- Забавно, - рассказывала Галина Котельникова, - я стою у стенда и слышу, как один студент читает вслух: "И мы, ощущая в кармане диплом…", а другой говорит: а я, черт возьми, в своем кармане ничего не ощущаю - у кого бы рупь стрельнуть…
Надо сказать, что это стихотворение отличается от напечатанных рядом "собратьев" образностью, живостью, динамикой. Другие же состоят из клише. Такая была эпоха - пятилетки стандартных искр…
Студент Егоров завершает стихотворение так:
Поешь ты, радость не тая,
О Родине чудесной.
- И как не петь? Вся жизнь твоя
прекрасна словно песня!
А вот финал у третьего призера - Е. Иванова:
Мы пойдем на стройки и заводы,
Перед нами светлый путь лежит.
Молодежь великого народа,
Будущее нам принадлежит!
Спустя годы Аксенов назвал свои стихи "совершенно дурацкими", хотя и был за них премирован деньгами, которые спустил с друзьями в кабаке.
Само собой, это полудетское стихотворение, в котором лишь при старании можно уловить отзвуки любимого автором джаза, не было звездным билетом. Но разве нельзя его считать попыткой занять очередь к таинственному шарманщику, из мешка которого их вытягивают?.. Причем - очень немногие. Получая шанс на место в экспрессе, летящем к пикам славы.
Через четыре года после первой публикации и за три - до решительного шага Аксенова к успеху - в 1956-м - в Казань вернулся его отец Павел Васильевич. Ночью, в общем вагоне, с попутчиком - татарским поэтом Будайли. С вокзала они пошли к поэту домой. Пешком - ибо не знали, вправе ли ехать на трамвае. А к Будайли - потому, что Павел Васильевич не был уверен, что его примут дома.
Внезапность его появления на улице Карла Маркса, невероятная одежда и обувь; многократно латанный необъятный мешок, полный неожиданных предметов, нежная встреча с сестрой и фактически незнакомым сыном… Всё это прекрасно описано в рассказе "Зеница ока". Там же говорится о деревянной раскладушке, на которой спал Василий, заходя на Карла Маркса. Той, которой телевидение щедро отмерило минуту славы, повествуя о юноше, спящем на скрипучем ложе под столом… И верно - комнатка была махонькая, а Василий - уже большой. Так что, лежа на раскладушке, и впрямь частично оказывался под столом, что очень его забавляло.
С этой раскладушки он и встал навстречу отцу, с которым они стали друзьями.
Трудно сказать, был ли студент Аксенов в институте на хорошем счету. Он вспоминает об учебе скупо, делая акцент в основном на "студенческой жизни" - как по пивным "таскался в связанном сокурсницей шарфе цветов русского флага", как подчас в голову приходили дерзкие идеи, типа - устроить у храма Спаса на Крови митинг в поддержку венгерского восстания 1956 года. Впрочем, рисковое дело не состоялось.
"Я вспомнил весну 56-го и "школу" на площади Льва Толстого, арендованную под полуподпольные танцы, - писал он годы спустя. - Никто тогда толком не знал, как "бацать стилем", но вдруг появились два парня из Штатов, сыновья дипломатов; они знали. Эти "штатники" плясали в центре зала, а толпа копировала их движения. "Шухер!" - крикнул кто-то… Появилась комсомольская дружина. Оркестр немедленно перешел на "Молдовеняску". Дружина удалилась, и опять пошел "стиль"".
Впрочем, жизнь в Ленинграде была полна и других событий. Например - драк. По одиночке - из-за барышень. Или группа на группу. А то и курс на курс! Как-то Каменноостровский (тогда Кировский) проспект был перекрыт гигантским побоищем горного факультета университета и мединститута, где учился Василий.
Тогда же он и попал в ленинградскую литературно-артистическую среду. В больнице им. Эрисмана, где располагались клиники и корпуса института, образовалась компания, в которой больше говорили о литературе, чем о медицине. А потолковать было о чем! То гремела буря с романом "Не хлебом единым", то - с альманахом "Литературная Москва" со стихами Ахматовой и Цветаевой, Заболоцкого и Шкловского. Громко зазвучали в журналах имена Слуцкого, Яшина, Пастернака, Хемингуэя. В Доме культуры промкооперации, где Аксенов посещал литературный кружок, устроили "французский вечер": открыли на сцене "кафе символистов", читали Бодлера, Верлена, Рембо.
Аксенов познакомился с будущим кинорежиссером - автором "Степени риска", "Монолога" и "Голоса", а тогда тоже студентом-медиком - Ильей Авербахом. Тот курил трубку, обращался к друзьям "старик", мог дать почитать только-только извлеченный из-под спуда журнал "Мир искусства"… Слушал Василий и Александра Городницкого, который в мундире с погонами (такая была форма у студентов Горного института) что-то пел под гитару. Познакомился с поэтами Дмитрием Бобышевым, Евгением Рейном, Анатолием Найманом.
