Трое из нас, высадившихся на безымянном островке, уже достаточно знали полярныеусловия и имели свои собственные представления о них. Для нас Арктика не былани "страной отчаяния", ни "безжизненной пустыней", ни той страшной частью нашейпланеты, которая не вызывает у человека никаких чувств, кроме печали, бессилияи обреченности, как ее рисовали европейские и американские путешественники. Новместе с тем мы были далеки в своих представлениях об Арктике, как о счастливойАркадии.
Мы знали, что достаточно испытаем морозов и как благодать будем восприниматьлетнее тепло в 4-5°; услышим достаточно громкий вой метелей и грохот ломающихсяльдов, а временами будем напрягать слух, чтобы услышать хоть один звук в часыполярной тишины и безмолвия; мы должны пережить мрак полярной ночи, но затомесяцами будем видеть незаходящее солнце; мы много раз проклянем полярныетуманы, ползая в них, точно слепые щенки, но также будем видеть и полярныесияния, которыми никогда не устает любоваться человек; встретим на своем пути ировные льды, и ледяные нагромождения, продвижение среди которых поистинемучительно; будем видеть Арктику, клокочущую жизнью, и Арктику, закованную вледяную броню, внешне действительно напоминающую пустыню.
Ни я, ни мои спутники не собирались разыгрывать роль Робинзонов или изображатьиз себя ходульных героев; мы не мечтали, как о блаженстве, о трудностях илишениях, так как прекрасно знали, что их будет достаточно на нашем пути и чтонам не миновать их. Поэтому на морозы Арктики мы смотрели так же, как кочегарына жару у котельных топок; на полярные метели - как моряк на бури, а на льды -как шофер на трудную дорогу. Условия тяжелые, но нормальные и естественные дляАрктики. В тех случаях, когда возможно, мы должны были избегать трудностей, атам, где этого сделать нельзя, бороться с ними.
Борьба началась с того дня, как мы распрощались с "Седовым". Наша жизнь ненаходилась в прямой зависимости от результатов охоты. Но мы не могли отделитьсвое существование от задач, поставленных перед нами, а выполнение этих задачцеликом зависело от того, как мы сумеем использовать кладовую Арктики. И непотом, не в будущем, а сейчас же, немедленно!
Охота
При малейшей возможности, а нередко только при одной лишь надежде навозможность мы выходили в море на охоту. Не спали по двое-трое суток, чтобы неупустить благоприятную погоду, и забывали об усталости, когда видели зверя.Каждая новая добыча - нерпа, морской заяц или медведь - увеличивала нашизапасы, а каждый новый килограмм мяса делал реальными планы нашей работы,приближал нас к мечте об исследовании Северной Земли. Мы заставили Арктикупомогать нам своими ресурсами, и думаю, что не упустили ни одной возможности,которую давала нам природа.
Обязанность добыть мясо легла на меня и Журавлева. Когда на море разгуливаласьволна и охота на морского зверя делалась невозможной, мы занимались работами удомика и готовили базу к зимовке. Таких дней было немало. Это способствовалодовольно быстрому ходу работ по устройству базы, но срывало заготовку корма длясобак.
Кроме непогоды, нас подводило еще и то, что зверь в это время редко выходит налед. Бить его нужно было на воде. А убитый на воде тюлень моментально тонет.Часто нам не удавалось загарпунить подстреленного зверя, поэтому половинудобычи мы безвозвратно теряли. Все же наши запасы росли.
Птицы еще не все отправились на юг. В нашем районе было много чаек. Некоторыеиз них даже пытались вредить нам. Первые дни мы охотились неподалеку от домикаи тут же на берегу складывали добычу. Собак посадили на цепи, чтобы не бегалипо припаю и не отпугивали зверя. Но стоило только привязать собак, какпоявлялись целые полчища белых полярных чаек. Они стаями садились назаготовленные туши и рвали их. Совершенно белые, без единого пятнышка, они, каккрупные хлопья снега, покрывали все вокруг. Прожорливость грабителей никак невязалась с их изящным видом. Они совсем обнаглели: завидя приближающегосячеловека, не старались улететь, а не торопясь, вразвалочку, спокойно отходилина четыре-пять метров от добычи и с видимым неудовольствием разглядывалиподошедшего своими черными, круглыми, как пуговицы, глазами. В другое время мы,вероятно, любовались бы этими изящными разбойниками, но сейчас нам был дорогкаждый грамм мяса, и красивая внешность чаек не могла нас подкупить.
