Примечательная вышла встреча. Вот ряд ее существенных фрагментов, записанных Евгением Поповым:
Ф. Кузнецов. Вопрос об альманахе неожиданно возник на прошлой неделе. Мы вызвали составителей, побеседовали, теперь докладываем вам… (Читает 1-ю страницу: выходные данные, вступление, оглавление…) <…> Показывает альманах, говорит, что он сделан в виде рукописи, тиражом 8 экземпляров. Говорит, что имеется значок ©, фиксирующий издательские права… и читает предисловие, "являющееся программой", просит В. Аксенова что-нибудь рассказать об альманахе.
В. Аксенов мирным голосом говорит о благих намерениях авторов и составителей, закончив работу, отнести альманах Стукалину. Говорит, что "работа нами, ленивыми людьми, велась вяло в течение года и никакой шумихи не было, но вот мы внезапно обнаружили невероятное внимание к нашей работе со стороны руководства МПО и форсировали события - принесли 1 экземпляр альманаха на следующий день, 17 января". О том, что идея наша - просить об издании альманаха, (мечтать) об издании тиражом пускай небольшим - 3000 или даже 1000 экземпляров - и, естественно, у себя на родине. Если нам откажут, то альманах уже выпущен нами, он останется выпущенным в виде рукописи тиражом 8 экземпляров для чтения среди людей. Говорит, что это сродни "джем-сейшен" у джазистов, когда они играют для себя. Но смысл в том, что мы хотим, чтоб наконец-то появился "незаредактированный сборник". Вы все писатели и знаете, какие страннейшие требования выдвигают часто издательства и редакции. У нас единственный критерий - художественность. Исходя, конечно, из нашего вкуса, который, естественно же, не может быть безупречным. В сборнике произведения писателей, незаслуженно оставшихся за бортом литературы…
Реплика. Белла Ахмадулина?.. Вознесенский?..
В. Аксенов. Нетипичный пример. Я расскажу… об авторах. Вот Б. Вахтин. Ученый, синолог, прозаик, один из тех, кто начинал молодую ленинградскую прозу. За всю жизнь напечатал несколько рассказов, а этому молодому человеку недавно исполнилось 50 лет. Е. Рейн - все признают за ним талант и божий дар, но у него до сих пор нет ни одной книги, а лишь мелкие публикации. В. Ерофеев - литературовед, критик, более 10 лет пишет прозу, но совершенно неизвестен как прозаик, хотя пишет интересно, своеобычно, это - новое поколение в литературе, они пишут не так, как писали мы. Е. Попов. Пишет давно и много, а выход его продукции процентов примерно 10. Так ведь?
Е. Попов (с места). Меньше…
Василий Павлович продолжает разъяснять непростые ситуации авторов альманаха. В ответ поэт Николай Грибачев начинает спор о вкусах. Лазарь Карелин интересуется: где другие экземпляры и читают ли их? Аксенов отвечает, что читают. Рассказывает о предстоящей презентации - "встрече друзей, маленьком литературном празднике". Приглашает присутствующих на "пардон, выпивон…". Но высказывает опасение, что "закуски на всех не хватит"… Грибачев шумит: это, мол, самиздат. Попов парирует: "Мы ведь хотели идти к Стукалину, так какой же это самиздат?", а Аксенов читает черновик письма в Госкомпечати. И тут задаются два из нескольких ключевых вопросов:
Ф. Кузнецов. Значит, вы хотите, чтоб текст рукописного альманаха остался в печати без изменения?..
М. Барышев. Текст альманаха за границей?
На второй вопрос Аксенов и все составители отвечают дружно: Нет!!! А к первому всем еще предстоит вернуться.
Тем временем Аксенов и Ерофеев рассказывают о планах издания альманаха в СССР через Главлит, а на Западе через ВААП. О работе над альманахом. О позитивной атмосфере первой встречи с секретарями союза. О том, что в Москве 100 тысяч иностранцев и прятать от них сборник бесполезно.
Ф. Кузнецов …Необычная вещь и форма, в которой это делается, встревожили нас. У нас не НЭП, чтоб самим издавать книги. Мы решили встретиться и поговорить с товарищами в мягкой доброжелательной форме, так как литература - это политика. (Рассказывает о происках Запада, об идеологической борьбе, о "так называемой борьбе за права человека".) Битов и Ерофеев сначала сказали формулу, которая мне понравилась. О борьбе между консервативным и новым. Это - дело святое, и тут есть проблема. Мы сами об этом говорим… Мы сказали им: приходите под нашу крышу, и мы сделаем прекрасный сборник. Это было при первой нашей встрече… Мы протянули им руку и предложили работать вместе, но Аксенов отказался.
