- Да просто в один прекрасный день, - ответил Аксенов, - я понял, что мне надоела такая жизнь. И без всяких "торпед" оставил это дело.
В эти годы максимум, что он себе позволял - толику вина. Или бутылочку пива. А еще начал бегать. Трусцой. Тогда ему на глаза попалась брошюрка "Бег ради жизни", написанная двумя австралийскими стайерами. Они ушли на покой, обнаружили, что теряют форму, и снова стали бегать. Всемирной моды на джоггинг еще не было, и как книжечка вышла в СССР - неизвестно, но Аксенов ее прочел. И побежал.
"Мне тогда нужно было прекратить пить, и я последовал их примеру. Я был одним из первых таких "бегунов" среди писателей, - вспоминал он в 2007 году. - Я начал в литовской Ниде, у подножия огромной дюны. Бежал вверх, на вершине делал огромный круг, спускался. С каждым днем бегал всё больше и больше, до двух с половиной часов". Говорят, один старый друг с Кавказа, увидев Аксенова в новом обличье, чуть не заплакал: что ты, Васька, с собой сделал?! Был отличный парень, пузатый, глаза красные, а сейчас, прости за выражение, какой-то спортсмен.
Кто был этот друг - неизвестно, но сын писателя, Алексей, рассказывает, что близкий товарищ Аксенова и его соавтор по "Джину Грину" Григорий Поженян очень расстроился, узнав, что Аксенов ограничил себя в спиртном. Для него это было сродни измене их дружбе. Два года с ним не разговаривал.
Поженян слыл, что называется, реально крутым - в войну он служил в диверсионном отряде, защищал Одессу, был среди тех, кто, отражая атаки румынских войск, до конца удерживал водокачку, без которой город умер бы от жажды. Все погибли, а Григорий чудом уцелел. В Одессе об этом долго не знали и выбили его имя на памятной доске в честь павших героев, водруженной на улице Пастера.
Частые гости дома творчества "Дубулты" под Ригой (а по свидетельству Гладилина, там, бывало, одновременно собирались: он сам, Станислав Рассадин, Аркадий Ваксберг, Алла Гербер, Герман Плисецкий, Станислав Куняев, ставропольский писатель Владимир Гнеушев, и не только они) почтительно вспоминают о Григории Михайловиче так: о этот брутальный крепыш! Где-то рядом с ним всегда имелись пиво и огромные копченые лещи. Нередко он появлялся в приморских аллеях в компании журналиста Валерия Осипова и еще какого-нибудь таланта. Они шли в город. По бокам - рослые мужики, в центре - коренастый Поженян в морском бушлате, под мышкой - колоссальная рыба.
Алексей Аксенов утверждает, что бушлат на Поженяне был признаком большой гульбы, которой этот суровый ангел мужской дружбы отнюдь не пренебрегал.
Однажды он прямо с утра куда-то увел Аксенова, и вернулись они сильно навеселе. Тогда Гладилин, взявшийся строго блюсти творческий процесс, учинил Григорию Михайловичу скандал. Он до сих пор думает, что тот ему этого не простил.
Дело в том, что Анатолий Тихонович настаивал, чтобы с утра и до семи вечера все работали. И, как утверждает Гладилин, если этот график соблюдался, то в засыпанных снегом Дубултах он и Аксенов успевали за месяц написать по книге. А после семи - пожалуйста, вытворяйте, что хотите, товарищи творцы!..
Бывало, после дневных воспарений - то есть во время вечерних возлияний - начинались мятежные толки. Порой - при Леше Аксенове. Как он рассказывает, рано или поздно, а заходила-таки речь о судьбе Степаниды Власьевны…
Готовились писатели к боям и походам. Подвыпив, Гнеушев заверял: станица Терская выставит 900 сабель! А Поженян: и крейсер "Москва" - шесть крылатых ракет…
У Григория Михайловича были друзья-моряки. Самый колоритный - капитан парохода "Грузия" Анатолий Гарагуля, который так любил творческих людей и, главное - Поженяна, что не отказывал им ни в чем. Немало времени на борту лайнера провел и Аксенов. И увековечил его в "Таинственной страсти", описав под именем "Ян Собесский".
