Аксенов сказал спасибо случайному наставнику. Он вообще хорошо относился к полякам - еще со знакомства с польским джазом и польскими журналами. А главное - с первого своего визита в Варшаву в 1960-х, когда увидел в этом народе некий тайный и интригующий источник вечной фронды, неубитого гонора, шляхетского норова вельможного панства. Он сочувствовал "Солидарности" и в 1982 году - в первые же недели военного положения в Польше выступил в печати с письмом "Помогите полякам":
"Польский народ нуждается в немедленной помощи.
Военно-полицейский переворот, произведенный польскими генералами, при очевидной поддержке Москвы, грозит отбросить страну на многие годы в прошлое - в фашистскую диктатуру сталинского типа.
Много месяцев польские рабочие, крестьяне, интеллигенция и духовенство защищали свои гражданские права и свободы, героически и ненасильственно сопротивляясь темным силам партократии, которые довели их страну до полной разрухи. Сегодня тысячи патриотов арестовывают и избивают. В городах правят автоматы и дубинки, уже пролилась кровь многих людей.
В Польше решается судьба не только ее многострадального народа, но, как и в 1939 году, решается судьба Европы и всего человечества. Поляки, как это часто бывало прежде, борются за свою и за нашу свободу.
Мы призываем правительства всех стран, членов ООН, особенно тех, кто подписали Хельсинкские соглашения, мы призываем всех людей доброй воли: ПОМОГИТЕ ПОЛЯКАМ. Примите все возможные дипломатические и общественные меры. Еще не слишком поздно. Всё еще можно с помощью экономических и политических санкций, посредством постоянного гражданского действия остановить эту новую атаку тоталитаризма, усиливающую угрозу военной катастрофы.
Василий Аксенов, Ефим Эткинд, Петр Григоренко, Зинаида Григоренко, Лев Копелев, Павел Литвинов, Майя Литвинова, Михайло Михайлов, Карл Р. Проффер, Элендея Проффер, Андрей Синявский, Борис Шрагин и другие".
Воззвание было опубликовано в СМИ, в том числе и в New York Review of Books 4 февраля 1982 года.
Взятие военными власти в Польше стало для Аксенова бедой. Как и для всех, кто видел в успехах "Солидарности" один из прообразов перемен в СССР. Сообщения о полицейской неумолимости спецназа, о разгонах забастовок, об арестах лидеров уже, казалось, победившей оппозиции звучали для писателя похоронным маршем надеждам.
Операция Войцеха Ярузельского похоронила и робкие (и если смотреть из нашего времени - довольно странные) надежды на то, что приход к власти "команды Юрия Андропова" после смерти Леонида Брежнева может обусловить какие-то реформы. Развитие событий в СССР - в том числе и в культуре - не обещало ничего хорошего.
Вот как оценивал Аксенов ситуацию в августе 1983 года, беседуя в Вашингтоне с основателем издательства и альманаха "Третья волна" и журнала "Стрелец" Александром Глезером: "…Там события развиваются очень печально. Все надежды на какой-то более разумный, более современный… подход со стороны андроповской группировки к литературе и искусству рухнули. Появившаяся за подписью "Литератор" статья в "Литературной газете" хорошо отражает мнение нового руководства. Там современностью и не пахнет.
Это… уровень райкома комсомола в… тридцатые годы. Опять призывают к созданию героя, похожего на Павку Корчагина… намек, что и деревенщики… не устраивают, так как неправильно оценивают коллективизацию…
Если у деревенщиков было хоть что-то живое в остром национальном чувстве, то это теперь тоже не нужно. Нужен, видимо, уровень литературы типа произведений Юлиана Семенова, образы разведчиков и других передовых современников. Но…
Это показывает только их безнадежно устаревшие вкусы и невозможность для них приспособиться к современному развитию культуры и вообще мира".
Но печаль не мешает Аксенову быть оптимистом! Он говорит: "Это не значит, что культура и литература заглохнут… Я уже не говорю о подпольной литературе. То и дело будут пробиваться живые ручейки. Возможно, они станут уже, но вовсе не исчезнут. Пройдет пара лет, и будут пробиваться чаще… Трудно предположить, что Россию опустошат до конца. Ее трудно опустошить. Россия все-таки отчасти западная страна. Они не хотят с этим считаться. Но когда-нибудь придется. Ставить крест нельзя. Хоть и приближается 1984 год, но орвелловское пророчество осуществилось еще не до конца".