В. Аксенов. Не работать вместе, а делать вместе вы предлагали, а дело уже сделано.
Ф. Кузнецов. И мы увидели, что товарищи катятся по наклонной плоскости, намазанной мылом. Мы выставили им 4 позиции:
1) Что у них в альманахе есть тяжелая политическая ошибка, граничащая с преступлением. Это о том, что в СССР есть группа гонимых писателей.
2) Чтоб не вмешались шакалы-журналисты (западные).
3) Чтоб в сборнике не участвовали диссиденты.
4) Чтоб они не ставили ультиматум - или печатаете, или нет.
Все это мы говорили, еще не видя альманаха, и на следующий день они принесли альманах. А через два дня выяснилось то, о чем они умолчали, что 23-го они собирают эту свою "встречу друзей", или "вернисаж". <…> Уже… в предисловии, говорится: 1) Что существует пласт бездомной литературы; 2) Что есть копирайт и круговая порука; 3) И адресат явно - Запад.
Что же, ваши "друзья" не знают об особенностях нашей культурной жизни? Зачем вы эту фразу написали?(Улыбки присутствующих.) Мы предложили вам работать вместе. В какую пучину вы нас тянете? Это - политическая акция с далеко идущими целями. Не случайно здесь (в альманахе) присутствует антисоветчик Алешковский, отбывающий в Израиль… Да, давленые (со стороны секретарей союза при личных беседах. - Д. П.) было, но это было дружеское давление, давление убеждения. Никакого крика, оскорблений, угроз. Наоборот, были некоторые мне угрозы. Мы пригласили на четверг секретариат, крупных писателей - Трифонова, Евдокимова, Семенова, а они не пришли, сорвали секретариат. За день до этого, вечером Аксенов позвонил мне и в резкой форме сказал, что, зачем ты, Феликс, вызываешь ребят, угрожаешь им. Сказал, что обратятся к Брежневу, и повесил трубку. Я не успел ему сказать, чтоб жаловались Картеру.
Затем Кузнецов читает нараспев и с выражением текст известной песни Высоцкого "Подводная лодка" ("Лечь бы на дно как подводная лодка и позывных не передавать"), "Заразу" ("Что же ты, зараза, бровь себе подбрила"), "Охоту на волков" как "образец политической лирики", попутно вопрошая: "Чувствуете, о каких флажках здесь идет речь?" Читает Алешковского, Вознесенского, Сапгира. Клеймит "пакостью" прозу Петра Кожевникова и Ерофеева. Делает вывод: в альманахе четыре ведущих направления: 1) приблатненность (Высоцкий),2) изгильдяйство над народом, 3) сдвинутое сознание (Горенштейн, Ахмадулина), 4) секс. <…> Это какая-то изощренная литературная мистификация. Здесь нет антисоветчины, но вместе все складывается не в картину литературных исканий, а в зловещую картину.
Но сравнительно мягкие формулы "литературная мистификация" и "зловещая картина" устроили отнюдь не всех. Некоторых устраивала только "антисоветчина". Николай Грибачев перебивает начавшего было говорить Евгения Попова: "…Я вам скажу, как сталинградский комбат. Это - антисоветская пропаганда. <… > Это - политика. Потому что политика - жизнь, и литература - жизнь. Если альманах выйдет на Западе, нужно их поставить лицом к народу. Пусть ответят, и пусть летят их головы… Пускай ответят за свое "новаторство"".
- Порноноваторство… - подыграл Грибачеву Анатолий Алексин.
Ф. Кузнецов (Аксенову). А вы бы принесли 8 экземпляров в союз.
В. Аксенов. Не принесем, потому что пропадут.
В разговор вступает Юрий Жуков. Веско, как и подобает политическому обозревателю "Правды", недавно получившему звание Героя Социалистического Труда, он говорит о классовой борьбе, международной напряженности, стремлении Запада разложить советское общество, чтобы скорее покончить с ним, заявляет, что он убежден: альманах будет издан на Западе. Вот тогда, - говорит, - будет проработка.
Неожиданно Андрей Битов предлагает прослушать статью Тростникова о литературном поиске, но не встречает понимания. "Философов нам слушать не надо. Здесь и так много философии, - отвечает Лазарь Карелин и произносит заветные слова: - Все вместе это - политическая диверсия и желание литературного скандала. Мы дали вам возможность одуматься… Вы были с нами неискренни. <…> Может быть, это и отличная литература, но издана она не будет. Поезд может уйти. Одумайтесь! Подумайте в течение ближайших дней, часов, откажитесь от саморекламы и шумихи".
