Когда-то в середине XIX века он был сердцем городской усадьбы, простиравшейся между улицами Грузинской и Большой Красной. Говорят, сюда захаживал поэт Евгений Баратынский, в свои приезды в Казань квартировавший по соседству, у тестя - генерала Энгельгардта. Еще говорят, что здесь родилась девочка Лена - в будущем знаменитая Гала - жена и муза Сальвадора Дали. Но это вряд ли… А что известно точно, так это то, что в 1888 году несколько дней здесь жила мать Владимира Ульянова, прибывшая в Казань искать квартиру после возвращения сына из шушенской ссылки.
Теперь здесь, в доме, выстроенном заново, музей писателя Аксенова. А в нем - реконструированная комната, где он прожил десять лет - с 1938 по 1948 год…
Беззаветно любившая внука, но до крайности измученная бабушка со стороны мамы, жившая в комнатушке на улице Лобачевского с другим своим внуком Димой - сыном сестры Евгении Гинзбург, - передала Васю тете Ксении. В огромную семью, огромную коммуналку, огромный двор с огромным тополем в углу, с березовой аллейкой, липами и вербой. В анфилады проходных дворов и подъездов. Где "тучи детей всевозможных" сновали и туда, и сюда. А с ними Вася - бегал, шумел… А с ним - племянники - Галя - 1934-го и Алик - 1938 года рождения - дети Матильды, дочери его тетки Ксении, и видного комсомольского деятеля Евгения Котельникова.
Они были дружны. Потом Галя стала журналисткой, Саша - инженером-механиком. Теперь они живут в соседних домах в подмосковной Черноголовке… Мы беседовали много часов. Пожалуй, вряд ли есть люди, рассказы которых об Аксенове-мальчишке достойны такого же доверия, как полученные от них, хотя сведения из других источников - и очень любопытные - тоже имеются.
"Я прижился там, - просто скажет потом Аксенов о доме на Карла Маркса. - И жил до шестнадцати лет. Мне там было хорошо".
Он вошел, в матросском костюмчике и бескозырке, прижимая к себе тряпичного слона - подарок дяди Адриана. Вошел в дом, где семья Котельниковых - дружная, интеллигентная - занимала комнату, разделенную на три части перегородками, не достигавшими почти пятиметрового потолка. Здесь, кроме бабушки Евдокии, сестры Павла Васильевича Ксении, ее дочери Матильды и ее мужа Евгения, жили их дети, а еще Вася с сестрой по отцу Майей.
Матильда в то время работала ответственным секретарем газеты "Комсомолец Татарии", а Евгений был комсомольским функционером, так что жили в достатке. В доме были удобная мебель, патефон…
В парке Чаир
Распускаются розы,
В парке Чаир
Сотни тысяч кустов.
Снятся твои золотистые косы,
Снятся мне ночь, и весна, и любовь…
Как потом говорил об этой музыке Аксенов: "Почти пошлятинка, а слезы наворачиваются…" В семье много читали, на дни рождения дарили детям книги.
Но арест Васиных родителей разрушил это благополучие. Матильду и Евгения уволили с работы - родственникам врага не место было среди бойцов идеологического фронта. Жить стало не на что. Пришлось продавать веши, прежде всего мебель - резные кресла с высокими спинками… Надо переждать, - говорил Евгений, - и все наладится. Но не ладилось. На работу не брали.
В отчаянии беременная Сашей Матильда взяла за руку трехлетнюю Галю и пошла в горком. На бюро. И там в истерике прокричала: "Убейте меня! Расстреляйте! Уже много дней мы без работы и без надежды на работу, а сегодня дома нет и куска хлеба! Евгения нигде не принимают… Товарищи, вы же все и меня, и его знаете! Помогите!.."
Товарищи их действительно знали, и в общем-то не желали им зла. Дали Матильде капель, отвели домой, обещали разобраться. И вскоре устроили редактором на республиканское радио. Взяли на работу и Евгения, и благополучие как бы восстановилось.
