Аксенов - Дмитрий Петров 12 стр.


То, как Аксенов обращался с образом человека труда, не нравилось критике. А публике - нравилось. Это случай, когда автора сделал знаменитым не телевизор, не скандал или цеховые панегирики, а книги. Современники потянулись к нему. И читатели, и литераторы, и товарищи, в чьи обязанности входило с ним работать. К его услугам оказался Союз писателей. Кооператив на улице Красноармейской. Дома творчества, ЦДЛ, артистические клубы. Поездки за рубеж.

"Шестидесятникам" были доступны чужие страны. В первые же годы известности Аксенов успел много где побывать. О, эти его заметки о Японии!..

Впрочем, тогда загранпутешествия совершались с разрешения или по поручению властей. А коли их не было, Париж заменяли Вильнюс, Таллин, Рига, Львов и вообще Прибалтика и Закарпатье - этот как бы Запад. Готика, копченая черепица, шпили и трубы, башни, арки, решетки, львы и орлы рождали иллюзию необъятных возможностей. А также уверенность в себе, чувство силы, правоты, неподкупности.

Много лет спустя в книге "Улица генералов" Анатолий Гладилин вспомнит эпизод из жизни Константина Симонова… В самую теплую пору "оттепели" на некоем выпивоне отважные молодые литераторы упрекнули старика: вы продавались, служили властям, а мы - не продаемся! Симонов усмехнулся и спросил:

- А вас покупали?

Кто даст сегодня ясный ответ на этот вопрос? Не знаю. Но, судя по рассказам владельцев звездных билетов, сперва власть их не очень-то покупала. Ничего выходящего из ряда вон им не предлагалось. Публикации, книги, вечера, "артистическая жизнь", путешествия и прочие блага казались тем, кто их распределял, и тем, кто ими пользовался, чем-то обыкновенным. Вот если б еще б без цензуры б и редактуры б…

Часть вторая.
МЕЖДУ ВОСТОКОМ И ЗАПАДОМ

Глава 1.
ПЕРВАЯ ОПАЛА

Итак - старт 1960-х. Василий и Кира живут в Москве. Она учится языкам и пению, готовится родить сына. Он каждый день ездит в туберкулезный диспансер, а вернувшись - пишет.

Однажды ему позвонил Авербах: старик, я в Москве, хорошо бы встретиться.

- Обязательно встретимся, старик! И пойдем-ка мы с тобой в "Пльзень".

То был безумно модный чешский пивбар в парке им. Горького. Там встречались все… В "Пльзене" было хорошо. Пахло Европой, свежим пивом и шпикачками.

Авербах пришел с рыжим парнем, одетым - о чудо! - в настоящие американские джинсы.

- Вася, - представился Аксенов.

- Алик, - представился парень.

Это был уже знаменитый в узких кругах Александр Гинзбург - театрал, скалолаз, постановщик пьес Эжена Ионеско в городе Коврове, герой фельетона "Бездельники, карабкающиеся на Парнас" и издатель рукописного журнала "Синтаксис". В нем, говорят, наряду с московскими "литературными подпольщиками" вроде Генриха Сапгира и Сергея Чудакова, не стеснялись публиковаться Белла Ахмадулина и Булат Окуджава.

Авербах изумился, узнав, что друг Василий - "настоящий советский писатель". А Гинзбург - не удивился вовсе. "Мы живем в мире фантастики! - вскричал он. - …Они не могут за нами уследить. (Говоря они, он имел в виду, конечно, органы идеологического контроля.) Нас слишком много… Такое получилось поколение: в ногу мало кто марширует… Ну как начальству уследить за всеми пишущими, актерствующими, играющими джаз, поющими под гитару, снимающими кино, когда никто всерьез не принимает эту идеологию? Наше время дает массу возможностей!"