То есть и по этой беседе, и по "Грустному бэби" выходило, что Россия - это не горькая беда человечества, как казалось многим на Западе, включая и иных эмигрантов, а временно свернувшая с торного пути страна культуры настолько мощной, что она способна, преодолев себя, вновь слиться с культурой цивилизованного мира.
Однако "атака тоталитаризма, усиливающая угрозу военной катастрофы", беспокоит писателя. Американская демократия представляется ему слишком хрупкой и уязвимой перед лицом советского колосса и его союзников, наступающих, как он считает, на всех фронтах. И если в Европе наступление удается сдержать, то на юге оно идет полным ходом и по многим направлениям, угрожая жизненным интересам свободного мира.
В книге сквозит страх перед слабостью Запада, его склонностью к компромиссам, а в чем-то и к капитулянтству. Аксенова раздражают сытые, наслаждающиеся благами демократии и рынка левые западные интеллектуалы. Он пишет об общении с ними как о попытке толковать со слепцами, слегка повредившимися умом. Они видятся ему политическими самоубийцами с острова Крым, почти готовыми сдать последнюю надежду западной цивилизации красному потопу.
Общение с этим, пусть немногочисленным, но влиятельным слоем стало для Аксенова вызовом. Похоже, он с горечью видел в его представителях "пятую колонну" "красного проекта", не подозревающую о своей опасной роли. Вызов был столь силен, что промолчать о нем Аксенов не мог. Однако был и другой вопрос: как делиться опасениями, не нарушая правил толерантности, принятых в обществе, где воспоминание о маккартизме вызывает брезгливость почти у всех, в том числе и у добропорядочных консерваторов.
То есть, говоря об этом, писатель не желал уподобиться ни американским "охотникам на ведьм", ни советским разоблачителям крамолы, начиная с первых лет революции и заканчивая… ну, хотя бы - гонителями "МетрОполя". И он находит выход - помещает этих людей в пространство поучительных историй.
Вот, к примеру, однажды он с приятелем гулял по Вашингтону, и остановились они у витрины магазина Revolutionary Books. Рассматривая книги Маркса, Ленина, Сталина и портреты Брежнева, они задались вопросом: а отчего нет в этой витрине книг Льва Троцкого? Ведь должен же быть Троцкий. Видный же революционер. Зашли. Спросили: есть ли в продаже работы выдающегося практика и мыслителя Лео Троцкого. Сидевшие за прилавком под портретами Мао, Ким Ир Сена, Чапаева, Кастро, Сталина левообразные американцы ответили: нет, Троцкого не держим. Отчего же? А у него был односторонний взгляд на революцию. Тогда визитеры поинтересовались: а нет ли какой-либо работы маршала Лаврентия Павловича Берии? И тут же перед ними очутилась прекрасно изданная книга "К истории большевистских организаций в Закавказье" в дивном переводе, передающем даже кавказский акцент автора…
А вот другая история… Как-то, выгуливая своего щенка Ушика, писатель познакомился с приятной дамой, гулявшей с красавцем сенбернаром. Дама пригласила его и супругу в гости. Там - красивая компания. Старший - муж, седовласый юрист. Напитки, закуски, разговоры. Вдруг речь зашла о напряженности в Сальвадоре. Вставил слово и Аксенов: "Сальвадор, это очень серьезно". Все согласны. "Очень уж близко к дому", - развил он тему. И вновь - поддержан. "Да, да, очень уж близко…" - гомонили гости. А писатель видел, что занимает их вовсе не то, что волнует его: не угроза создания еще одной - плюс к Кубе и Никарагуа - красной базы вблизи США, а Пентагон, "готовящий новый Вьетнам". На сей раз - по соседству.
Потом заговорили о некоем сенаторе. Аксенов и тут не смолчал. "Третьего дня, - говорит, - он напугал меня чуть не до смерти". - "Да как же?" - спрашивают.
- Утром включил телевизор, а там он говорит: "Если стану президентом, сразу позвоню Юрию Андропову!" Такая вот первая фраза дня. Есть чего испугаться.
Всеобщее недоумение.
- Ну, ведь это всё равно, как если б он взялся звонить Берии!
Гостей эти слова настолько удивили, что они даже заметили иностранный выговор собеседника: "Кто этот незнакомый человек с таким неопределенным акцентом?"
- Откуда вы? - спрашивают.
- Из Советского Союза, - отвечают им.
Они поражены. Им интересно. Дальше - беседа со всё нарастающим числом знаков вопроса.
- А к нам какими судьбами?
- Меня выгнали из Советского Союза.
