Ответ один – в русской и тем более советской литературе не было мифологической или бытовой традиции Дон Жуана, Ловеласа, Долмансе, де Вальмона, и прочих, чья жизнь состоит из купания в женщинах своего красного коня. В русской литературе не было аналогов ни Казановы, ни де Сада, которые могли бы рассказать об одержимости похотью в русских городах и весях. Санин поднял бучу у наивных читателей, но тоже быстро забылся из-за избытка рассуждений и недостатка кобелянства.
А вот умение добывать деньги, причём не рабским или честным трудом, а хитростью и обманом государства и его чиновников, причём не попадая в тюрьму, а разводя лохов – эта традиция и мечта в русской литературе присутствовала в значительной степени.
Таким образом, потаённая ненависть к советскому образу жизни вылилась преданной любовью к Бендеру, который стал образцом для подражания.
Очевидно, что умы писателей и читающей публики фокусируются на том, чего им не хватает в окрестностях их проживания. В России всегда не хватало предприимчивости, противостояния государству, свободы передвижения, личного богатства.
Вот почему сексуальные потребности, аморальные по определению, отодвигаются на задний план цензурой и самоцензурой, а у любимого литературного героя ими можно просто пренебречь.
Бендер, который мог бы оказаться идеальным соблазнителем, первым русским Дон Жуаном, остался лишь сексуально отстранённым остроумным жуликом.
И тогда на помощь русской литературе, страдающей своей сексуальной неполноценностью, не имеющей необходимого героя – Великого ёбаря, – пришёл её вечный спаситель – Пушкин, и заполнил зияющую пропасть, что произошло после публикации Тайных записок тридцать лет назад.
Юное
(1966–1968)
Она и Ты
Поэма
Предсмертие
Слова
"теперь" или "потом" -
в цепи времён -
лишь звенья.
Мне день и ночь грозит потоп
реки забвенья.Поди,
оцени этот подвиг простой
в знаках формул иль в цифрах смет,
тот подвиг,
что ради жизни скоростной
всё живое идёт на смерть.Жизнь предсказаньем не измерить -
избалована очень:
то ей захочется бессмертья,
то прекратиться тотчас.…Хаоса
разгребя завал,
ворвался в жизнь, сорвав утробный глянец,
меня сюда никто не звал,
я – самозванец!Не отведавший годов ещё,
когда-то звавшийся Микою,
Теперь я -
чудесное чудовище -
замыкаюсь в себе и мыкаюсь.И каждый мой час уязвим,
чуть что -
и воспрянет из тела душа;
рождения криком своим
смертей молчаливых не заглушат.Не спрячет меня ни сон, ни работа,
попытка скрыться -
смешит и сердит,
ведь если нужно найти кого-то,
то это смело поручат смерти.Являются в спешке незваные годы
и валят на плечи старости глыбу.
Бодримся. И слёзы свои маскируем
в коды
улыбок.Дни – бегу,
сквозь новизны утиль,
ночами -
у тел в стогах,
но смерть догоняет,
живым не уйти,
убежище только в стихах.Пусть жизнь надежды потрошит,
пусть мало со счастьем потанцевали,
но смерть до тех лишь пор страшит,
пока она в потенциале.Но вот, соблюдая устав,
заболею,
засобираюсь к чертям.
Рак, не обгладывай кости,
оставь
хоть немного мяса червям.И тут уж кричи, не кричи,
потухнет музыка на моём балу,
белыми воронами слетятся врачи
к операционному столу.И не успею в последнем бреду
замлеть,
как люди-предатели меня предадут
земле,без колебаний преданность продана,
людное кладбище – новая родина.Лишь я вкушу покой,
заполнен ли,
проверьте,
последний паспорт мой -
свидетельство о смерти.Земля сомкнётся надо мной
как море над ныряльщиком,
вновь одиночество одно
со мной осталось в ящике.Хоть в земле от одиночества сохраните,
которого вы никогда не замечали.