Но… мятежные разговоры, отполыхав, завершались, и утро начиналось перемирием с занудной Степанидой - хозяйкой домов творчества, кухонь артистических клубов, "жигулей" без очереди, валютных гонораров, "Березок", безвозвратных ссуд, договоров на сценарии, зарубежных командировок, кооперативных квартир… Днем писатели работали над книгами, главным покупателем которых тоже была она - Степанида.
А она что желала - то и творила. Не захочет публиковать - и ничего ты не попишешь. Так залежалась в столе Аксенова написанная им к 1973 году повесть (или, как он говорил, небольшой роман) "Золотая наша железка" (сыгравшая, как мы помним, полезную роль в получении им разрешения на визит в США), в которой, казалось, не было ничего крамольного, кроме авангардной формы. И, может быть, слишком заметной любви к Западу. А еще слишком звенящей ностальгии по "золотым нашим 60-м". И, пожалуй, совсем несоветской жизни талантливых сибирских ученых, во главе с корифеем - физиком Великим-Салазкиным, в специальности и первой части фамилии которого угадывалось созвучие с уже хорошо тогда известной в научном мире фамилией Велихов…
В "Юности" повесть, в целом, понравилась. Но судьба ее ждала непростая. Были у нее и яростные противники, и сильные сторонники. Какое-то время казалось, что одолевают вторые. Была сделана авторская и редакторская правка. Борис Полевой читал книгу в больнице и писал оттуда Мэри Озеровой: "Дорогая Мария Лазаревна! Речь идет, конечно же, о великолепной, обожаемой Отделом. "Железке"… Мне тоже хочется напечатать Аксенова…" и далее - советовал, как сделать вещь "проходной". То есть сгладить авангардность формы и поменьше упоминать о Западе - не напрягать цензуру.
Полевой заканчивает так: "Это программа-максимум. Если хотите увидеть повесть напечатанной, реализуйте ее… А вообще-то взяться бы ему за ум, вернуться к временам великолепных "Коллег", "Звездного билета", "Апельсинов"… Ваш Б. Полевой".
Аксенов очень любил свои тексты. И хотел видеть их изданными. Поэтому многие советы принял и написал предисловие, облегчающее восприятие текста.
"В этой повести, - пишет Аксенов, - автор пытается выразить то, о чем он думал в течение долгих уже лет. Поколение автора… поколение юношей пятидесятых годов и молодых строителей шестидесятых, подошло сейчас к серьезному возрастному рубежу - сорокалетию, за которым начинается полоса, может быть, самых ответственных лет. <…>
Возможно, главная черта нашего поколения - это преданность своему делу… более того - поклонение своему делу. Именно с этой преданностью наше поколение поднимало целину, строило огромные сибирские электростанции и города науки, штурмовало космос. Да, ведь именно парни нашего поколения первыми покинули родную планету и первыми прикоснулись к другому небесному телу. Да, ведь Юрий Гагарин и Нил Армстронг - именно парни нашего поколения!
Конечно, поколение неоднородно, и рядом с одухотворенностью живет еще… дешевый снобизм, тщеславие… В столкновении духовности и бездуховности происходит размышление. Автор избрал для повествования юмористическую канву, ибо считает, что рядом с юмором размышление выглядит строже…"
Но изменения, внесенные Аксеновым, и сочувственное отношение к нему редакции текст не спасли. "Железка" легла "в стол" до издания "Ардисом" в 1980 году.