- Выгнали из Советского Союза?? За что???
- Я писатель…
- Писатель, которого выгнали из Советского Союза??? За что??? On Earth???
- За книги.
- ???????
Поток вопросов иссяк. Тема изгнания из СССР "за книги" исчерпана.
Писатель догадался, что оказался в обществе американских левых. Видно, хозяйка сенбернара как-то неверно его прочла, причислив к их тусовке.
Тем временем Майя толковала с хозяином. Похоже, о Кастро.
Тот увещевал: он же выдающаяся личность!..
- Он выдающийся подонок! - рубила Майя. - Я там была и видела, как эти вожди живут в роскоши посреди пустоты, я и его самого видела - наглый тиран!
- Они там ликвидировали проституцию, безграмотность, всем дали жилье…
- Как в концлагере, - парировала Майя с несколько чрезмерной московской пылкостью.
О нет, супругам не указали на дверь, и вечер, в который они вторглись с этой яркой дискуссионной московской манерой, прошел вполне светски - с хорошими винами и сырами, в беседах о новых фильмах и книгах. Оказалось: у иных гостей русские корни. "В каком-то смысле, - подумал Аксенов, - их взгляды - вещь наследственная. Дедушки и бабушки привезли с собой антиимперскую и антибуржуазную крамолу, и здесь она как бы законсервировалась".
Глядя на этих людей, глухих к проблемам тогдашней Восточной Европы и СССР, Аксенов, защищавший польских рабочих, подумал о ловушке, куда угодили многие умники мира. О делении на "левых" и "правых". А как же электрики и профессора из "Солидарности", с рогулькой "V" над головой - они левые или правые? Советы клеймят этих людей в свитерах контрреволюцией. Значит, их оппоненты - революционеры? То есть вот эти щекастые в дорогих костюмах и блестящих лимузинах?
Таков был вызов реальности, брошенный и СССР, и США, и миру, и лично Аксенову тем новым, что родилось на верфях Гданьска. Но ничего - новое, когда приходит, порой несет с собой не только энтузиазм, но и неразбериху. Ведь и в СССР "левыми" назвали нонконформистов-"шестидесятников", а "правыми" - сталинцев: Кочетова, Грибачева, Софронова. Но в Штатах Василий и Майя оказались "правыми"…
Вложенное в пересказанный пассаж послание Аксенова, как видится, таково: у фронды, которую может себе позволить сильное общество с долголетней здоровой, либеральной, демократической традицией, нет шансов в системе, стержнем которой является классовая борьба, а задачей - удержание людей в послушании.
И потом, что бы запели эти живущие в элегантных квартирах, привыкшие к добрым винам и сырам, хорошо одетые и привыкшие к свободе слова американские левые, живи они в СССР, в Польше или в Румынии в разгар "красного проекта"?
Ведь эта система не приемлет фронды. Не терпит асимметрии ни в социальном действии, ни в идейном поиске, ни даже в застольной дискуссии.
К счастью, со времен полицейских побоищ 60-х - начала 70-х годов XX века Америка так окрепла и помудрела, что в 80-х могла спокойно принимать разномыслие и протест. Жестко пресекая попытки насилия.
Вот так стало мне ясно, что, возможно, задуманный как рефлексия иностранца на тему США "Грустный бэби" по мере работы над ним превратился в переосмысление автором отношений СССР и США и места Василия Аксенова - американского писателя русского происхождения - в борьбе систем. В авторский взгляд на США через призму СССР и - наоборот. В непрерывное сравнение, открытие, разъяснение. В том числе - себе.
Работая над "Грустным бэби", Аксенов отточил свое видение Америки - как ее повседневности, так и исторической миссии. И одновременно - понимание: что есть СССР. Что он значит для планеты и что в нем происходит. Осознание этой проблематики облегчалось удаленностью от оплота мира и социализма - воистину, лицом к лицу лица не увидать; анализу американской ситуации помогала свежесть восприятия - когда одна нога гостя, как говорится, осталась где-то вне. Это позволило ему выступить с рядом неожиданных и парадоксальных суждений. В том числе и о политике.
Так, если сами американцы видели в Уотергейтском деле пример торжества демократии и того уровня свободы слова и печати, когда и глава государства, поправший этические нормы, не защищен от публичной критики, то Аксенов изгнание хозяина из Белого дома газетой Washington Post считает делом опасным. Ибо, - пишет он, - "кризис института американского президентства привел к установлению тоталитаризма в нескольких странах… к уничтожению трех миллионов камбоджийцев, к падению авторитета демократии". Аксенов смотрит за границы США, к чему сами американцы, в большинстве, не склонны. Он заявляет: "Не без содрогания выходец с Востока думает о том, что может произойти… если что-то вроде этой истории повторится. Развал Соединенных Штатов, тот самый "последний и решительный бой"…"
Эти слова звучат предупреждением американцам, убаюканным свободой, хозяйственной и военной мощью, мифом о глобальном величии.