Многим и впрямь казалось, что достаточно быть смелым, творческим, заводным и не нападать открыто на режим, и р-р-раз - станешь лидером артистического движения, известным художником, влиятельным критиком - покровителем молодых талантов…

Через две недели Гинзбурга арестовали. Дали два года. Перевели стрелку жизни. Был фрондерствующий артист. Стал политический борец. Второй раз в СССР Аксенов увидел его в 1967-м. Алика выводили из здания суда. Дали срок, посадили в воронок и услали на северо-восток.

Но в тот вечер никто ни о чем таком и не думал. В баре "Пльзень" составилась компания веселая, большая и отправилась гулять по Москве, распевая песни Окуджавы и травя анекдоты, вроде: "Лежат Ленин и Сталин в мавзолее. Вдруг - шум: Хрущев прется с раскладушкой. Ленин ему радушно: "Устраивайтесь, товагищ!", а Сталин: "Куда? Здесь тебе не общежитие!"". Взрыв беззаботного хохота.

Казалось, уже многое можно. Почти всё. Не верилось, что у власти-то дело было за малым: собраться и разобраться с теми, кто идет не в ногу.

Возможно, кое-что в этом тексте может показаться не вполне понятным некоторым читателям. Скажем, тем, кто родился после 1990 года. Например: почему джинсы - чудо. И почему боялись рассказать анекдот. Или - за что арестовали Гинзбурга.

Сегодня самочинная постановка пьесы, как и издание самодеятельного журнала или сайта, не кажется молодым людям чем-то из ряда вон выходящим. В их распоряжении есть нужная техника и возможности. Идеологические запреты лежат вне их реальности. Даже если в своих поисках они вторгаются в социальную жизнь, а то и в политику.

Вместе с остатками советской системы в прошлое уходит и знание о ней. И потому многое описанное может удивить. Например, озабоченность государства ситуацией в искусстве. Или выступление его лидера в роли художественного критика. Кто-то может не знать о союзах писателей. Кому-то, возможно, будет невдомек: как это одни авторы ругают других за интервью иностранному журналу. Или - за изданную за границей книгу. Поэтому, думаю, нужно коротко разъяснить социально-политическую и культурную ситуацию того времени. Те, кто в курсе, могут пропустить следующие несколько абзацев.

Начнем с творческих союзов и их задач.

Главная состояла в управлении артистическим цехом. Это касалось всех - союзов писателей, журналистов, художников, композиторов, архитекторов, театральных деятелей, кинематографистов… Идеологическое и политическое руководство - партия и правительство - считали искусство важным инструментом формирования норм и рамок поведения и деятельности людей, влияния на сознание участников проекта, цель которого - коммунизм - общество, основанное на общественной собственности и принципе "от каждого по способности - каждому по потребности".

Примеров реализации этого принципа не имелось. Но считалось, что в период перехода от капитализма к коммунизму работал другой принцип: "от каждого по способности - каждому по труду". То есть ожидалось, что члены общества, отдавая на его благо свои силы, будут получать взамен адекватное количество товаров и услуг.

Максимально упрощая, можно сказать, что система требовала от людей самоотдачи не ради личного блага, а ради блага общего. Дело осложнялось тем, что, во-первых, при отсутствии частной инициативы не удавалось производить объем товаров и услуг, позволяющий воздавать трудящимся по труду, а во-вторых, кроме "социалистического мира", где проходил этот эксперимент, существовал мир капиталистический - построенный на частной собственности и инициативе и именуемый Западом. Считалось, что он враждебен и придется его разрушить. Поэтому надо крепить военную мощь и расширять влияние системы, лидером которой был СССР. При этом во враждебном мире, где мало кто ставил задачей воздаяние по труду, количество и качество товаров и услуг превышало доступное жителям мира социалистического. Где у многих людей были сложности с покупкой предметов одежды и обихода, а также продуктов питания, которых не хватало.

Это делало необходимым не продажу, а распределение благ. Опять же - "по труду". Мера труда определялась распределяющими органами. Но у них была проблема: большинство людей хотело трудиться ради общего блага поменьше, а получать побольше. Такое отношение считалось буржуазным пережитком, который требовалось искоренить.