На Карла Маркса стала приходить бабушка Ревекка - седенькая старушка в аккуратной шапочке из алой "слюды", подходила к окну и несильно стучала тростью в наличник. Ксения открывала створку, звала: заходите, Ревекка Марковна, через подъезд! Но та отказывалась - просила Васю выйти, интересовалась: не обижают ли? Кушал ли он?.. И что кушал?.. В войну ее забрала к себе в Рыбинск вторая дочь - Наталья Соломоновна.
Прибывший с Васей из Костромы серый игрушечный слон под красным седлом тоже прижился на Карла Маркса. Дети дали ему имя. С ним разыгрывались сценки. У него были даже биография и увлекательная история путешествия из дальней Африки в Казань. Сочинил ее Вася…
В 1939-м умер Васин дедушка Соломон. Незадолго до ухода он писал дочери в тюрьму: "…чувствую себя неважно. Но буду бороться за жизнь. Она теперь нужна моим дорогим внукам - Алеше и Васе". Но арест, пусть по тем временам и недолгий, подорвал силы пожилого фармацевта…
В 1940 году Вася Аксенов пошел в школу. В уже упоминавшуюся нами школу № 19. Она считалась элитной. Ее директор Иосиф Ильич Малкин, которого и сейчас тепло вспоминают в Казани, хорошо знал Васиного отца.
Одноклассники помнят, как Василий впервые пришел в школу и сосредоточенный стоял чуть поодаль от класса, внимательно рассматривая всё, что творилось на линейке.
Учителя знали, чей он сын, и старательно избегали отмечать необычность его положения. Педагоги старой школы (а были среди них и орденоносцы, вроде знаменитой учительницы географии Веры Николаевны Пономаревой по прозвищу Глобус) хотели, чтобы он рос нормальным советским мальчиком - не отвечающим за отца. Чтобы и намека не было на яблоко, что падает у яблони…
Одноклассник Аксенова Лев Натанович Пастернак, восемь лет просидевший с ним за одной партой, рассказывал, что однажды кто-то обозвал Васю "врагом народа". Тот побелел. Глаза полыхнули яростью. И тут сын уборщицы, не блиставший умом, но очень сильный Ванька Поляков взял да и набил обидчику морду. Стоявшие вокруг "дети из хороших семей" молчали.
Василий издавал в школе журнал "Живоглот". Брал тетрадки, сшивал их, разрисовывал и расписывал смешными стихами. В его классе учились Ильдар Утяганов и Эдик Тихомиров - у первого была ярко выраженная татарская внешность, у второго - курчавые волосы и пухлые грубы. И вот в очередном номере "Живоглота" Вася нарисовал матч баскетбольных команд "татар" с раскосыми и жадными глазами и "негров" с кольцами в приплюснутых носах. Причем одна корзина располагалась на чем-то вроде минарета, а другая - на пальме. Журнал попал в руки классной руководительнице, и из учительской долго слышался смех…
Учился Вася средне. Был молчалив. Руку на уроках не тянул. Но много знал и рассказывал интересные истории. Нередко, раскрыв под партой книгу, читал Дюма, Джека Лондона, Жюля Верна, Майн Рида.
Его "школьные годы чудесные" пришлись на войну, когда все или почти все жили одинаково трудно и были схожи выражением лиц, одеждой и тем, что отцы были кто на фронте, а кто - в лагерях.
О войне сообщил репродуктор. Испуг был невиданный. Но - помноженный на душевный подъем. Евгений Котельников - тогда директор городского Дома пионеров и член бюро обкома комсомола, обрив голову, рванул в военкомат - идти громить врага на его же земле малой кровью, могучим ударом, как в песне "Если завтра война".
Перед этим на дворовой терраске был сделан памятный снимок семьи. Снимал Моисей Лазаревич Майофис - известный в Казани фотограф. Евгений взял снимок с собой на Дальний Восток, куда поехал служить на базу подводных лодок. Спустя годы это навеяло Аксенову-писателю милый, но, увы, малоизвестный рассказ "Голубые морские пушки"…
В 1942-м на Карла Маркса поставили телефон. Он был нужен Матильде как редактору республиканского радио. Дети привыкли спать при свете и ее разговорах "по проводу". Хотя нередко тетя-мама проводила в редакции не только дни, но и ночи, работая диктором. Заставка ее передачи начиналась строками эвакуированного в Казань поэта Льва Ошанина: "Смотри с военного горизонта: колхоз - это тоже участок фронта!"