Но Аксенов не был бы объективным исследователем, если бы не рассказал, как удалось ему увидеть и другую сторону этого дела, представить его в виде катаклизма, благотворного для политической системы США. Ибо без кризисов развития нет, и нормальные общества выходят из них окрепшими. "Нам трудно понять, - пишет Аксенов, - что американцы, в гигантском большинстве патриоты, не отождествляют страну с правительством (курсив мой. - Д. П.). Коммунисты всем вбили в голову, что… партия - это и есть Советский Союз, государство, воплощение национальной гордости… Мощь Америки автоматически вызывает у советских людей предположение, что и здесь происходит нечто подобное… что где-то существует единый (может быть, невидимый) центр, контролирующий всю американскую жизнь. Иначе как, мол, можно все это удерживать и приводить в действие?"
А вот так. Путем развития демократических институтов, преодоления самодовольства бюрократии, склонности военных к боевым операциям, а политиков - к интригам…
Удивительно. Как будто вчера писал. И не для американцев, а для нас. Он открыл (и в первую очередь себе), что мощь политической и социальной системы состоит не в железобетонной стабильности. Не в мощи бастионов, числе авианосцев и дальнобойности ракет, а - в динамике. В способности к маневру и умении его совершить, в многообразии альтернатив и умении их использовать, в отношении к кризису не как к беде, а как к вееру новых возможностей. В патриотизме - готовности умереть за свою страну. В любви к флагу. В вере в свободу и другие идеалы, отнюдь не убитые денежным измерением американской мечты…
Впрочем, без этого материального измерения мечты и не было бы. Иной раз, прогуливаясь по городу, взирая на людей, беседующих у фонтанов или на террасах кафе, Аксенов думал: о чем они толкуют? А уловив отдельные слова, понимал: о фондовом рынке, учетных ставках, процентах, депозитах. О налогах и тарифах. Короче - о деньгах.
С того момента, как Василий Павлович стал писателем, он был человеком состоятельным. Надо жить хорошо - таков был его разумный девиз. На смену не слишком частым денежным неурядицам обычно приходила светлая полоса. При этом он относился к деньгам без ханжества, не прятал от друзей и недругов.
Широкие траты, дорогие покупки и подарки считались в Союзе чем-то неудобным, непоказным, не вполне приличным. В Штатах же Василий и Майя обнаружили себя в обществе, где любые траты - дело почетное. Хотя покупка машины за полную цену, когда можно в рассрочку, или за наличные, когда можно платить карточкой, слегка удивляет…
Однако отношения с деньгами в основном наладились быстро, а что осталось за пределами понимания, вроде списания налогов и биржевых операций?.. Так ведь на то есть наемные бухгалтеры и юристы, готовые оказать клиенту услуги в этой сфере.
Вывод Аксенова: все американцы - финансисты, что не мешает многим из них быть духовными. Просто чья-то духовность живет только в храме, а чья-то - еще и в работах Леонардо, Шекспира, Брамса, Фолкнера, Кандинского, а глядишь - и Аксенова…
Публика его услышала.
Расчет был верным. Тем более что к моменту выхода книги в СССР началась перестройка и американские массмедиа вовсю рассуждали о glasnost’u и новом мышлении Михаила Горбачева. СССР снова - впервые со времен разрядки 1970-х - становился интересным. А как не станешь, если постоянно пишут и показывают, роняя в американскую почву семена смутных надежд. И хотя в "Поисках" Аксенов говорит о Горбачеве, перестройке и сопутствующей медиакампании довольно скептически, ситуация для продаж была удобная, как и для благоприятной критики.
Вот, например, что писал Ричард Эдер в Los Angeles Times: "Василий Аксенов… живет в нашей стране полдюжины лет. Вряд ли он достаточно квалифицирован, чтобы писать о США. Но он блестяще квалифицирован, чтобы писать о себе в США.
"В поисках грустного бэби" это рассказ о том, как долог путь эмигранта к желанному берегу; писателя-эмигранта - особенно. Цветы здесь другие, заметил Иосиф Бродский; и - что важнее - названия у цветов другие".