Люди,
вы меня схороните
в братской могиле моих мечтаний.И только потом,
поняв, что я подлинник,
людишки схамелионят подленько,печалью станут все темнеть,
что жизнь мою затмили,
достался, жаль, успех не мне,
а лишь моей могиле.Ну, а пока
по берегу ношусь, сопя,
к вам,
в поисках брода,
ведь мой инстинкт -
продлить непосредственно себя,
не слабей инстинкта продолжения
рода.Но чтоб длиться,
нужно изумлять.
Мир грядущий!
Оглядываясь,
шею не сверни.
Не волнуйся,
я оставлю тебе,
Земля,
на память о себе
неизгладимый сувенир!
Пожизненное злоключение
В стремленьи жизнь увековечить,
попутно можно изувечить.Вот для примера взять влюблённых,
клеймящих именами клёны,дубы – лесные насажденья
под впечатленьем наслажденья."Он + она" – пиши бездумно,
ведь всё одна и та же сумма.И эта истина резная
мне в мысли вдруг внесла разлад -
слагаемых в глаза не зная,
предугадаешь результат?Значит, это равенство есть тождество?
Подставлю себя с любой -
и оно выполнится?
Исполнится?
Так что же? Действуй!Пусть недоношенный плод фантазии
выплюнется.
…Вечер с неба упал, как десант,
город окружил и взял,
и впал
в плен
Петербург-Санкт
и с ним
новостройка вся.Иду.
На душе – ни поздно, ни рано.
Мрачно – время огни вздымать.
Планово, плавно
аисты кранов
приносят кварталам
детей – дома.Иду, чтобы причинить радость
себе и любой возжеланной,
преподать
пороков пряность
и невинность объятий
мужлана.При долгожданном
дележе считал
и то,
что у души в глуби.
Ты целиком нужна мне, женщина,
моя сотрудница в любви.И вот тело нашёл,
одиночеством скованное,
а на лицевой стороне головы,
я смог лишь готовность
глазами уловить.Я старался отпущенное мне наверстать,
желанье прекраснее без прикрас,
мне ночь приказала счастливым стать
и я не посмел
не выполнить приказ.И вырвал миг
из цепких часов,
Любви пик,
неприступный для слов.И отказал нам разум,
свершив тем преступленье,
и схвачены оргазмом
на месте иступленья.Блаженство, излив потоки,
блажью мозги свело:
чужая душа – потёмки,
но, кажется, в ней светло.И вот в добре и зле,
отбросив смысл прежний,
я в душу к ней залез
и обнаружил нежность.Мне стало глубоко,
и я пошёл ко дну,
а разум стал наверх тянуть,
и я не спасся, я в ней утонул,
но как удобно в нежности тонуть.Нам было сладко, жили слитно,
как нож и ножны.
Любовь пришла скорополитно -
ей всё ведь можно.Я брошен временем в любви порочный
круг,
чтоб среди мяса различить я смог
и вечность глаз, и белонежность рук,
удушливых объятий смог,с кислинкой, будто сок ревЕня,
как ель, но только выше ствол,
поцелований сокровенья,
прикосновений волшебство.Я усмотрел в ней ласку и покой,
вздыхал её соблазн и доброту,
уверовал, как люди испокон
веков:
"Я с нею до конца бреду".Подарок судьбы,
усладой наполнен,
я знал, что я был
любимый любовник.Моя сокровищница дум
жила почти без примененья,
ведь женщине не нужен ум -
нужно уменье.Я оказался лоном полонён,
рассудок мой сидел в остроге,
лишь пустотой был полон он,
и потому я был в восторге.Но он не хотел жить в неволе
и мне навязал войну.
Один в женском поле – я, воин -
поверил, что в рабство войду.Помню, мы с ней в траве залегли. Тишь,
лишь сердце молотит.
Склон бёдер, как кипяток, крут.