В эти бессонные ночи дикторы, что называется, "держали птичку" - служили радиомаяком для ориентировки пилотов, подлетавших во тьме к Казани - "держали волну", пуская в эфир записи легкой и классической музыки…
Надолго заменивший Василию отца, муж Матильды Евгений Котельников писал из Владивостока: была ли у вас елка? Да, - отвечали, - была! А всё благодаря Михаилу Водопьянову - легендарному пилоту-полярнику и бомбардировщику, Герою Советского Союза, кавалеру "Золотой Звезды" номер 6.
Однажды он прилетел в Казань на авиазавод, и Матильда, узнав об этом, пригласила его выступить на радио. Так завязалось их знакомство. В семейном архиве есть фото пилота с теплой подписью: "Товарищу Аксеновой на добрую память". Роман? Об этом и речи не шло! Быть может, Водопьянов и был влюблен - и немудрено: огромные синие глаза Матильды, казалось, жившие своей, отдельной от лица жизнью, нередко погружали мужчин в тревожное оцепенение. При случае она могла и пококетничать - но и себя, и поклонников строго держала в границах дозволенного.
Когда Василий Павлович оставит наш мир, выйдет в свет его трогательная книга "Ленд-лизовские". Речь в ней будет о военных годах, голодных, страшных, странных… Будет и история романа тети Коти и героя-пилота Мясопьянова.
Но не следует путать тетю Котю из "Ленд-лизовских" с тетей Мотей из реальной жизни Котельниковых, а романного генерала Ивана Мясопьянова с летчиком Михаилом Водопьяновым. И отнестись к ним нужно с учетом пометки, сделанной Аксеновым в беседе с Зоей Богуславской в 2001 году: "Еще ни разу не было, чтобы я кого-то описывал… Уверен, что… всё переверну, перекрою…"
"Ленд-лизовские" - не мемуары. А виртуозно перевернутые, перекроенные эпизоды многих жизней. В том числе и главного героя - малыша Акси-Вакси, постигающего мир в голоде, холоде и любви…
Итак, Матильда и Михаил подружились. Водопьянов катал детей на "виллисе", а тетю-маму познакомил с директорами заводов, имевших подсобные хозяйства, представляя не только как журналистку, но и как жену офицера-дальневосточника, у которой на руках огромная семья. Хозяйственники, у которых и свои семьи были, выделяли детям путевки в пионерские лагеря, а порой посылали в дом на Карла Маркса картошку, капусту, морковь, лук - по тем временам богатство… А к Новому году привозили высоченную, пушистую елку. Она достигала потолка, привязанная для надежности к оконной раме и к ножке дивана. А украшенная игрушками, флажками и лампочками, являла зрелище необычайное. Лишь однажды елки не было - зимой 1943-го. Тогда украсили трехметровый фикус.
После кончины в 1942 году бабушки Дуни Ксения Васильевна оказалась в семье самой старшей. Она была неутомимой труженицей, тянувшей на себе дом. Матильда раз в месяц приносила зарплату и гонорары, иногда - продукты, в ночные смены вышивала сорочки для универмага "Люкс". А Ксения каждый день ходила на базар. И стоя по десять часов на ветру, продавала доверенные ей вещи эвакуированных. Тогда часто не отоваривали карточки и люди продавали всё, что имели, порой - последнее. Как-то Галя увидела даму, предлагавшую на рынке старинный веер и удивительные перчатки: длинные, из нежнейшей лайки, с обрезанными пальцами… Кто, когда, по какому случаю их надевал? Кто и зачем купил? Бог весть.
С "торговых операций" Ксения имела комиссию - десять процентов. Сперва ушли на рынок вещи Евгения. Довоенный фотоаппарат "Лейка", высокие хромовые сапоги и "партийные" галифе. Следом - кожаный реглан. А потом и патефон. Дошло и до книг. И до вещей Матильды. На вырученные деньги Ксения покупала хлеб и картошку… А дети сидели на подоконнике и ждали, когда она придет. И по тому, как передвигает она опухшие ноги, гадали: какой будет ужин.
