Что вставало перед глазами провинциальных ребят, когда они читали и слушали эти стихи? У них были свои - казанские - метания, свой тусклый утренний туман, свои дворы-колодцы и желания… А что творилось, что просвечивало, что случалось и о чем мечталось, когда они встречались и смешивались с золотом Нью-Йорка, джинсой техасских прерий, зеленью аргентинской пампы, чернотой Африки?..
Негры в винном погребе
Подняли шум,
Плачут, орут пьяную хулу,
Рычат, танцуют, дубасят по столу,
Ку-ла-ком дубасят по столу!
Палками, щетками черный грум
Бум-лей, бум-лей, бум-лей, бум…
В погребе клубами дымный пар.
Вот что мне привиделось сквозь пьяный угар.
Я увидел Конго, простертое в ночи,
Стремящее сквозь заросли струй своих лучи.
И вдоль его берега на много верст
Людоедов пляшущих растянулась горсть.
Бум! - завывали дудки и гонги…
А за ними - пляшущий, воющий хор
От самого устья черного Конго -
Вплоть до истоков средь лунных гор.
- Крови! - пели дудки и флейты ворожей.
- Крови! - пели маски колдунов и вождей.
- Смерть - это слон бешеный и дикий.
Ужас наводящий, пеною покрытый.
Слон с кровавыми и дикими глазами…
Бум - горе карликам!
Бум - бей арабов!
Бум - режьте белых!
У-у-у-у-у-ух!..
И прочее - о чем там еще писал Лендзи?
Что за огни играли в их глазах? Где было место плясок и криков о жизни? Что неясно, но виделось за частоколом знамен, занавесом из широких штанин, портретами вождей? Зря, что ли, Галина Котельникова помнит эти стихи до сих пор?
Весной 1954-го в семье затрепетал диалог поколений.
Отменили пропуска на Колыму. И вот - после новой разлуки с мамой студент Василий прибыл в Магадан - на практику в городскую больницу. Об этом договорился третий муж Евгении Гинзбург доктор Вальтер. Он же выслал денег на билет.
Когда-то бесконечно далекие друг от друга, Колыма и материк вдруг сблизились. Обычный человек, не испрашивая никаких разрешений, просто взял билет, собрал вещички, сел в самолет и прилетел на Колыму. Для Евгении Соломоновны этот визит стал сюрпризом. Самолет прибыл раньше, чем телеграмма о приезде, и она увидела сына из окна - идущим прямо к ней.
Но что это? Вот так вид! Откуда этот пиджак в яркую клетку? И что это за пестрый рюкзачок? А как он зарос! Где полубокс, приличный костюм, привычные чемоданы? Разве это будущий врач - серьезный и подающий надежды молодой специалист?
Порог магаданского дома стал местом встречи двух образов и стилей жизни. Необъяснимо, - вспоминала Евгения Гинзбург, - но вдруг вся сила ее любви вылилась в странный возглас: "Что за нелепый пиджак у тебя? И что за прическа?"
Удивительно: в первые минуты встречи она заговорила о внешнем, о знаках принадлежности юноши к незнакомой культуре… Забылся Маяковский в желтой кофте. И Бурлюк со стрелкой на щеке. Они были в истории, а Вася - в попугайском пиджаке. И он стоял здесь и сейчас, полный жажды другой жизни.
Заработали старые комсомольско-пуританские рефлексы. Мама сказала:
- Подстригись. Завтра куплю тебе нормальный пиджак. А из этого переделаем летнее пальтишко для Тони (приемной дочери Евгении и сводной сестры Васи).
- Через мой труп, - мрачно ответил сын. - Это самая модная расцветка.
И он не шутил. Тут мама и поняла, что пиджак и шевелюра есть нечто более серьезное, чем детский выпендреж. Что на ее пороге пытаются понять друг друга две половины XX века. Что к ней явилась новая молодежь, не желающая походить на отцов: ни в привычках, ни в манерах, ни в фасоне пиджаков. Не говоря уже о взглядах на жизнь и на свое в ней место.