Окончив институт в 1956-м, Аксенов пошел в Балтийское пароходство - хотел работать врачом на судах дальнего плавания. Но его ждало разочарование - несмотря на реабилитацию родителей, визу, нужную для загранплавания, ему не дали. Пришлось ехать в поселок Вознесение, где Свирь впадает в Онежское озеро, - работать главврачом в больнице. И там, в тиши - в паузах между приемами, операциями и антиалкогольными лекциями - он писал повесть "Коллеги". Тогда в тех краях, - рассказывает первая жена Аксенова Кира, - жили удивительные люди с огромными синими глазами, белыми волосами и особым диалектом. Они говорили: гарриус вместо хариус - их жизнь была связана с рыбой: ее вялили, сушили, солили… Потом при воспоминании о Вознесении Аксенова нередко брала оторопь: "Я ведь мог там всю жизнь просидеть"…
Опыт тех лет отразился в повести "Коллеги" и рассказах конца 1950-х - "Наша Вера Ивановна", "Самсон и Самсониха", "Сюрпризы"… Собственно, прямо из врачебного кабинета он и шагнул в литературу.
Но прежде было много разного.
Лето 1956 года. Люди возвращаются из лагерей. В Ленинград приезжает Юлия Ароновна Менделева. Бабушка дочери репрессированного героя Гражданской войны Лайоша (Людвига) Гавро - студентки московского иняза Киры. Юлию Ароновну - члена партии с 1905 года, депутата Верховного Совета и директора Педиатрического института забрали в 1949-м по "Ленинградскому делу" и вот - отпустили, даже предоставили дачу в Пенатах.
И живут на даче этой закаленная бабушка Юлия и юная красавица Кира, названная в честь Сергея Кирова, с которым у ее мамы когда-то был роман. Кирова убили 14 декабря 1934 года, а Кира родилась 16-го числа того же месяца…
И вот - бабушка читает. А внучка гуляет по Пенатам и шикарно танцует на площадке санатория "Сталинец". И так - танцуя - знакомится с медиком Василием Аксеновым.
А потом все было очень романтично: ночь, луна и стихи под окном… Однажды в окне появляется матрона в ночной рубахе, со свечой в руке и наставительной речью на устах. В передаче Киры Людвиговны она звучит примерно так: "Коллега! Как это понимать? Я пожалуюсь вашему директору!"
А назавтра всё начиналось сначала.
Твои глаза напоминают пруд! -
вдохновенно читал Василий свои стихи, -
В котором навсегда остался черный лебедь.
Твои глаза лукавят, но не лгут!
Сейчас они грустны, сейчас они на небе…
Так допивай вино и доедай бифштекс!
И поскорей, мой друг, на землю опускайся!
Там, где лягушки нам поют бре-ке-ке-ке-кс;
И я в тиши ночной всем этим песням внемлю…
В 1957 году Кира и Василий расписались в Ленинграде. И помчались в Москву - на фестиваль молодежи и студентов. Танцы на смотровой площадке МГУ. Танцы у памятника Юрию Долгорукому. Танцы у станции метро "Проспект Мира"! Танцы, танцы, смешные слова… Гитары, сомбреро, негры какие-то. Невиданная и неведомая атмосфера! И - панорама Москвы, при взгляде с высотки на Котельнической набережной…
Вскоре Аксенов переехал в столицу. Его направили работать фтизиатром в туберкулезный диспансер во Фрязине. Молодожены жили на улице Метростроевской в доме 6 - некогда гостинице "Париж" - трущобе с одной уборной на 30 квартир, а точнее - клетушек. Там, вспоминает Кира, обретались абсолютно деклассированные, удивительные люди. Чего стоил бывший белый офицер, который в белых перчатках выносил горшок за своей престарелой возлюбленной, которую, пока не закрылась дверь, было видно: вот она - в мушках и напудренном парике…
И так - ежедневно отправляясь на работу в подмосковное Фрязино, наблюдая быт и нравы бывших номеров "Парижа", живя на восьми метрах площади, Аксенов пишет прозу. Посылает ее в редакции. Даже, говорят, показывает Эренбургу…
Что именно ответил мэтр - неизвестно. Но известно, что другой, менее видный писатель - родственник Киры Владимир Померанцев, автор очень смелой по тем временам статьи "Об искренности в искусстве", показал тексты Аксенова главному редактору журнала "Юность" Валентину Катаеву. И тот счел их достойными публикации.