Безбольно. И только слепни самолётов
впивались в неба круп.Я сдался рассудку,
отдался теченью,
и долгие сутки
хранил заточенье,у сердца в камине
я сжёг все признанья
и справил поминки
по воспоминаньям.Старая любовь – прочь!
В графе "сожаленья" – прочерк,
ты мне потерянность не пророчь,
найдусь у других и прочих.… Серый снег ниспадает с небес
и на крыше сгущается тесной,
эта крыша – всего лишь навес,
от ненастий всего лишь небесных.Ну, а я вот живу на ветру,
на ветру бесконечных порывов,
чтоб спастись – вещей мазью вотру
влагу женщин, больших и красивых.Будь я миллионер
или король
и то, не отверг бы я их чаевых.
И так всегда.
Ведь красота – пароль
для всех неумолимых часовых.Мне не важно
кто -
красива абы,
и чтоб я
у неё
меж ног.
Я хочу уметь
любую забыть,
а меня -
чтоб никто не мог.Прощайте, прошлое.
Уже
от вас я насовсем спокоен,
и не являйтесь в неглиже
истлевших дней
ко мне в покои.Да, налицо спокойствие снаружи;
а каково волнению внутри?
Нежданный шторм мой штиль нарушил,
морщины волн в лицо внедрил.И снова ты -
как солнце после ночи,
о где вы, толстокожие тучи?
И узнана ревность -
строчки точит,
безумью учит.Я думал, чтоб тебя забыть,
нужны другие
тела нагие,
чтоб ими твой бальзам запить.
И вот молю тебя: "Добей!"
Мысль колет:
есть просто голод,
и есть невыносимый голод по тебе.Нам друг от друга б излечиться
и жить здоровым равнодушьем,
а то огонь раздули в лицах
и дуем, думая, что тушим.Не уходи – кричу – вернись
к объятиям чревоугодий.
Я выжидал тебя всю жизнь,
а жизнь -
она от всех уходит.Позволь ступить на путь
проторённый,
я по запаху
тебя найду
без собак,
и догнав,
над тобой,
к любви приговорённой,
занесу себя.Но не догнать,
во тьме невзгод
тех беглых дней, чей светел дух.
Юное 445555
Теперь я вижу,
старый год
лучше новых двух.В ничьей ночи
сижу – сова -
и сердце бьётся у виска,
как грустно новые слова
для древних помыслов искать.Бумагу исписываю настоящим,
в тебя метая букв бисер,
но я – забытый почтовый ящик,
и из меня не вынут писем.Не в силах я любить короче,
уж слишком длительная тема,
я знаю, ты не стоишь строчки,
а я пишу тебе поэму.…Я вышел из стен.
Случайности ребус
на улицы сброд свёз.
От пиршества солнца на скатерти неба
остались крошки звёзд.Толпится безлюдье,
никчёмные лица.
Зачем мило злиться? -
мне надо быть лютым.Вопрошаю: терпеть себя доколе?
И держу ответ, рвущийся из груди -
просто мне трепетно толпу ледоколить,
как горожанину лестно по лесу бродить.Тревога в сердце славит дрожь,
и страх рождает предвкушенье
того,
что лишь тогда поймёшь,
когда предвидишь покушенье.И мания не может помещаться
в блокаде черепа.
И рухнет окруженье.
Тогда никто не помешает помешаться,
и я отпраздную ночь своего рожденья.К тебе ворвусь, изувеченный,
и выгрызу дикие складки,
уважу голод по человечине,
известно: останки – сладки.Не вскружит голову аромат трупный,
смерть твоя
мне нужна,
теперь мне радость станет доступна
как мужу – жена.Довольный, оближу кровавые губы,
для алиби выберу одну из версий,
в последний раз, любовно,
грубо
пошевелю перстами перси.И наконец мне станет лучше,
смогу в надежду деться,
забуду, как бесстрастный случай
столкнул нас сердце к сердцу.Замкнусь с утра и до утра
у творчества в усадьбе,
найду согласную играть
и с ней сыграю в свадьбу.…И когда, казалось, сгнило
прошлое-урод,
ты вновь восстала
перед глазами.