Как? Путем принуждения к труду. Или - созданием системы привилегий, в зависимости от места работы или должности. А также агитацией - убеждением в том, что надо, во-первых, любить коммунистическую партию и ее вождей; во-вторых, следовать заветам ее создателя - Ленина; в-третьих, отдавать обществу всё больше времени и сил; в-четвертых, видеть в Западе врага.

Полагалось думать, что там всё плохо - и уровень жизни, и моральные устои, и товары. "Иностранные вещи красивые, но непрочные" - гласил расхожий девиз. Другой убеждал: "Советское значит отличное!" Однако в СССР вещи, произведенные на Западе, пользовались особым спросом, а доступ к ним был привилегией. Ясное дело, о свободном общении с этим миром и печи не шло. Был непрост и обмен произведениями искусства.

Пропаганда убеждала: культура Запада опасна. Она служит оружием в борьбе систем - отвлекает строителей коммунизма от дела. Поэтому поступление ее произведений в СССР нормировалось. Однако в их зловредности приходилось убеждать. Ибо люди не понимали: что страшного в том, чтобы смотреть западное кино или "крутить" западную музыку на хорошем западном проигрывателе.

Предполагалось, что убеждать народ в том, что у нас всё в основном хорошо, a у них плохо, - будут не только профессиональные агитаторы, но и люди искусства: режиссеры, актеры, певцы… И, конечно, писатели.

Стимулом были привилегии. Гонорары, дома творчества, дачи, квартиры и автомобили (которые тоже распределялись), особые детские сады и лагеря, организация концертов и выставок. Входили в число привилегий и поездки за рубеж - для демонстрации наших достижений.

Эти блага были инструментами управления. Их и обеспечивали творческие союзы.

Взамен требовалась лояльность. Не всегда нужно было рвать на груди рубаху, воспевая власть. Можно было тихо петь о любви. Но при этом создавать сочинения, потребные для воспитания "советского человека - строителя коммунизма".

Если же творец вел себя иначе, на него начинали влиять - побуждать следовать предписанным нормам. Одним из средств воздействия считалась публичная критика. Отказ же от исправления грозил карой. Мера ее суровости варьировалась - от запрета публикаций (концертов, выставок и т. п.) до заключения. Серьезными проступками были самовольные передача произведений за рубеж и контакты с иностранными СМИ. Ну а люди искусства часто относились к этим запретам небрежно, считая общение с коллегами "из-за бугра" приятным и полезным, а с журналистами - естественным…

Простите за экскурс. Но, думаю, он поможет понять ряд поступков как людей власти, так и людей искусства в той ситуации, в которой жила страна.

Итак, коммунистическая партия не собиралась сдавать позиции на фронте борьбы идей. Смерть Сталина. Казнь Берии. Разоблачение "культа личности" на XX съезде КПСС. Реабилитация осужденных. Фестиваль молодежи. Ряд послаблений творческому цеху. Пестование надежд на открытый миру гуманный социализм. Но… у ручьев "оттепели" имелись берега.

Однако ранняя, быстрая и громкая слава "шестидесятников" породила в их среде иллюзию бескрайних возможностей: кто, мол, нам мешает расширить любые пределы? Для них десятилетие началось с успехов. В том числе - и для Аксенова.

В 1960-м у него родился сын - Алексей, названный в память об умершем в войну единоутробном брате писателя. После того как в "Юности" (три с половиной миллиона подписчиков!) вышли в свет "Коллеги", повесть издал "Советский писатель", поставили в филиале Малого театра, в театре им. Гоголя, Ленинградском ТЮЗе…

В 1961-м в шестом и седьмом номерах "Юности" выходит "Звездный билет" и возносит Аксенова к литературным звездам. Номера популярного издания и "Московского комсомольца", где печатались отрывки, таскают из библиотек, подобно пылкому читателю (будущему видному писателю) - юному Вите Ерофееву. Кто знает, как это повлияло на судьбу закоперщика дерзновенного альманаха "МетрОполь"…

Аксенов и режиссер Алексей Сахаров написали по "Коллегам" сценарий и сняли фильм, в одночасье ставший хитом… Василий Ливанов, Василий Лановой и Олег Анофриев очаровали зрителей, а песня Геннадия Шпаликова про "пароход белый-беленький" враз стала народной.