Станислав Куняев пытается оценивать тексты "МетрОполя" с художественных позиций, но аудитория настроена на другое. Михаил Алексеев заявляет составителям: "Вы за границей бываете больше, чем здесь…" И его слова звучат как упрек. "Некоторые из вас печатаются в "Посеве", "Гранях"" - а это уже прямое обвинение. Его поддерживает Михаил Барышев: "Этот "литературный шалаш" (помните предисловие?)… устроен, чтобы скрыть политическую диверсию, враждебную стране, КПСС, нашей политике. Не случайно в альманахе нет ни одного коммуниста… Сборник нацелен на молодежь. Это - идеологический героин, который мы хотим подсунуть под видом литературы".
Александр Михайлов попытался было призвать "воздержаться от эмоций" и устроить вместо проработки товарищеское обсуждение. Но его не услышали. Большинство настроилось клеймить. Между тем Феликс Кузнецов отмечает, что "товарищ Попов стенографирует…", и вспоминает, что "один вот тоже писал, резидентом потом оказался". Он четко описывает ситуацию: "Или мы сможем повернуть это дело налитературные рельсы, или это будет политическое дело. Завтра - роковой день!!!"
Ну да! Ведь завтра - 23 января - день "презентации" "вернисажа", "шампанского с красной икрой", который так смутил литературных консерваторов.
- О боже! Роковой день! - восклицает не без сарказма Аксенов. - Шекспир!
Похоже, ситуация кажется ему фарсом. Даже весомость обвинений в "антисоветчине", "диверсии", "публикациях за границей", "враждебности политике КПСС" не может заставить его отнестись к происходящему иначе.
Но Кузнецов очень серьезен: "Если состоится этот… обед, то… это ситуацию конституирует как самостоятельное явление, и тогда процесс остановить будет невозможно. В позиции наших гостей - лукавство. Они строят из себя эдаких рубах-парней. Будут у них завтра тосты, все будет мило, и они будут рады - удалось, по выражению Салтыкова-Щедрина, "накласть в загривок родному отечеству". А где гарантия, что господин Алешковский не повезет эту информацию на Запад?"
Вдруг выясняется, что публичная презентация пугает его и многих собравшихся не меньше самого "идеологического героина". Оказывается, со многими приглашенными на бокал шампанского уже проведена работа. И в совсем других помещениях. Олега Ефремова вызывали для беседы в МГК КПСС. Юрия Любимова - в Министерство культуры. С Андреем Вознесенским беседовал лично оргсекретарь Союза писателей СССР Юрий Верченко. Булата - как члена партии - призывали не идти в СП…
И снова речь зашла об ответственности - как в 1963-м. И о двурушничестве. И - об антисоветчине, "против которой мы, как граждане и коммунисты, будем протестовать".
Удивительно прозвучало на этом фоне выступление Льва Гинзбурга: "У нас в СП - новые времена. Такого рода обсуждения хороши и полезны для всех присутствующих. Никто никого не душит и не давит. И всё должно быть сделано разумно и достойно. Действительно, некоторые редакторы ведут себя неправильно. Но мы должны беречь честь нашего Союза писателей. И давайте все любить друг друга".
Возможно, этот призыв к любви что-то меняет в общем настрое. И хотя одни еще рвутся карать, другим уже хочется всё спустить "на тормозах". Юрий Грибов, считавшийся активистом так называемого "русского центра" в СП, миролюбиво дает составителям совет: "Кончайте вы это дело. Унесите вы альманах ваш домой, да раздайте его по авторам, а потом и выпьете". Олег Попцов печалится об авторах издания и их участи. Говорит, что "МетрОполь" в том виде, в каком он есть, - слабая литература… Материал для "неуправляемой среды слухов, сплетен". В его словах звучит горечь: "12 лет связывает меня с Искандером. Это чувство любви. И я не хочу, чтоб с одной стороны сидели глухонемые, а с другой - кричащие".
Говорит Искандер. Начинает спокойно, но гнев крепчает: "Обсуждение началось в доброжелательной форме. Но неправильно было бы закрывать глаза на реально существующую обстановку в редакциях журналов и издательствах. Книга Можаева лежит 10 лет. Книги лежат по 10, 15, 20 лет, а затем писатель умирает и - всё. Ничего как бы и не было. У Чухонцева 15 лет пролежала книга, а сейчас напечатали, масса положительных рецензий. А кто знает, какой путь прошел он за эти 15 лет?
История с Поповым. Две положительные рецензии на книгу в "Советском писателе" и отрицательное редзаключение. Это жульничество! Вот как это называется! Здесь говорят о содержании альманаха. Но ведь сущность писателя в том, что он всегда недоволен. Нет общества, в котором писателю хорошо, и он всегда ищет.
В известной мере я принял участие в альманахе. Но почему мы все тут говорим о трудностях печатания? Мы что, оккупированы кем-то?