Сотрудники "Юности" тех лет вспоминают, что, когда обсуждали первые рассказы Аксенова, прозорливый Катаев сказал: "Он станет настоящим писателем. Замечательным. Дальше читать не буду. Мне ясно. Он - писатель, умеет видеть, умеет блестяще выражать увиденное. Перечитайте одну эту фразу, она говорит о многом: "Стоячая вода канала похожа на запыленную крышку рояля". Поняли? Сдавайте в набор".
Через несколько дней после выхода его рассказов Аксенов уезжал на военные сборы в Эстонию. Накануне принес новую рукопись:
- Почитайте, пожалуйста. А я оттуда позвоню.
Это была повесть "Рассыпанные цепью". В центре - только что закончившие институт врачи. Начало медицинской практики. Отъезд в разные концы страны. Беда. И помощь другу, который в ней нуждается.
Повесть в редакции понравилась. Увлекательный сюжет. Живые образы. Разнообразие деталей. Но были и вопросы. На звонок Аксенова ответили: на уровне отдела решение, в целом, положительное, но текст надо доработать. Есть в нем, к примеру, такой Владька Карпов и - по сути его копия - некто Мошковский (был в первой версии повести такой персонаж). С Карповым ясно - он один из главных героев, но зачем нужен повторяющий его Мошковский?
Аксенов, которого в редакции тогда (и после) звали Васей, замечания редакции принял - образы Мошковского и Карпова соединил. В итоге получился тот самый доктор Владислав Карпов, которого мы знаем. Двое его коллег - Саша Зеленин и Алеша Максимов доработок не потребовали.
Но не всё было ясно с названием. "Рассыпанные цепью" звучало неплохо, но хотелось чего-то более броского, яркого. Помог Катаев:
- Русские врачи издавна называли друг друга "коллегами". Не дать ли такое название повести?
- "Коллеги", "Коллеги", - повторил про себя Аксенов, - действительно, звучит.
В шестом и седьмом номерах "Юности" за 1960 год "Коллеги" увидели свет. Вскоре Аксенов принес роман "Орел или решка?". Речь в нем шла о десятиклассниках. Когда текст подготовили к сдаче в печать, автор смущенно сказал:
- Когда я принес роман в редакцию, я одновременно показал его на киностудии…
- И что? Мы уже в набор отправляем.
- Смотрите, там в конце Дима после гибели брата приходит в их полуразрушенный дом и ложится на чудом уцелевший подоконник. Он знал, что брат любил лежать на этом подоконнике и смотреть в небо, полное звезд. В финале есть фраза: "…это теперь мой звездный билет". На киностудии роман дали Константину Симонову. Он прочел и предложил новое название: "Звездный билет"…
Предложение приняли. Поменять заглавие было не поздно. Так и сделали, сохранив "орла" и "решку" в названии первой части…
Рассказы Аксенова сопровождало пояснение: "Автор - врач. Ему 26 лет. Печатается впервые". Впоследствии он недовольно морщился, когда ему напоминали об этих текстах. Оно и понятно, ведь не только ранние свои рассказы, но и "Коллег", и "Звездный билет" он считал "детским садом". Однако же уже звучала в них "искренность в искусстве", переходящая большинство привычных в то время границ.
В своей наделавшей шуму статье Владимир Померанцев писал: "Всё, что по шаблону, всё, что не от автора, - это неискренне. Шаблон там, где не вгляделись, не вдумались. По шаблону идут, когда нет особых мыслей и чувств, а есть лишь желание стать автором".
Аксенов, несомненно желавший стать автором, с первых же вещей стремился писать от автора. Вглядываться. Вдумываться. Бежать шаблонов и "лакировки действительности".
И даже ее минимального "ошкуривания". Он мастерски оставлял в тексте заусенцы и занозы, цеплявшие внимание читателя.
На фоне литературной ситуации, когда, по словам Померанцева, "жизнь приукрашивается десятком приемов…", Аксенов с его правдой молодого человека был очень привлекателен для читателей, утомленных ретушированием и украшательством.
Уже в ранних текстах он предъявляет публике пример "не профессионального барда, а литератора-строителя", на потребность в котором указывал Померанцев. Такой писатель, считал он, "…не станет заглушать проблематику, а будет искать решения любой проблемы нашего сложного и самого интересного времени. Зачем нам идеализация, когда у нас есть и нами осуществляется сам идеал!".
Возможно, Аксенов поверил Хрущеву, вдохновился "оттепелью", допустив, что идеал существует и был лишь временно попран сапогом "вождя народов". Потому-то герои его первых текстов часто сталкиваются с "негативными явлениями" и борются с ними. Но герой Аксенова - не вытяжка из газетных столбцов, радиопередач и партийных документов, он - покоритель рубежа пятого и шестого десятилетий XX века. Причем такой, каким автор желал его видеть, - образец, преподанный читателю.