Что же это было за место? Предстояло решить. Пока же для большинства Василий был пижон.
Деньги, что высылала ему Евгения Соломоновна, - по тем временам немалые - позволяли покупать вещи, которые казанская молодежь считала изысканными. Василий посещал комиссионки. Как-то в 1953-м купил верблюжье демисезонное пальто и принялся щеголять в нем по городу. Вскоре выяснилось: модный клифт сдал в магазин джазмен-шанхаец Жора Баранович. А Василий купил его - потертое, но очень стильное. Есть и другая версия: пальто, привезенное из Шанхая, в комиссионку сдал трубач Кеша Горбунцов. Как бы то ни было, клевое пальтецо облегало фигуру Аксенова, а его экстравагантность подчеркивал шарф, завязанный причудливым узлом, возбуждавшим интерес девиц и поражавшим воображение всех прочих.
Среди сверстниц наш герой какое-то время выделял красавицу Нонну, которая, как и будущая жена Юры Акимова - Клара Янковская и жена Феликса Газмана - Юля, училась на инфаке (что отчасти подтверждает догадку о том, кто эти Филимон, Спиридон, Парамон и др. Помните сцену с "чувишками" в "Красном подворье"?).
Тетка Ксения, в отличие от мамы, так и не приняла стиль племянника. "Ты стал люмпеном, Василий!" - твердила она. Да и мама писала: "Твое "стильное" пальто - старая тряпка. А ведь на него ушла стоимость двух пальто плюс тысяча дотации. Купи простое и добротное зимнее пальто. Ни в коем случае не ходи зимой в осеннем!"
После второго курса в этом самом пальто Василий отбыл в Ленинград…
История его перевода в Первый ленинградский мед примечательна. Она тоже стала столкновением эпох - репрессивной, сталинской и оттепельной, еще ничьей.
Студента Аксенова отчислили из института. Уже после смерти Сталина. За то, что, поступая, он не указал в анкете факт осуждения родителей на сроки заключения. Такого вопроса в анкете не было, но тем не менее… Василий не смирился и поехал в Москву - в министерство - искать правду. Был принят и выслушан. Отчисление сочли ошибкой. Некий чин понимающе глянул на юношу, сказал: "Странно. Товарищи предпринимают немного запоздалые действия".
Восстановили! Вернувшись в Казань, Аксенов отправился в институт, к директору - Рустему Аллямовичу Вяселеву.
- Вы что тут делаете? - спросил Вяселев. - Вы же отчислены.
- Я… сейчас только из министерства, - ответил Василий. - Там считают, что вы какие-то запоздалые действия предпринимаете.
В ответ дикий ор: "Мальчишка! Убирайся отсюда! Пшел вон!"
И он ушел. Бухнул дверью. Из ректората позвонили в Москву. Там сказали: "Восстанавливайте". Получив подтверждение студенчества, Аксенов выехал в Ленинград. Восстановление стало небольшой - и не только его - победой. Спустя годы, листая в архиве ФСБ дело своей мамы, он найдет документы об "оперативной разработке Аксенова Василия Павловича" и поймет, что отчисление могло быть дверью в тюрьму.
Товарищей, подобных Вяселеву, хватало. Порой они настолько не были готовы к переменам, что ради грома краснозвездных маршей ложились костьми. И не желали знать, что на их костях новое поколение записывает другую музыку и танцует под нее. Исход из мрака начался, и Аксенов хотел быть во главе колонны, строить новую культурную среду. Мода стала его инструментом.
В чем же виделось новое? В сопричастности, а по возможности - в единстве с человечеством. Точнее с развитой его частью. Конечно, в увлечении "стилем" было много личного. Галина Котельникова считает, что склонность ее дяди к броской одежде коренится в бедности его детства: "Ведь не было у нас красивой обуви, не было костюмов… Нас одевали аккуратно и чисто. Но очень бедно. Есть фотография: маленький Вася сидит на столе. На нем пионерский галстук, скрепленный клипсой значка, в руках "Сказки дядюшки Римуса". Хорошо видно: хоть брючки у него отглажены, но - коротки. А ботинки, хоть целые и чистые, но с потертыми носами - ну, не было в доме ваксы…"
Теперь он носил начищенную заграничную обувь. Но чувствовал себя в самовязаных шарфе, свитере с оленями и в галстуке, ковбоя на котором вышила умелица-подружка, провинциалом. И это ему не нравилось.