"Ардис" (уже нам знакомый и упоминаемый в дальнейшем не раз) - удивительное американское издательство, учрежденное профессорами-славистами Карлом Проффером и женой его Элендеей, влюбленными в русский язык и в русскую литературу. На рубеже десятилетий они установили в своем гараже печатную машину, выпустили сборник Russian Literature и взялись за репринты авторов Серебряного века. В годы, когда многие стихи и прозаические сочинения Блока, Ходасевича, Булгакова, Платонова и других авторов прежних лет (не говоря уже о современных, но запретных) были в СССР почти недоступны, "Ардис" публиковал их на английском и русском языках, распространял на Западе и чудом доставлял на родину.
Впрочем, бывало, всё решалось просто. В 1977 году "Ардис" пригласили на Московскую международную книжную ярмарку. И хотя разрешили выставить только книги на английском языке, Карл и Элендея (Гладилин считает, что нужно писать Элендэа) припасли также книги на русском.
Перед открытием у стенда "Ардиса" за барьерчиком собралась плотная толпа книжников. И в последний момент перед радостным криком "пущают!" Карл быстро расставил на полках и образцы продукции на русском языке - репринты забытых книг, стихи и прозу эмигрантов, альманах "Глагол".
Едва дорога к стендам открылась, толпа ринулась к полкам, отданным ей на разграбление. Книги прятали за пазуху, в карманы, в рукава. Аксенов (а он был там с друзьями Профферами) наслаждался зрелищем: некий матерый любитель чтения, одетый в просторные шаровары, схваченные на щиколотках, оттягивал широкую резинку на талии и невозмутимо опускал том за томом в недра необъятных штанов.
На следующую ярмарку "Ардис" не позвали. Но в 1977-м "жертвы ограбления" были в восторге - не мешкая, подбрасывали всё новые "Глаголы".
В 1976-м в журнале "Иностранная литература" в переводе Аксенова вышел роман Эдгара Доктороу "Регтайм". О нем заговорили. Враги плевались: вместо обличения расовой дискриминации в США - какая-то синкопированная джазовая безыдейность. Поклонники отмечали особую интонацию, внесенную переводчиком. Читавшие книгу на английском, признавались, что предпочитают перевод оригиналу. Мол, есть в нем внутренний ритм, и негры звучат как негры, а у пожарных-ирландцев - особая их манера говорить подчеркнута классной имитацией хохляцкого акцента…
В 1976-м уехал Гладилин. Рванул, как тогда говорили, "с еврейским билетом", не без скандала и затруднений. От эмиграции его отговаривал сам Валентин Катаев, обещавший убедить "самый верх", чтобы перестали придираться к Гладилину, а то, не ровен час, навсегда потеряем очень талантливого человека… Нет, ехать не надо. Ведь не весь же воздух перекрыт. Издала же как раз в 1976-м "Дружба народов" "Дом на набережной" Юрия Трифонова. И Гладилин дал слово, что до беседы мэтра с начальством будет сидеть тихо и ждать результатов.
Катаев обещал и сделал. Как рассказывает Анатолий Тихонович, позвонил ему через две недели и упавшим голосом сказал: "Толя, они сволочи, они суки. Они ничего не хотят. Поэтому вы совершенно свободны от всех обещаний, которые вы мне дали".