Журавлев решил организовать охрану. К одной из туш он привязал собаку. Сначалачайки отпрянули и подняли в воздухе страшный крик. Но через полчаса они,кажется, поняли, что сторож, сидящий на цепи, мало опасен для них, и опускалисьна голову той нерпы, к ластам которой была привязана собака. Караульный сначаларычал и бросался на хищников, но после нескольких тщетных попыток поймать хотябы одного из них он в смущении (или огорчении) разровнял лапами гальку,свернулся клубком и сладко заснул. Обескураженный охотник накрыл тушибрезентом.
Кроме белых полярных чаек, время от времени появлялись стаи моевок, спронзительным писком носились крачки. Пролетали стайки куликов. Несколько раз,особенно в штормовые дни, появлялись розовые чайки. Иногда были видны глупыши илюрики. Порой поморник - чайка-разбойник - проносился в погоне за моевкой,поймавшей рыбку. Все эти птицы были безвредны для нас и, кроме оживления,ничего не вносили. Появлялись одиночки бургомистры - самые крупные и самыепрожорливые из чаек. Эти с жадностью смотрели на мясо, но осторожность мешалаим присоединиться к грабителям.
В охоте было достаточно неудач. Но промах или утонувшая добыча, которую мы неуспевали загарпунить, только подстегивали нашу настойчивость и охотничьесамолюбие. Удачные дни воодушевляли нас.
Однажды утром, выйдя из домика, я увидел на ледяном припае противоположнойстороны пролива, на расстоянии одного километра от базы, двух морских зайцев.Вдвоем с Журавлевым мы двинулись к ним на маленькой вертлявой промысловойлодочке. Необдуманно, вместо привычного трехлинейного карабина, я взял маузерУрванцева и, не зная боя ружья, промахнулся. Морские зайцы не имеют привычкиждать второй пули. Зверь оперся на передние ласты и, по-змеиному изогнув тело,нырнул в воду. Другой заяц, лежавший метров на тридцать дальше, моментальнопоследовал туда же. Казалось, что вместе с ним скрылась в морской глубине инаша надежда на поживу. Но возвращаться домой с пустыми руками не хотелось.Оставалось быть терпеливыми и ждать новой добычи.
Мы вылезли на припай, разожгли трубки и сделали вид, что ничего дурного неслучилось. За такое примерное поведение скоро была получена награда. В 50метрах от нас над водой показалась голова нерпы. После выстрела Журавлева зверьприподнялся и, склонившись набок, застыл. Вскоре нерпа уже лежала у наших ногна льду. Утопив после этого двух убитых нерп, мы решили разделиться. Я долженбыл стрелять, а товарищ - дежурить в лодке на воде, чтобы не терять считанныемгновения, пока подстреленный зверь погружается в воду. После каждого моегоудачного выстрела Журавлев устремлялся к добыче и успевал взять ее на гарпун.Одного зайца он ухитрился загарпунить, когда туша уже скрылась метра на полторапод воду. Это раззадорило охотника, и он еще быстрее носился на маленькойлодочке, рискуя каждую минуту перевернуться. Мне оставалось только не зевать ивернее брать прицел. Через два часа, не сходя с места, мы добыли семь нерп идвух зайцев, почти тонну мяса и жира. Это уже кое-что значило, и можно былосъездить домой пообедать.
После обеда выехали на моторной шлюпке забрать добычу. К вечеру нам удалосьдобыть еще пять нерп и одного зайца, которого мы рассмотрели в бинокль на однойиз редких льдин далеко в море. Вероятно, мы оставили бы его в покое, если быперед этим, возясь с неповоротливой шлюпкой, не потопили трех зайцев. Чтобынаверстать потерю, мы направились в открытое море. Стоял штиль. На мореобразовалось сало, через которое с трудом продиралась наша шлюпка.Около льдины шла полоса чистой воды, и мне удалось разогнать шлюпку и, заглушивмотор, подвести ее на полсотни метров к зверю. Поздно вечером мывернулись домой почти с полным грузом в шлюпке. В ней лежало три морских зайцаи двенадцать нерп - полторы тонны мяса. Но этим день не завершился. Заканчиваяавральную работу по разгрузке мяса, мы в каких-нибудь трехстах метрах от домаувидели двух медведей. Через минуту загремели выстрелы, и оба зверяраспластались на льду, увеличив наши запасы.