- Вот бы принесла бы Ксения хлебарика бы, - приговаривал Вася, - вот как неплохо было бы хлебарика-то пожевать…
А досыта-то в ту пору не ели. От голода было два средства: сон и чтение.
Как-то, ожидая Ксению, Галя и Вася сидели за столом - читали про приключения… Вася и говорит, указывая на солонку: знаешь, если соли капельку положить на кончик языка и не спеша, сосать, она станет сладкой…
Сладкого они видели мало. Хотя… однажды в начале войны, когда семья не могла "прикрепиться" к магазину и продовольственные карточки пропадали втуне, явилась соседка - экспедитор кондитерской фабрики им. Микояна Таскира Галеевна - тетя Тося - и, собрав ворох карточек, сказала: с жирами сделать ничего не могу, а сахар отоварю у себя полуфабрикатом. Вскоре она принесла несколько упакованных в бумагу увесистых комков коричневой, пахучей, тугой, невероятно сладкой мнимошоколадной массы. Это был праздник… И бывало, паста эта появлялась вновь и вновь.
А бывало, ничего не появлялось, кроме постного масла, хлеба и лука, так Ксения жарила его на огромной крестьянской сковородке и тащила на стол, где ждали Галя, Саша, Майя, Вася и Матильда. Они клали лук на черный хлеб. Было необычайно вкусно. Но, так или иначе, обед в доме был каждый день. Нередко и из трех блюд! И ужин тоже.
Если карточки отоваривали, товары часто замещали: вместо макарон - жиры, вместо жиров - повидло… Галина Котельникова помнит, как получили однажды таз льняного масла - густого, комками, похожего на засахаренный мед. Часть его потом обменяли на хлеб…
Обмены эти и продажи хлеба были незаконны и опасны. Милиция ловила торговцев. Их судили. Как-то в беду попал знакомый студент-медик, получивший на разгрузке вагонов буханку и решивший ее продать, а на вырученные деньги купить нужный до зарезу учебник. Слава богу, парня отпустили. В другой раз продавец завел покупательницу в общественный туалет. И продал ей хлеб. Но достал его из… ширинки… Соседка, обомлев, пришла домой в слезах: не знала, можно ли есть? Что если мужик больной?
- Не переживай, - успокоила Ксения, - обожги на огне, да и ешьте…
Нередко десятилетнего Васю ставили бригадиром в очереди. Такой серьезный был у него вид. Бригадир отмечал тех, кто отлучался - присмотреть за детьми или по другому какому делу. А очереди за хлебом в магазин номер 50 на углу улицы Гоголя - наискосок от Лядского садика - такие же, как и в "бакалейке" на углу улицы Жуковского - за сахаром, чаем, макаронами - стояли немереные. Их разбивали на "бригады", по 20–25 человек. Номера писали на ладони химическим карандашом. Бригадир всех переписывал, вел перекличку, следя, чтобы ушедшие возвращались в срок. И чтобы чужие не лезли. Замены не допускались. Впрочем, бывало, и сам Вася-"бригадир" бегал погреться, ставя вместо себя Галку…
А рядом стояли те, у кого не было карточек, прося у отоваренных довесочки - кусочки еды, добавленные к товару, чтобы вес сошелся с нормой. Кто-то пристроил к делу рыжего пса, и тот стоял у входа в хлебный магазин с протянутой лапой. Ему, говорят, хорошо подавали. А после - отравили. Конкуренты. Больно много собирал…
Нет, Аксеновы-Котельниковы не ели, как иные соседи, синие оладьи из картофельной шелухи, что жарились на сковородках, смазанных свечкой. Но дети были уверены: в те годы от дистрофии, а может быть, и от смерти, их спасли самоотверженность Ксении, Матильды и ленд-лизовское сало и яичный порошок.
А вот старшего брата Алексея - сына Евгении Гинзбург от первого брака, попавшего в Ленинграде в блокаду, а потом вывезенного из города, - спасти не удалось. Измученный голодом, он умер по дороге в Казань от дистрофии. Шел 1944 год. Евгения Гинзбург узнала о смерти сына на Колыме - из телеграммы матери: "Переживи. Сохрани себя ради Васи, ведь отца у него тоже нет" (тогда почти все считали, что Павел Васильевич погиб).