Не меньше очаровали зрителя Ефремов, Миронов, Збруев, Даль и Людмила Марченко - герои киноверсии "Звездного билета", снятой Александром Зархи по сценарию, написанному Аксеновым, Анчаровым и им самим, и вышедшей в 1962 году под названием "Мой младший брат".

Аксенов стал знаменитым. Не в последнюю очередь - благодаря бичеванию со стороны критиков, не увидевших в книге "вдохновляющего образа положительного героя - строителя коммунизма". Первый секретарь ЦК ВЛКСМ Сергей Павлов называл героев "Звездного билета" не иначе как "фальшивомонетчиками"…

(Любопытно, что через два года после публикации романа в СССР перевод "Звездного билета" вышел в Китае. Но - только для "специального пользования" местных партийцев, тиражом в десять тысяч экземпляров. Аксенов узнал об этом только в сентябре 2005-го, когда впервые побывал в Пекине. Тогда "Билет" издали вновь, открытым тиражом. А в 2006-м решили напечатать "Коллег"…)

Итак, известность - известностью, а комсомол и его пресса взялись за Аксенова всерьез. И тут его позвал на беседу главный редактор второй по значению газеты страны - "Известий" (и, как считали многие, второй по влиянию человек страны), зять Никиты Хрущева - Алексей Аджубей. Пригласил и спросил: "А не податься ли вам куда-нибудь подальше от Москвы и поближе к стройкам семилетки? Ну, скажем, в качестве спецкора "Известий". Тем временем страсти и улягутся".

Аксенову выдали командировочное удостоверение и сопроводительное письмо: "Уважаемые товарищи! Прошу оказывать необходимое содействие специальному корреспонденту газеты "Известия"". Далее - имярек и крупная разборчивая подпись: Алексей Аджубей. С этими документами прозаик улетел на Сахалин.

Там вокруг Аксенова сложилась компания журналистов, литераторов, музыкантов, которых потом, как рассказывал Александр Кабаков, шельмовали в фельетонах под кличкой "подаксеновики". Некоторым пришлось уехать навсегда…

Аксенов был поражен: Сахалин - это истинный "край непосед", где песню про то, как "меня мое сердце в тревожную даль зовет", поют на полном серьезе. Ибо презирают "куркульство", тесовые заборы и сундуки, а любят "снег и ветер или звезд ночной полет". А если вечером есть электричество - врубают радиолу и крутят подряд всю серию "Вокруг света". Про всё это Аксенов и написал в очерке "Снег и ветер солнечной долины", опубликованном 12 января 1962 года в "Известиях" на две трети полосы.

К тому времени страсти и впрямь поутихли. Публикацию приняли как знак того, что "фрондер" отныне под высоким покровительством. А что в заголовке обыграно название джазового шлягера, как-то не заметили… Возможно, слухи о протекции Аджубея сыграли роль и в решении снова послать Аксенова на Дальний Восток - но на сей раз в Японию. О чем он и написал "Японские заметки" про профессора Курода, университет Васэда, сад Уэно, русский бар "На дне", гейш, Фудзи и якудза. Но главное - Аксенов привез оттуда впечатления и мысли, которые, не расплескав в очерке, сберег для книги, которую начал писать зимой 1962-го, - "Апельсины из Марокко".

Конечно, в его жизни, кроме творческих планов, было много других вещей, рождающих интерес….