"Вот это денек!" - думал я, свежуя одного из медведей, в то время как товарищивозились около второй туши. Мой нож затупился. Решив сходить за другим, явыпрямился над зверем и... застыл в изумлении. Руки потянулись протереть глаза.Но нет, зрение не обманывало - на расстоянии выстрела стояли еще три медведя -самка с двумя пестунами. "Это уже слишком",-- подумал я. Медведи заметили наси, рассматривая, поднялись на задние лапы. Я схватил карабин, но - увы! - в немне оказалось ни одного патрона. Наконец, мне удалось привлечь вниманиетоварищей, увлекшихся своей работой.
Медведи повернули назад и через несколько минут скрылись за бугром острова,хотя в последний момент Журавлев успел ранить медведицу. Послав Урванцева иХодова на моторную шлюпку, мы с Журавлевым, захватив патроны, бросилисьвдогонку за беглецами. Раненую медведицу настигли на берегу, а пестуны были ужедалеко в море я вплавь уходили вдоль берега. Пули их не доставали. Наконец,вывернувшись из-за мыска, полным ходом подошла моторка. На ней мы без труданастигли беглецов и через час привезли их туши на базу. В этот день наши запасымяса выросли почти на три тонны.
Но такие дни были исключением. Часто по два-три дня мы вообще лишены быливозможности охотиться. Мешала непогода. Мой дневник пестрит такими записями:
"Сегодня сидим дома. Дует свежий юго-восточный ветер. Небо покрыто облаками.Идет снег. На охоту выезжать бесполезно - на море волнение".
"Опять свежий ветер с востока. Пасмурно. Снег. На охоту снова не выезжали".
"Снова ветер. На этот раз с северо-востока. Снова нет охоты. Скверно, мяса всееще мало".
"Меня все больше и больше беспокоит мясная проблема. Сегодня снова на морепоявился зверь, но для нас в этом мало радости. Дует сильный юго-западный ветерсо снегом, начинается настоящая метель. На море волнение, если и подстрелишьзверя, все равно не возьмешь. Журавлев не утерпел, с берега убил двух морскихзайцев, но оба они пошли ко дну. Он питает надежду найти их после того, как онивсплывут обратно. Но ни одного зверя из ранее потонувших мы еще не находили.Очевидно, их уносит течением".
Нередко удачно начавшуюся охоту прерывал ветер, неожиданно налетавший на сменуполному штилю. Вот одна из записей:
"...Полный штиль. Небо пасмурно. Порошит снег. В проливе тонкий слой сала.Охота началась неудачей. Первый убитый заяц пошел ко дну; второй ушел раненым.У моего товарища, взбешенного неудачей, сыплются ругательства и проклятия.Наконец, ему удается загарпунить огромного зайца, которого не легко быловытащить на лед. Настроение у охотника сразу стало благодушным.
Скоро мы добыли еще одного зайца и пять нерп... Но здесь охоту прервалналетевший с севера штормовой ветер".
И снова в дневнике: "Ветер, ветер", "Метель", "Ветер свистит и завывает". И ещераз: "Заготовить мяса во что бы то ни стало. От этого зависит будущий успех".
Не мудрено, что иногда в погоне за добычей, особенно при виде медведя,шагавшего у нас на виду в своей золотистой шубе, мы теряли голову иосторожность. Так было 16 сентября:
"После обеда на северо-восточной стороне пролива заметили медведя. Мишка шел насеверо-запад, уходя от нас. Запрягли десять собак и пустились в погоню. Нашотряд увеличил еще десяток свободных собак. Быстро миновав остров и выехав впролив, мы неожиданно попали на сильно размытый течениями лед. Думая, что этонебольшой участок, мы сначала не обратили внимания. До медведя не так уждалеко. Не упускать же его из-за какого-то гнилого льда? Катай дальше! Нодальше стало совсем нехорошо.