На мамины письма Василий отвечал кратко: "Всё хорошо, как у тебя?" Зато письма его теток - Ксении и Матильды - говорили ей о жизни сына куда больше, чем его депеши. Мама знала: в Казани для Васи делают всё, что могут, но сладить с ним непросто…
Выдержка, упорство и удивительная доброта Ксении - измученной женщины с необычайно голубыми глазами - были примером и для соседей, и для подселенных эвакуированных, и для ее родных и детей.
Вася потом вспоминал: он стоит в корыте, а Ксения трет его грязную ногу мочалкой. Отстраняется, как бы любуясь, и говорит: "Ну, вот сравни теперь ту и эту, какая же лучше?" И оба смеются. Но чтобы устроить эту домашнюю баню, она рубила сырые дрова. И дети, слыша ее натужные вздохи, отчего-то стыдились и - по одному - таскали к черной печке кривые поленья…
Некогда привычные жителям душ, ванну и канализацию к тому времени отключили, а канализационный колодец засыпали битым кирпичом. Всё - усердием калеки-управдома, хлебнувшего на фронте лиха и не умевшего взять в толк, как это так: "…тыщи людей гниют в землянках, а этим цацам теплый сортир подавай".
Вася тогда не думал о таких вещах. А гулял по Казани с однопартником Левкой Пастернаком - ну, то есть с Абкой Циперсоном из рассказа "Завтраки 1943 года".
Сдружили их книги. Отец Льва - известный в Казани врач - имел, как и Котельниковы, библиотеку, и когда на Карла Маркса всё было трижды перечитано, ребята стали брать книги в библиотеке радиокомитета, в школе и у товарищей. Левка не отказывал никогда…
Книги - книгами, а улица - улицей. Василий тогда "щеголял" в кирзовых сапогах, а учебники носил в полевой сумке. Гордился - эти вещи делали его похожим частью на офицера, а частью - на дворового удальца…
Репрессии миновали семью Пастернак, но жили они скромно. Случалось, чтобы заработать на маленькие радости, Левка брал ваксу, щетку, бархотку и отправлялся на улицу чистить обувь, а Вася стоял рядом, нахваливая его работу, - делал приятелю рекламу.
Порой, спрятав портфели, они "солили" уроки, отправляясь в кино "Электро" на улице Баумана, где работала микшером знакомая Левиной мамы тетя Фира, пускавшая их без билетов. Они пересмотрели всё. Очень уважали картину про Беломорканал, на которую детей не пускали, чтобы не воспринимали блатные нравы. Но тетя Фира работала не каждый день. А в кино хотелось. А денег не было. Как-то Левка предложил: попросим у прохожих. Вася возмутился: "Ты что, как можно попрошайничать?" Их услышал какой-то военный и дал три рубля. Три рубля! Сокровище Монте-Кристо! Их хватило и на кино, и на мороженое в Особторге, где всё было в десять раз дороже.
Тетя Ксения не любила Левку Пастернака… Вечно он выдумывал каверзы. То подбивал приятеля школу прогулять, то в футбол поиграть вместо домашней работы, то на реку податься… А после недели прогулов принести в школу подделанную записку якобы от Матильды: болел, мол, Аксенов Василий, лежал с температурой.
- Ты, Васька, в большую беду можешь вляпаться! - предупреждала племянника Ксения.
И начинала провожать его в школу. Он, как мог, противился, но не тут то было - Ксения и Матильда стояли на своем.
- Помни про школу! Только с ней станешь человеком! Как ты встретишь отца и мать своих? - вопрошали они. - Как в глаза им посмотришь? Короче так: или сам будешь в школу ходить, или будем отводить.
Вообразите, что за буря бушевала в душе своенравного и упрямого подростка. Это своенравие и пугало родных. Время было тяжелое. Страна отходила от войны. Казань кишела шпаной. И мысль, что Василий свяжется с дурной компанией, повергала близких в ужас. А когда Васька и Левка загремели в милицию - ужас перерос в панику…