Дело в том, что в 1952 году ему довелось (эти сведения ничем и никем не подтверждены, кроме самого писателя) побывать в московском молодежном "высшем обществе" - на вечеринке в доме крупного международника. Компания состояла из отпрысков дипломатических фамилий и их "чувих". Не веря глазам, он смотрел на американскую радиолу, способную проигрывать 18 пластинок подряд! В Казани любители гонялись за клочками этой музыки - вещами Ната Кинга Коула, Армстронга, Кросби, Пегги Ли, а здесь была она вся, да еще с портретами на конвертах.
Девушка, с которой он танцевал, вдруг спросила: "Вы любите Соединенные Штаты Америки?" Вася растерялся - знал, кого СМИ делали врагом номер один… А барышня шепнула: "Я люблю Соединенные Штаты! Ненавижу Советский Союз и обожаю Америку!"
Неужели Аксенов танцевал с настоящей советской девушкой? Она ведь была дочерью видного работника, красного функционера… В ее вопросе и ответе, прозвучавших еще при жизни Сталина, - один из ключевых парадоксов тогдашнего СССР: немало людей, которые именовались советскими, не любили Советский Союз. Система это ощущала, но не знала, что делать. Менять себя? Системы этого не умеют. Изолировать отщепенцев, убивать их? При Сталине - может быть… Но после его смерти - нет. Ведь демонтаж сталинской машины начался не из-за личной неприязни Хрущева к вождю, а потому, что стало ясно: ресурс рабского труда и тотального ужаса исчерпан. То, что казалось преимуществом перед Западом, вышло на поверку огромным изъяном.
Студент Аксенов глядел, как танцуют в темноте загадочные красавицы и парни в пиджаках с огромными плечами, в узких брюках и башмаках на толстой подошве, и восхищался.
- Класс! - шепнул Василий тому, кто привел его на вечеринку. - Вот это стиляги!
- Мы - не стиляги, - поправил его приятель. - Мы - штатники!
Глава 6.
СТИЛЬ
История стиляг и "штатников" необычна и тесно связана с джазом. Ее, дополняя друг друга, поведали многие авторы - в том числе друг Аксенова, известный джазмен Алексей Козлов в книге "Козел на саксе". Вольный пересказ ее фрагментов проясняет нам некоторые перипетии творческой судьбы писателя…
Но сперва припомним стихотворение "Лианозовцы" будущего приятеля Василия Павловича в течение ряда лет - Евгения Евтушенко:
Мы так увидеть мир хотели.
Нам первым было суждено
соломинкой из-под коктейля
проткнуть в Америку окно.
Я, как заправский коктейль-холлух,
Под утро барменшу лобзал,
и будущее Лаци Олах
нам палочками предсказал.
В роли прорицателя с палочками здесь выступает знаменитый барабанщик и глава популярного джаз-оркестра Лаци Олах - знаковая фигура московской богемы. Его имя, как писал пианист Михаил Куль, знали все любители джаза.
Согласно легенде, венгр цыганского происхождения Олах приехал в СССР еще до войны, влюбился в пианистку Юлю и остался. Это он привез к нам европейскую манеру игры на ударных и учил ей других, давая платные уроки. Ну а нищие музыканты просто так - по билетику - шли в кинотеатр "Художественный", где перед сеансами играл Олах, и перенимали его технику. И летели в трамвае домой, напевая ритм и отбивая его на коленках.