Лед еле держался, весь был усеян дырами и напоминал тонкий ломтик швейцарскогосыра. То одна, то другая собака проваливалась в промоину. Лед под тяжестьюсаней изгибался и трещал. На поверхность выступала вода. Но поворачивать теперьбыло уже поздно. По старому опыту мы с Журавлевым знали, что замедлять движениенельзя, а остановка на таком льду может кончиться катастрофой. Надо как можнобыстрее гнать собак. Только бы не остановились! "Ну, родимые, вытягивай!"Родимые тянули, а мы, готовые ко всему, стояли на санях, поближе к собакам,чтобы моментально обрезать постромки, если собаки провалятся, а самим как можнодальше прыгнуть от подломившегося куска льда. Каким-то чудом мы миновали гиблоеместо, и на душе сразу стало легче.
Медведь, о котором мы уже начали забывать, бросился наутек. Свободные собакизаметили его, быстро настигли, выгнали на береговой обрыв и остановили. Онидружно взялись за дело. Поднявшись на берег, мы увидели, как медведь, защищаясьот наседавших преследователей, лежал на снегу и отбивался зубами. Зад его виселнад обрывом, а на передних лапах он держался. В таком недостойном виде владыкальдов все же успел достать одну особенно ретивую собаку и распороть ей кожу налапе. После выстрела зверь мертвым свалился с десятиметрового обрыва. За нимринулись и собаки, разгоряченные охотничьим азартом. На счастье, внизу былрыхлый сугроб и поэтому их головокружительные прыжки оказались удачными.
Пока Журавлев свежевал добычу, я поднялся на возвышенность острова и километрахв трех к западу увидел второго медведя. Еще час погони - и новая добыча. Этобыл огромный старый самец. Он изрядно увеличил наши запасы мяса".
Хорошая погода не всегда означала хорошую охоту. Были дни, когда зверь исчезал.Особенно резко это было заметно при появлении на горизонте льдов. По-видимому,морской зверь отходил к кромке льдов, где он особенно любит держаться.
В отношении льдов наши пожелания были противоречивыми. Находясь под страхомбыть смытыми с нашей косы штормом, мы мечтали о льдах, которые заполнили быморе и не давали бы разгуливаться волне. В то же время мы знали, что, если морепокроется льдом, охоте на морского зверя придет конец. Наши желанияраздвоились. Мы думали о настоящих морских льдах, но... с большими разводьями,чтобы и шторма не бояться, и успешно охотиться.
Суровая Арктика не пожелала считаться с нашими требованиями. Она как-то сразупокрыла все видимое пространство моря сплоченным льдом, сковала отдельныельдины в сплошной непроницаемый панцирь. Жизнь замерла. Птицы исчезли. Нерпыдержались подо льдом. Морские зайцы, по-видимому, откочевали к югу. Оставаласьнадежда только на бродяг медведей, хотя и они обычно ищут открытую воду.
Но все это теперь не так уж было страшно для нас. В общем мы заготовили околосеми тонн корма для собак. Мясо сложили в тесовый склад, пристроенный ксеверной стороне домика. Запасов должно было хватить до наступления полярногодня. В будущее можно было смотреть спокойно.
Собачья упряжка
Из стаи собак, полученной с Дальнего Востока, одну упряжку мы уступили дляполярной станции на Земле Франца-Иосифа, а сорок три собаки привезли сюда, наострова Седова. Здесь мы и начали вплотную знакомиться с нашими четвероногимипомощниками и устанавливать с ними отношения. Были выделены отдельные упряжки,и каждая из них получила хозяина. Первым требованием к собакам было абсолютноепослушание и уважение к своему хозяину. За это они получали от него мясо ииногда ласку. Ласка хозяина, если не считать кормежки, единственная наградаездовой собаке за ее невероятно тяжелый труд и за многочисленные лишения. Исобака любит ласку, тянется к ней и даже ревнует к хозяину своих товарок.Многие из собак, если представляется возможность, стараются перехватить ласку,получить ее первыми и, если нужно, даже подраться ради этого.
