* * *
Валя не звонила мне, как, впрочем, и следовало ожидать. Муж накормил её, а сытость заставила забыть голод и всё с ним связанное, а следовательно – и меня.
Моё напряжение росло с каждым днём. Всем проходящим мимо женщинам я смотрел уже не на ноги, а в бёдра. Каждая неуродливая женщина чудилась мне хорошенькой. Я попытался снюхаться с официанткой в кафе, но каждый день её встречал после работы мужчина, и я оставил её в покое, тем более, что она мало обращала на меня внимания.
"Может, жениться? – полусерьёзно думал я, – ведь делают так тысячи обезумевших от голода, но через несколько месяцев, нажравшись, придётся разводиться, так как окажется, что женились, видите ли, не по любви."
Я удивлялся, что все мои думы неминуемо сводились к женщине, но, поразмыслив над этим, понял, что упрекать себя за это так же глупо, как обвинять голодного в обжорстве за его постоянные мысли о хлебе.
Мне захотелось на время стать слепым, тогда количество женщин, из которых я бы стал выбирать, несравненно расширилось; эстетические стены, такие как миловидность, стройность и прочие – рухнули бы для меня, и сам по себе выбор отмер бы – что значительно повысило бы вероятность успешного исхода моих поисков.
2.
Мы встретились с субботу в восемь часов.
– Надо бы купить горючее, – предложил Глеб.
Мы зашли в гастроном и купили пол-литра Столичной и Охотничью водку, потом поднялись к нему домой, чтобы выложить покупки.
– Давай-ка выпьем для храбрости.
– Что пить будем? – спросил я, глядя на бутылки.
– Охотничью – ведь на охоту идём.
Глеб налил полные рюмки.
– За что пьём?
– За женщин!
Мы выпили. Потом выпили ещё по одной и за то же.
– Ну что ж, соскакиваем.
Мы вышли на улицу. От водки мне стало очень тепло ногам, а голова была свежая, как после долгого сна.
Глеб стал разговаривать чуть громче обычного.
– Едем в центр?
– Да. Больше некуда.
– Если сейчас не достанем женщину, я дома изнасилую кошку. – Если бы я не знал, что ты шутник, я б подумал, что ты это серьёзно.
"Брод" был люден. Мы толпились в толпе и смотрели по сторонам. Глеб каждую минуту вытирал очки.
– Сколько бы ты их ни тёр, ты не сможешь увидеть то, чего нет, – усмехнулся я.
– Э, смотри, вон идут две. Видишь?
– Где?
Глеб указал пальцем вперёд. В шагах десяти от нас шли две девицы, взявшись под руку. Мы обогнали их, чтоб заглянуть им в лица.
– Кажется, не страшные, – радостно сказал я.
Мы приблизились к ним. Глеб зашёл с одной стороны, я – с другой. Глеб начал бодрым голосом:
– Добрый вечер, девочки. У нас есть два лишних билета в кино, не хотите составить нам компанию?
Я подхватил:
– Лучшие места на лучший фильм сезона.
– Сегодня мы заняты, мальчики, – ответила одна из них.
– Кем? Друг другом? – спросил Глеб.
– Сейчас увидите, – ответила та же.
Мы подошли к углу. Их там поджидали двое парней, и нам ничего не оставалось как лихо ретироваться.
Мне захотелось есть, и мы зашли в пирожковую. Там был гардероб, но никто им не пользовался. Взяв кофе и булочки, мы встали у столика. За соседним столиком стояла женщина и смотрела на нас. Глаза её блестели. Я улыбнулся ей, в ответ она высунула язык, но не отвернулась, а продолжала смотреть в нашу сторону. Я взял свою чашку и с кофе и встал за её столик.
– Вы так очаровательны, что я не мог удержаться, чтобы не подойти к вам.
– Неужели? – развязно спросила она.