Нет, ничто в нас не умрёт
раньше, чем мы сами.И снова наплывает бред,
лишь ты -
всё остальное выжил,
к чему недосягаемость планет? -
твоя недосягаемость мне ближе.За то, что за тобой мечусь
мне голову срежут, чтоб проще стал,
и только тогда я помещусь
в прокрустово ложе общества.…Гряду.
И путь мой – годы.
То день, то ночь – как маятник.
Те б е,
моей невзгоде
воздвигнул я злопамятник.
1966
Жертва
1.
Переулок был тёмный, и наши девицы прижались к нам крепче. Мы познакомились только что на танцах, и они уже успели нам рассказать несколько сальных анекдотов.
Из-за угла вышел парень и встал, преграждая нам путь. Глеб со своей подружкой отделился в сторону, что пропустить его между нами, а незнакомец быстро размахнулся и ударил Глеба в лицо, разбив ему очки. Глеб сел, держась за нос. Я подскочил к парню, слыша, как девки, визжа, убегают. Он уклонился от моего удара, и сам ударил меня в грудь; я начал падать и, падая, всадил ему ногу в пах. Он согнулся, а я, озверев, повалил его и стал бить головой об асфальт. Я почувствовал, как Глеб оттаскивал меня, но бил и бил его, понимая, что он уже давно без сознания. Когда я поднимался, руки у меня были в крови. К счастью, в переулке никто не появлялся.
Было около двенадцати.
– Как бы он не загнулся, – сказал Глеб, смотря на неподвижно лежащее тело.
– Плевать. Самооборона… Соскакиваем.
Я взглянул на свои руки и разбитый нос Глеба. С таким видом не хотелось кому-нибудь попасться на глаза. Мы пошли быстрым шагом, стараясь не переходить на бег. По пути у одного дома торчала водопроводная труба, и мы вымылись.
– Э, очки-то я там оставил, – моя лицо, вспомнил Глеб.
– Следующий раз успевай снять очки, подставляя нос под кулак, – попытался я сострить.
Мы нервно рассмеялись, но улыбка одновременно сбежала с наших лиц. Мы вышли на центральную улицу.
– Опять остались без баб, – зло бросил Глеб, щурясь на фонари.
– А эти, кажется, знали, чего хотели…
Каждый из нас подумал о чём-то своём и вздохнул. Всю дорогу мы молчали.
– Ну, пока, – попрощался я. – Созвонимся.
– Давай, – попрощался Глеб.
С Глебом мы дружили ещё со школы. Помню, мы особенно сблизились после одного случая. Как-то мы поехали на электричке за город. Я стоял в тамбуре и говорил Глебу, что курить вредно, а он скалил зубы и, зная, что я не курю, каждую минуту предлагал мне сигарету. Дверь вагона была открыта, и на резком повороте меня швырнуло в сторону, и я чуть не выпал. Глеб схватил меня за руку, и с помощью подоспевших курильщиков вытянул меня.
Глеб много курил, несмотря на запрещения врачей – у него было больное сердце, но он не любил, когда говорили об этом.
* * *
Близился новый год. Глеб пригласил меня на вечер, который устраивался от предприятия, где он работал. Было арендовано кафе. Глеб выступал в самодеятельности, и мы с ним пришли раньше, так как ему нужно было репетировать.
– Ты меня извини, – сказал он, – я оставлю тебя. Нужно проверить микрофон.
– Иди, иди, я посижу здесь.