В кооперативном доме "Советский писатель", что на 1-й Аэропортовской, живут Окуджава и Мариэтта Шагинян - автор умилительных сочинений о Ленине и хозяйка черного спаниеля по кличке Глюк. Конечно, дама, прозванная "искусственным ухом рабочих и крестьян" (и впрямь обладавшая сверхмощным импортным слуховым аппаратом), не знала жаргонного словечка глюк и назвала собаку в честь композитора, а может быть, просто "счастьем".

Позже в тот же дом переехала и Евгения Гинзбург - в однокомнатную квартирку, которой через несколько лет предстояло стать штабом литературной фронды.

Во дворе прогуливались знаменитости. Рядом располагался детский сад Литфонда, куда они водили детей. А потом - залезали в окошко к Аксенову - благо квартира была на первом этаже. Особенно любил это дело Олег Табаков.

Случалось, семья отправлялась в гости к Евтушенко. Он любил экзотику, держал на видном месте привезенный из тропиков панцирь океанской черепахи.

Ну а Василий Павлович из поездок привозил всё больше штуки полезные. Например - японских игрушечных роботов с сияющими глазами и уоки-токи с антенками, да такие, что и вправду годились для переговоров, хотя и на не слишком больших расстояниях…

Белла Ахмадулина рассказывала, как за границей Аксенов однажды купил пальто для мамы. Продавщица спросила: "Неужели у вас, русских, так холодно, что вы все пальто покупаете?" Потом Василий узнал, что незадолго до него там покупал пальто Рудольф Нуриев.

Аксенов привлекал людей, быстро становился центром любой компании. Как и теперь, в советское время знаменитость легко обрастала приятелями. Как и теперь, мир искусства был полон около-художественных тусовщиков.

Вот, скажем, любопытный персонаж по прозвищу "Стальная птица" - Владимир Дьяченко. Известнейший стиляга! У него была "победа" - ну то есть та самая "Папина победа", склеенная с подачи журнала "Крокодил" с образом юноши дурного поведения. Жил он в небоскребе на Котельнической - проезжая в "победе" да с девочками через Большой Устьинский мост, говорил: ну, вот, чувишки, и моя избушка. И - указывал на хоромину, будущую героиню романа "Москва-ква-ква". Володя был режиссером. В том смысле, что ВГИК закончил, но фильм снял только один - вместе с Петром Тодоровским, который, говорят, и сделал всю главную работу. Прозвище "Стальная птица" он получил за то, что как никто умел проникать в крутые рестораны, куда очередь стояла "с прошлой зимы". Помните песню: "…там где пехота не пройдет… там пролетит стальная птица!"? Вот Володя и пролетал…

Это он учил Аксенова и Окуджаву водить машину. Он же подбил Василия взять напрокат "Москвич-403" цвета морской волны и двинуть в Эстонию - в Кейла Йоа. Там они жили в старой казарме, где по лестницам бродили соседские козы и где Аксенов как-то сутки напролет писал рассказ. Написал. И рухнул на пол. Но написал-то ведь "Дикого" - чудную, чуткую, пронзительную вещь, вроде бы и про сельского дядьку, собравшего в сарае вечный двигатель, но - и про немыслимое одиночество таланта на Руси. Туда же подтянулся и Гладилин на голубом "запорожце". Он, кстати, первым из компании купил машину.

Аксенов долго ездил без прав. Как-то они с Кирой возвращались с дачи Окуджавы в Химках. По дороге домой, в районе Речного вокзала Аксенова "тормозят". Инспектор требует права. Писатель заявляет, что забыл их дома. Прекрасно! - говорит ушлый гаишник. - Едем домой! Едут. "Это был ужас! - вспоминает Кира. - Но вопрос решили: Вася вынес офицеру бутылку, и все остались довольны".

Впрочем, первой авто освоила Кира. Окончив курсы водителей в автодорожном институте, изучив автомобиль ГАЗ и получив права, она отважно села в "запорожец" и двинулась за картошкой на Ленинградский рынок. Но - въехала в дерево и больше за руль не садилась.

Назад Дальше