И Гладилин поступил, как хотел. Уехал. Вскоре парижское бюро радио "Свобода" приобрело нового сотрудника. Кстати, обошлось без громкой травли "отщепенца". Впрочем, когда, прощаясь с Союзом писателей, Гладилин сказал: "Ребята, зачем вы устраиваете похороны? Жизнь длинная. Может, мы еще увидимся?" - его приятель Александр Рекемчук вскричал: "Вы слышите, что говорит Гладилин - "мы еще увидимся"?! Значит, он думает, что советской власти не будет? Вы понимаете, что это речь врага?" Сдали нервы у человека… Вскоре с должности ответсека радиостанции "Юность" уволили брата Гладилина - Валерия. На его вопрос: "За что, у меня своя жизнь, у брата - своя?" - радионачальник ответил: "Но вы же его провожали в Шереметьево"…
Это трудно сравнивать с масштабами травли и преследований Александра Солженицына, когда в редакцию "Литературной газеты" шли письма такого содержания: "Господин Солженицын. Мы решили Вам сказать, что Вы проститутка и жадина. Вы за деньги продаете капиталистам… всё святое. Вы просто сволочь, убить Вас мало, Вас надо четвертовать, расстрелять при честном народе…", и везде Вы - с уважительной заглавной буквы и подпись - Иванов. После начала газетной и телевизионной травли Солженицына схожих писем в "ЛГ" пришло 165. Впрочем, были и письма в его защиту, например: "Тов. Чаковский! Прослушал Ваше выступление… с осуждением Александра Солженицына… Льете Вы на человека грязь без зазрения совести. Таким образом у нас были оклеветаны и осуждены сотни тысяч людей… Видно, не скоро прекратятся страдания нашей несчастной Руси. Как Вы и Вам подобные позорите нашу Родину… Слесарь завода СМИ Н. Ненашев". И таких писем в "ЛГ" пришло 104.
До Гладилина покинули СССР и несколько других заметных авторов, например, Владимир Максимов, основавший в Париже журнал "Континент".
А Аксенова в Париж отпустили мирно. По литературным делам. И благодаря вмешательству сложного человека - Александра Чаковского - не одного, а с мамой - Евгенией Гинзбург. Василий подарил ей - тяжелобольной - праздник, который навсегда остался с ней - Париж. Путешествие в край ее любви.
В соседнем номере отеля "L’Eglon" ("Орленок") жила Зоя Богуславская. Окна выходили на кладбище Монпарнас, где лежат Бодлер и Сартр. Василий Павлович, Евгения Соломоновна и Зоя Борисовна нередко встречались. Богуславская вспоминает восторг Евгении Гинзбург, на исходе жизни попавшей в мир, известный ей по музыке, книгам, репродукциям и фильмам, но живший до поры в воображении.
И вот - прием во французском ПЕН-клубе. В ее честь! Она слушает приветственную речь президента Жоржа Эммануэля Клансье. Ей жмут руку Эжен Ионеско, Натали Саррот, Пьер Эммануэль; все вокруг говорят лишь о ней и ее подвиге. Были и другие встречи - с Гладилиным, Галичем… Прогуливаясь по бульвару Распай, Галич шутливо делился тревогой: мол, "знал Ленин, что делает, когда писал: "а врагов нашей партии будем наказывать самым суровым способом - высылкой за рубеж", старикашка был не так прост… понимал, что такое эмиграция". Аксенову лишь предстояло пройти через это понимание, а пока он воплотил задуманное: арендовал машину и увез маму на Лазурный Берег…
Вскоре она вернулась в Союз. Через месяц началось обострение болезни, название которой она отказывалась произносить при близких. Евгению Соломоновну выхаживала Майя, постоянно наезжая в Переделкино с фруктами, горячей протертой пищей, свежевыжатым морковным соком… Через полгода она умерла. Исповедовал ее православный батюшка, отпевал - католический пастор…
Евгению Гинзбург хоронили хмурым днем 25 мая 1977 года. У могилы на Кузьминском кладбище сомкнулся круг самых близких. Капли дождя не смешивались со слезами. Богуславская вспоминает, что люди, скорбя, не плакали…
Аксенов тяжело перенес утрату. Даже окруженный друзьями, талантливыми мужчинами и очаровательными женщинами, вечно находясь в движении, чувствовал себя одиноким. Не облегчали боль и приятные события, вроде выхода на экраны снятого по его сценарию Исаком Магитоном фильма "Центровой из поднебесья", где баскетболист, которому прочат большое будущее, влюбляется в солистку вокально-инструментального ансамбля "Приключения" Нину Челнокову, поющую песни Александра Зацепина голосом Аллы Пугачевой.