Перенимали всё, вплоть до жестов и мимики. Фирменной "фишкой" Лаци было жонглирование палочками, чему ресторан "Аврора" (ныне "Будапешт"), где также выступал его оркестр, в восторге аплодировал…
Но вот трубач объявлял: "Мелодия из кинофильма "Подвиг разведчика" - "Гольфстрим"". Из-за этой музыки многие ходили в кино по 15 раз, а несколько лет спустя она сыграет особую роль в романе Аксенова "Скажи изюм".
Козлов вспоминал, как отец его друга - бывший разведчик - взял парней в "Аврору". Алексей был в ресторане впервые, и ему показалось, что это рай - роскошные женщины, закуски и вина, джаз… Когда они сели за столик, Олах подошел и поздоровался с отцом друга с большим почтением. А когда он начал играть ошеломляющие "брейки", Алексей понял, кем он будет: джазовым музыкантом…
Лаци Олах умер в 1989 году и похоронен на Миусском кладбище. Его помнят и сейчас. А Алексей Козлов стал знаменитым джазменом и пропагандистом этого искусства, пройдя прежде школу "стиля".
От родителей ему перешла коллекция пластинок. Здесь были Леонид Утесов, Александр Варламов, Эдди Рознер, Львовский теа-джаз. Песни Козина, Лещенко, Юрьевой. Были и записи американцев, изданные в СССР до войны, - Дюк Эллингтон, братья Миллз, Эдди Пибоди. Подобрались и "трофейные" диски - Гленн Миллер, Бенни Гудмен, оркестр Хельмута Вернике.
Под них Козлов отплясывал на "хатах" с "чувихами" (чем не Казань?). Самыми "стильными" считались три танца: "атомный", "канадский" и "тройной гамбургский". Первые два напоминали джиттер баг. А "тройной гамбургский" был медленным - вроде слоуфокса, но с особыми движениями телом, покачиванием головой и, главное, - "в обжимку". Как они просочились через опущенный от Адриатики до Балтики "железный занавес", можно только гадать.
Но как бы то ни было, а судя по всему, именно тогда
Средь верноподданных сердец
КПСС назло
Возник таинственный юнец
Саксофонист Козлов.
Тогда Алексей еще не играл, но слушал, слушал вовсю. Вбирал этот свинг…
Пластинками менялись. Кое-кто менялся и худо-бедно списанными текстами. Как-то в руки Алексею попало удивительное произведение стиляжной культуры. Анонимное, оно, конечно, считалось подрывным, каким, без сомнения, и было. Речь идет о басне "Осел и Соловей" - своеобразном манифесте тех, кого называли плевелами, отбросами, вредоносными сорняками. Итак, Осел-стиляга, идущий с гулянки в свой Хлев, встречает музыканта-Соловья и просит его сыграть. Но мазурки и сонаты в его исполнении Ослу не по нраву:
"Вообще лабаешь ты неплохо, -
Сказал он Соловью со вздохом, -
Но скучны песенки твои,
И я не слышу Сан-Луи.
А уж за это, как ни взять,
Тебя здесь надо облажать.
Вот ты б побыл в. Хлеву у нас,
Наш Хлев на высоте прогресса
(Хотя стоит он вдалеке от Леса) -
Там знают, что такое джаз.
Там даже боров, старый скромник,
Собрал девятиламповый приемник
И каждый день, к двенадцати часам,
Упрямо не смыкая глаза,
В эфире шарит по волнам.
Желая слышать звуки джаза.
Когда-то он на барабане
Лабал в шикарном ресторане,
Где был душою джаза он.
Был старый Хлев весь восхищен,
Когда Баран, стиляга бойкий.
Надыбал где-то на помойке
Разбитый старый саксофон.
На нем лабал он на досуге
И "Караван", и "Буги-вуги".
Коза обегала все рынки,
Скупая стильные пластинки.
Да и Буренушка сама
От легких блюзов без ума…"
Даже сейчас эта местами очень потешная "басня" звучит как своеобразный культурный и антропологический памятник своего времени.
Слово "стиляга", введенное в обиход в 1949 году Дмитрием Беляевым - автором фельетона в рубрике "Типы, уходящие в прошлое" в журнале "Крокодил", - было тогда сродни словам-дубинам вроде "безродный космополит" и "низкопоклонник".
