохой видимости былоневозможно. Можно было только предполагать, что наш путь ведет в глубь узкого,длинного залива.
Уже перед концом 24-километрового перехода из тумана, километрах в пяти-шести,вновь показался купол. Все пространство между нами и этим куполом, насколькопредставлялась возможность рассмотреть, было забито многочисленными айсбергами.
Эти грандиозные ледяные "кристаллы" все больше и больше стали досаждать нам.Последние 6 километров мы шли то по узенькой полоске, отделявшей обрывистыйизвестняковый берег от выстроившихся вдоль него айсбергов, то коридорами междуайсбергами, то, наконец, взбираясь на некоторые из них. Встречались айсберги ссовершенно ровной, плоской поверхностью, поднимавшейся над морскими льдамивсего лишь на 3-4 метра. На них можно было без особого труда подняться поснежным забоям. По одному такому айсбергу мы прошли 1200 метров и благополучноспустились на морской лед. Однако это было редкостью. Преобладали ледяныемахины, хотя и с плоской вершиной, но с прямыми, отвесными стенами, высотой в12, 16 и даже 20 метров. На такие не заберешься. Здесь наш: путь извивался поузким коридорам, точно по улочкам беспорядочного средневекового городка. Саничаще и чаще погружались в сугробы рыхлого снега. Вытаскивать их оттудастановилось все труднее. Не чувствуя мороза, мы обливались потом и готовы былисбросить верхнюю одежду. Но надобность в этом неожиданно отпала. Обстоятельстванастолько резко изменились, что поставили нас в тупик.
Мыс, к которому мы пробрались между айсбергами, в действительности оказалсянебольшим островком, отделенным от берега языком ледника, лежащего на суше.Выйдя сюда, мы невольно остановились. Берег неожиданно повернул наюго-юго-восток. Туман сильно сгустился. Рассмотреть что-либо к северу былоневозможно. Оставив товарища с собаками, я полез на возвышенность. Но и отсюдаувидел не больше. Ясно было одно, что здесь берег минимально на полтора-двакилометра уходил в указанном направлении. Далее все скрывала стена тумана. Чтозто - залив, бухта или оконечность острова, вдоль которого мы шли?
Наступили сумерки.
Чтобы ориентироваться, я решил остановиться и ждать улучшения видимости. Нехотелось гнать собак с тяжелым грузом почти в обратном направлении или в лучшемслучае выписывать все извилины берега.
Спустились на лед и оказались под отвесной стеной высокого айсберга. Под ногамилежал крепкий снежный забой. Выбрали место для палатки. С противоположнойстороны стена айсберга была наклонной" а неровности ее позволяли забратьсянаверх. Я попросил Журавлева веревкой измерить высоту. Оказалось, что вершинаайсберга поднимается на 21 метр. Это высота семиэтажного дома. Такова была нашановая "гостиница".
Собак для защиты от возможного ветра расположили между двумя высокимизастругами. Сильный мороз и тяжелая работа заметно сказывались на нашихпомощниках. В этом походе я ежедневно давал им двойные порции, но, несмотря наэто, животные сильно похудели. В этот вечер они были неспокойны и послекормежки никак не могли устроиться на ночь. Каждая собака хотела сделать себеямку, в которой было бы удобнее и теплее провести холодную ночь. Возможно, чтоони предчувствовали новую метель.
Я долго наблюдал, как собаки скребли когтями снег, утрамбованный морозами иветрами почти до плотности мрамора. Особенно старался Лис - небольшой рыжийпес. Он кружился на месте, повизгивал, пытался разгрести снег то с одной, то сдругой стороны. Все старания его оставались безрезультатными. На снегуоставались только еле заметные царапины. Наконец, Лис бросил безнадежный труд,посмотрел на меня и вдруг, высоко подняв морду, завыл. Вся стая, точно покоманде, присоединилась к запевале. Печальный вой огласил сумерки надокружающим нас ледяным хаосом.
- Уйми их, уйми! Душу вывернут! - закричал Журавлев, выскакивая из палатки изажимая уши.
Я схватил кнут, щелкнул им, и вой оборвался на какой-то недосягаемо высокойноте. Но собаки не ложились. Они ждали помощи. Я попробовал снег лопатой. Но иэто орудие оказалось не лучше собачьих когтей. Только ножовкой мне удалосьвыпилить круглую глыбу. Лис немедленно залез в образовавшуюся ямку, плотносоставил все четыре лапы, сделал в таком положении несколько оборотов и лег,свернувшись пушистым клубком. Все четыре лапы так и остались вместе, словносвязанный пучок. Нос собака прижала к этому пучку и хвостом покрыла сверху инос и лапы. Вся поза пса, казалось, говорила: вот так будет потеплее. Остальныесобаки стояли и тоже ждали помощи. Пришлось вырезать ямки для всех. Псызабрались в них и успокоились.