Чтобы следовать за любимой, гигант вступает в баскетбольную команду "Студент", которой руководит легендарный Самсон Грозняк - своего рода спортивный симбиоз Наполеона и Дон Кихота, который больше, чем в тренировки, верит в творческое вдохновение, артистизм и фантазию. На экране всё кончалось хорошо, в прокате же и в прессе успех фильма был скромным.
И в этом сценарии Аксенов говорит об одиночестве. Парень ростом два метра восемь сантиметров, возвышающийся над своими и чужими, чувствует себя в роли центрового один на один и с игрой, и с мячом, и с залом. Подобно тому, как Аксенов чувствовал себя один на один с листом бумаги, системой, читателем и всем миром.
Этим чувством пронизан рассказ "Право на остров". В этом тексте 1977 года после заголовка слово "право" впервые появляется, когда речь заходит именно об одиночестве: "Цель приезда - осуществление права на одиночество", которым упивается гость Корсики - мировая знаменитость, великий эссеист современности, властитель дум мыслящей Европы Леопольд Бар. Право на одиночество - лживый современный романтизм, суперпозерство, хотя в самом деле хочется побыть одному… Пожить вегетативной жизнью. Опять интеллигентский штамп. Главная цель - побег из плена интеллигентских штампов. Еще один штамп - "плен интеллигентских штампов". (А вот другое важное слово - "побег", которое играет столь важную роль в книгах Аксенова.)
Похоже, что всё в мире уже сказано. Но не всё еще сделано. И разве борьба за независимость - мира, острова, личности - не стоящее дело?
Пожалуй. Но если бы все острова получили независимость, сколько бы понадобилось дополнительных виз! - размышляет автор, наслаждаясь горами, дорогой, хлебом, вином и встречами на Корсике. И своим на ней одиночеством. Попытка его нарушить кончается разбитым лицом героя. И всё время сквозь гостиничные обои и зеркала, известняк, череду пальм, сероватый, со слабыми проблесками солнца, чуть тронутый кистью автора холст рассказа проступает едва намеченное лицо другого ценителя одиночества и славного европейца, первого консула, имя коего впечатано в название и городской площади, и морского лайнера, и в сознание Леопольда Бара, пережившего на Корсике что-то схожее с личным Бородино…
Понятно, утром он просит авиабилет с очень сложным транзитом: Корсика - Лондон - Москва - Сингапур - Нью-Йорк - Варшава - Исландия - Рим - Корсика.
- Транзиты любой сложности, мсье, - отвечает ему невозмутимо малыш Бонапарт.
Авиация - и джамбо-джеты мировых компаний, и "Аэрокобры" Второй мировой - боевое братство наших асов и пилотов-союзников - как и трансатлантические перелеты более ранней поры, и особенно подвиги первых авиаторов - всегда вдохновляли Аксенова. Его изумлял пилот-поэт-футурист Василий Каменский, рвавшийся в прямом смысле в будущее - на "этажерках" начала XX века. Его восхищал Татлин с его мечтой о метафизическом прорыве в небесный океан.
Книга о небе не состоялась. Но получился сценарий, а за ним и кино - веселый мюзикл "Пока безумствует мечта", снятый в 1978 году Юрием Горковенко.
Влюбленный в авиацию юноша Юра Отверткин (Николай Караченцов), которому в родном Царево-Кокшайске не устают повторять: "Юра, выпейте брому", едет в Петербург, где выдает себя за знатного пилота Ивана Пирамиду. За базар приходится ответить - Юре надлежит выступить с показательным полетом. А как лететь-то? Ведь одеться в краги, кожанку и белый шарф - легко, а управлять аэропланом - взлететь, парить и приземлиться - совсем другое дело. Юра прочел кучу авантюрных романов и знал об аэропланах всё, но, усевшись в кабине, смятенно вопросил: "Где я - на этом или уже на том свете? Где руль высоты? Где газ? Где руль поворота? Может, драпануть?"…