Вот как описывал "Крокодил" стилягу: "В дверях показался юноша. Он имел исключительно нелепый вид. Спина куртки ярко-оранжевая, а рукава и полы зеленые;…ботинки на нем представляли хитроумную комбинацию из черного лака и красной замши. Юноша… развязным движением закинул правую ногу на левую, после чего обнаружились носки, которые слепили глаза…
- А, стиляга пожаловал! Почему на доклад опоздал?
- Сознательно: боялся сломать скулы от зевоты и скуки. Мумочку не видели?
В это время в зале показалась девушка, по виду спорхнувшая с обложки французского журнала мод.
- Топнем, Мума?
Они пошли танцевать.
Стиляга с Мумочкой под музыку… краковяка делают ужасно сложные и нелепые движения, похожие и на канкан, и на пляску обитателей Огненной Земли…"
Популярная певица Нина Дорда пела сатирическую песню о стиляге:
Ты его, подружка, не ругай.
Может, он залетный попугай.
Может, когда маленьким он был,
Кто-то его на пол уронил.
Может, болен он, бедняга?
НЕТ!
Он просто-напросто СТИЛЯГА!
(эту фразу оркестр кричал хором, указывая на трубача, игравшего беднягу изгоя).
Общество поделилось на две части - большая считала, что "стиляга" - это оскорбление для тех, кого так зовут, а меньшая приняла слово как имя своей субкультуры.
Кстати, одна из версий его происхождения относит нас напрямую к джазу. На жаргоне музыкантов "стилять" (от английского to steal - воровать) означало копировать чей-то стиль. Так и стиляги копировали западные модные образцы и манеру поведения, какой они ее себе представляли по обрывкам информации, проникавшим в страну.
Не случайно и слово "чувак" иные расшифровывали как человек, уважающий великую американскую культуру. И мне приходилось слышать, что его изобретение приписывают Аксенову.
И вот что любопытно. Опасная басенка про Осла и Соловья у многих (и у юного Алексея Козлова) вызывала не презрение к "отбросам", а желание познакомиться с ними. Во дворах вовсю болтали о жизни "центра". Столичная молодежь толковала о "Бродвее", где хиляют "чуваки" и "чувихи". О "Коктейль-холле", куда почти невозможно попасть и где всё не так, как здесь. А примерно как там, откуда приходила удивительная музыка… На которую, кстати, легко ложились тексты вроде:
А мой пиджак,
а канареечного цвета!
Тот не чувак,
а кто не носит узких брюк…
Сатирическая и комсомольская печать взывала:
Стиляга
в потенции
враг
С моралью
чужой и куцей, -
На комсомольскую мушку
стиляг:
Пусть переделываются
и сдаются!
В 1953 году Алексей - уже студент Архитектурного института - познакомился через сокурсника Сашу Литвинова с Феликсом Соловьевым, жившим в Девятинском переулке рядом с посольством США. У "Фели" или "Филимона", как звали Феликса, была куча американских вещей, от "шмоток" до пластинок и автоматической радиолы с разными скоростями…
Не у него ли дома оказался Аксенов в начале 1950-х? Не там ли юная леди призналась ему в любви к США? Ведь это "Феля" и его компания были "штатниками" - поклонниками всего американского. Это у него собиралась молодежь, объединенная любовью к джазу, "штатским шмоткам", ресторану "Националь" и заграничным радиопередачам, вроде "Music USA".
Тогда было несколько модных градаций. Само собой - официальная мода Всесоюзного Дома моделей. Ей следовали люди взрослые, семьи ответственных работников и богатые обыватели. Был "совпаршив" - массовое производство для массового покупателя - костюмы, платья и ботинки, унылые и однообразные, как и весь презираемый стилягами и "штатниками" "совок". Имелась и "демократка" - вещи из Восточной Европы и КНР. А дальше шла "фирма" - то есть одежда, сшитая и купленная за рубежом и снабженная ярлыком фирмы-производителя.