Герой этой прозы свободен. Он не похож на плакатные профили юношей и девушек, устремивших взоры в расписное, но фанерное коммунистическое будущее, живущих напряженной, выдуманной жизнью мастеров, сколачивающих стенгазетное грядущее. Герой Аксенова хочет быть настоящим. У него почти нет рабского опыта, и потому он готов и хочет жить по своему велению и хотению. Он не терпит, когда командуют. Он оптимист и верит, что справится. И смеется над теми, кто дрожит и отмалчивается. Вот такой - по тогдашним меркам очень свободный молодой человек.
А зачем ему свобода? И в чем она? Да в простом - в том, чтобы жить по-своему, а не как в стенгазете написано. Хочешь - серьезно, хочешь - шутя. Устраивать праздники. Сидеть в кафешках. Целоваться в метро. Бегать в кино. Купаться в фонтанах. Ходить босиком. Носить хоть широкие брюки, хоть узкие, хоть короткие юбки, хоть длинные. Ездить на взморье. А то и в заграничное лукоморье. Смешивать коктейли. Курить "Голуаз". Блуждать и болтать до утра. Читать хорошие книги и слушать музыку, которая нравится. Импровизировать, танцевать, петь, лепить, рисовать, писать и говорить правду.
Герой Аксенова - не призрак, а деятельный гражданин. Его поступки обусловлены позицией и пусть наивным, но ясным знанием о зле и добре. Нет, он не антисоветчик! Но он помнит о злодействах и скорбит о жертвах, ему чужды интриганство, насилие, донос, мелочный контроль. И он может воскликнуть - совершенно (или почти?) искренне: "Ребята, мы с вами люди коммунизма!"
Вот такая удивительная попытка: идти к коммунизму, делая жизнь с, по сути, западного, не замороченного советскими поведенческими нормами человечества, с ценностей типа "Можно галстук носить очень яркий и быть в шахте героем труда" - как пели в свое время Юрий Долин и Юрий Данцигер на музыку Матвея Блантера.
Аксенов хотел показать сверстникам, а еще больше - их младшим братьям и сестрам тех, на кого им следует походить. Желал поведать о поступках, которые можно захотеть повторить. Явил язык, на котором можно хотеть говорить. Стиль, который можно хотеть имитировать. Личное настоящее и будущее, которого можно желать. Подобно Виктору - старшему брату героя повести "Звездный билет" и фильма "Мой старший брат" - желать билета, пробитого звездным компостером, и верить, что этот билет - твой.
Бить ломом в старую стену, которая никому не нужна.
Бить ломом в старую стену!
Бить ломом!
Бить!
Конечно, и лом, и стена - метафоры. Тому, кто этого не понимал, не следовало раскрывать "Юность". А тому, кому следовало, Аксенов бросал вопрос: "Может быть - вот оно - бить ломом в старые стены? В те стены, в которых нет никакого смысла? Бить, бить и вставать над их прахом? Лом на плечо - и дальше, искать по всему миру старые стены?.. Лупить по ним изо всех сил? Расчищать те места на земле, где стоят забытые старые стены. Это не то, что класть кирпичи на бесконечную ленту".
Со времени выхода статьи "Об искренности в искусстве" мера искренности изменилась. И широта взгляда тоже. Выяснилось, что свободных мест для нового нет. И пора сносить стены, предназначенные для разбивания голов энтузиастов и упражнений в стрельбе. Подумать только! На сколько лет аксеновская метафора стены опередила пинкфлойдовскую The Wall!..
Но его текст радует читателя и не склонного к рассуждениям над иносказаниями.
Например - образами трудящихся. Ведь тогда именно лесорубы, литейщики, шоферы, электрики, ткачихи, рыбаки занимали ключевое место в любом рассчитанном на успех сочинении. У Аксенова они прекрасны: в "Звездном билете" рыбаки едут в Таллин на выставку графики. А после идут обедать. И - выпив за обедом "несколько бутылочек" - следуют в концерт, где внимают скрипкам, виолончели и пению. Ильвар засыпает. Володя спешит в буфет. А утром - в рейс к Западной банке. Чудные рыбаки!
И в "Коллегах" рабочий человек прост и мил. Главного героя - доктора провинциальной больницы Зеленина, бросившего клич "В борьбу с алкоголизмом должна включиться общественность!", общественность спрашивает: "Сам-то совсем не употребляешь?" И в ответ на лепет: "Я… умеренно… если повод, так сказать" - хохочет: "Повод найти не сложно". Таковы люди труда. Сперва они находят повод. Потом перевыполняют план. А мерзавцев изгоняют и карают. Вот такие современники.