Вот, например, два прекрасных пса из моей упряжки - Варнак и Полюс. Первый -белый, с большими черными пятнами, с мощно развитой грудью и стройными,крепкими ногами. Он, по-видимому, самый сильный пес во всей стае. Второй бел,как выпавший снег, сложен словно лебедь, с густой низкой шерстью, всегданастороженный, живой и проворный. Оба они быстро признали во мне хозяина, спервых же дней показали себя хорошими работниками, и оба одинаково энергичнодобивались ласки. Они не обращали внимания даже на Журавлева, хотя последнийнередко в мое отсутствие кормил их к еще чаще "школил", когда завязывалисьдраки. Стоило мне показаться утром, как каждый из псов со всех ног бросался комне. Подоспевший первым чуть не сбивал меня с ног, он становился на задниелапы, передние клал мне на плечи и старался лизнуть лицо. Когда это удавалось,пес был несказанно счастлив и в бешеных прыжках выявлял свой восторг. Нередкопо дороге Варнак и Полюс сталкивались, точно летящие мячи, и тут же начиналасьдрака. Тогда я спешил разнять ревнивцев. Ласкать нужно было обоих сразу. В этомслучае они быстро успокаивались и мирно ложились рядом. Стоило же только отдатьпредпочтение одному, как у второго, словно от электрической искры, торчкомстановилась шерсть, поднималась дрожащая верхняя губа, оскаливались клыки ираздавалось грозное рычание. Опоздай ласково потрепать его, и он вихрембросится на своего соперника.
Если собаки сидели на цепи, нужно было всех их обойти - одной почесать за ухом,другую погладить, третьей потрепать загривок - и каждой сказать несколько слов.Пока эта церемония не заканчивалась, нечего было ждать и успокоения. Неполучившие своей доли внимания от хозяина лаяли, визжали, рвались на цепях иогрызались на соседей.
Правда, первое время ласки было немного, больше перепадало наказаний. Привычкисобак, характер каждой из них, способности к работе и степень обученности намбыли неизвестны. Выдрессированных передовиков, которые могли бы руководить вупряжке и тянуть ее по команде человека в нужную сторону, среди наших собак небыло. Пришлось выделить наиболее сильных, понятливых и заняться их обучением. Акорень учения всегда горек. Первое время я пользовался восточносибирскимспособом запряжки. Собаки, привыкшие к ней раньше, дружно тянули сани? но везлиих, куда хотелось им самим, а не мне. Только иногда, и то случайно, нашижелания совпадали, и сани направлялись в нужную мне сторону.
Ни одна собака не понимала команды. Я перепробовал всех, но безрезультатно.После долгих перестановок, бесконечных криков и острастки кнутом я, наконец,остановился на Мишке. Он как будто оказался наиболее пригодным. Кстати, нужносказать, что Мишка был если не лучшей собакой во всей нашей стае, то самойпопулярной. Свою известность он приобрел еще на "Седове". Как-то в плавании, всырую погоду, которую собаки ненавидят, их выпустили из насквозь промокшихзагородок. Мишка обежал весь корабль. Даже сунулся было в машинное отделение,но был выставлен оттуда механиками. Он старательно обнюхал все закоулки, однаконигде долго не задерживался. Только вкусные запахи, ударившие ему в нос издверей камбуза, заставили Мишку застыть на месте. За всю свою собачью жизнь,проведенную у охотничьих чумов, Мишка, должно быть, не встречал таких приятныхдверей. Сделав самую благонравную физиономию, чуть склонив голову набок, он,точно зачарованный, сидел против камбуза и упивался ароматами. Его глазапотускнели. Иногда он их закрывал совершенно и, вероятно, думал, что видитсладкий сон. Тонкие струйки слюны тянулись из углов его пасти. Мишка так былпогружен в переживания, что даже не заметил кучки людей, молча наблюдавших заним. На Мишкино счастье, кок был в хорошем настроении. Увидев собаку, онзаговорил: "Ну что, пес? Как живешь?"
Мишка, словно под гипнозом, подвинулся ближе. Его глаза вспыхнули, хвост забилпо железной палубе. Пес поднял морду и завыл. Не резким, вызывающим у человеканеприязнь, волчьим воем, а на каких-то теплых, полных восторга нотах. Коксначала даже растерялся. Потом его лицо засияло от удовольствия.