Я сел в кресло. Кафе находилось на втором этаже. Было ещё рано, и народ собирался медленно. Я смотрел на лестницу, надеясь увидеть хорошенькие лица. Глеб бегал по залу, стукал пальцем по микрофону, глубокомысленно говорил в него: "Раз, два, три" – и снова бегал. Оказывается, он должен был петь. Я недоумевал, кто его пустил к микрофону с полным отсутствием слуха. Пока я размышлял на эту тему, у лестницы появилась девушка. Она стояла, облокотившись о перила и смотрела вниз. Её платье приподнялось и открывало длинные стройные ноги. Лицо я видел в профиль. "Если оно в анфас не хуже, то она очень хорошенькая" – подумал я. Я подошёл к ней и встал рядом, тоже облокачиваясь на перила, и выждав минуту, обратился к ней.
– Извините, вы случайно не с предприятия, которое организовывает этот вечер?
– Да, – повернув голову ко мне, ответила она.
Волосы её были гладко зачёсаны назад и охвачены лентой, а за лентой они, выпущенные на свободу, вздымались вверх и опускались вниз. Я не жалел, что подошёл к ней.
– Видите ли, я сюда попал случайно, вы не знаете, что здесь намечается?
– Да, в сущности, я тоже не очень в курсе дела, – с вежливой готовностью ответила она, – самодеятельность будет вроде бы, ну, а потом танцы.
Голос у неё был низкий. Зубы – белые, ровные. Ногти слишком коротко острижены – признак интимных отношений с физическим трудом.
– Вы кого-нибудь ждёте? – спросил я.
Короче говоря, в конце концов я дал ей свой телефон. Её звали Нина. Она обещала мне позвонить 1-ого января.
Подсев к ней при прощании (я уходил раньше), я положил руку ей на колено, а она поощрительно взглянула на меня.
1-ого она мне не позвонила. Я грустил и писал стихи. Стихи тем лучше, чем грустней. Шедевры лирики созданы в паршивом настроении, и я пытался пополнить их запас.
Она позвонила второго вечером, когда я окончательно скис. Мы договорились встретиться у метро.
Был мороз, и от дыхания людей и машин стоял туман.
Она опоздала на пять минут.
– Добрый вечер, – поздоровалась она.
– Здравствуйте. Если бы вы пришли на пять минут раньше, то вы бы не опоздали, – сказал я с серьёзным лицом, пытаясь сделать выдержанным вино радости.
– Извините, – улыбнулась она.
– Ничего, гораздо хуже, когда опаздывают на десять минут, – произнёс я и приступил к главному:
– У меня к вам два деловых предложения.
Она вопросительно раскрыла глаза. Глаза, кроме того, что были красивые, были ещё умело подведены – плавный переход по всему веку от чёрного к синему.
– Во-первых, к чёрту "вы". Мы ещё достаточно молоды, чтобы не обременять наши ещё хрупкие отношения этой ношей. Предложение принято?
Она улыбнулась и кивнула головой. Зубы у неё действительно были хорошие.
– Что ж, единогласно. – Я продолжал: – Во-вторых, я как и вы… то есть как и ты, ненавижу холод. Наши красные носы подтверждают это. Так что предлагаю устремиться к теплу; я живу здесь рядом, у меня отдельная комната, магнитофон. Мы не будем находиться в гнетущем одиночестве, от этого нас избавят мои родители. Послушаем музыку, попляшем, потреплемся. Идёт?
– Ну что ж, давай, – согласилась она.
Мы сели на автобус и скоро уже поднимались по лестнице. Дверь открыл папа.
– Мы послушаем музыку, – сказал я, чтоб что-нибудь сказать.
Родители трезво относились к посещениям особ противоположного пола, предпочитая, чтоб лучше посещали меня они, чем я – их, так как при отсутствии первого, второе – неизбежно.
Я помог ей снять пальто. Она поправила причёску и вытащила из своей сумки туфли на высоком каблуке и, опираясь на мою руку, одела их.
– Они что – твой талисман? – удивился я.
– Нет, у меня ещё с 31-ого остались.
– Как встретила празднички?
– Ничего…
– Входи, – сказал я открывая дверь в комнату.