Я заметил, что она навеселе – в движениях её была пьяная неуверенность. К нам подошёл Глеб со своей чашкой кофе.
– Познакомьтесь, это Глеб, – представил я его.
– Очень приятно. А меня зовут Рита. Ха-ха! – засмеялась она.
– Как здесь скучно, – загрустил Глеб. – Давайте уйдём отсюда.
– А куда? Мальчики, у вас есть выпить?
– Да. Нужно отметить наше неожиданное знакомство.
– Давайте! – обрадовалась она и взяла нас под руки.
Мы направились к выходу. Глеб радостно подмигнул мне.
"Уж теперь-то я разрешусь от "бремени страстей человеческих"", – подумал я, отвергая всякие сомнения.
Нам не терпелось добраться до дому, но так как на такси денег не было, мы пошли к автобусной остановке.
– А ехать далеко? – спросила она.
– Нет, совсем рядом, – поспешно соврал Глеб.
Я не помню, о чём мы говорили – мне нетерпелось скорей раздеть её. Когда подошёл автобус, я помог ей войти, поддерживая её за талию.
"Вот она, подчёркнутая вежливость с привлекательными женщинами, – подумал я. – Не слабость мы чтим в них, помогая им, а фактическое первенство в праве выбора. Вот мы и лебезим, и заискиваем перед ними, пропуская женщин вперёд, уступая место, в подсознательной надежде, что она обратит на нас внимание. И чем ближе момент совокупления, тем предупредительнее мужчина, так как по словам Сервантеса, ничто не обходится так дёшево и не ценится так высоко, как вежливость."
Автобус был скорый, но мне казалось, что количество остановок удвоилось. Мы сидели на заднем сидении, и, подскакивая на ухабах, она валилась то на меня, то на Глеба.
– Мальчики, а у вас музыка есть?
– Всё, что душе угодно… и телу.
– Вот попляшем! Только вы меня не споите.
– Что ты. Разве можно?
– То-то. А где вы живёте?
– Сейчас увидишь.
– А соседи там есть?
– В отдельной квартире соседи не водятся.
– А вы что, братья?
– Нет, побратимы.
– Вы – миленькие!
– Это уж точно.
Когда она выходила из автобуса, у неё спал туфель. Я нагнулся и стал одевать его. Оно держалась рукой за Глеба и смеялась, пошатываясь на одной ноге. Сквозь шершавый капрон я чувствовал тепло её ноги.
– Ну, идём скорей, – поторопил я их.
Лифт был занят; мы решили не ждать, пока он освободится и побежали по лестнице, таща её за руки, чтобы облегчить ей подъём. Глеб долго не мог попасть ключом в замочную скважину – руки у него дрожали. Наконец, справившись с замком, он открыл дверь, и мы вошли в прихожую. Я помог ей снять пальто, а Глеб побежал в комнату и включил магнитофон. Бутылки стояли на столе в том же положении, в каком мы их оставили: непочатая Столичная манила к себе металлическим язычком крышки, а Охотничья – уже вскрытая, стояла несколько опустошённоая. Глеб поставил ещё одну рюмку, вытащил из холодильника копчёную колбасу и сыр. Потом он открыл Столичную и разлил по рюмкам.
– За твоё здоровье, женщина! – воскликнули Глеб и я.
– Только не давайте мне много пить, а то я взбешусь.
Мы выпили, и я не обратил внимания на её слова.
Она сбросила туфли, оправдываясь, что так удобнее, потянула меня танцевать.
– А ты, Глебушка, заведи что-нибудь побыстрее.
Он послушно стал менять плёнку, а я схватил её и стал целовать. Она высовывала язык, делая вид, будто хочет оттолкнуть им мои губы. Но тут Глеб похлопал меня по плечу и отозвал в сторону. Я чувствовал себя виноватым перед ним.
– Бросим на морского, – предложил он.
– Хорошо. Считаем с тебя. На ком выпадет – тот первый. Раз, два, три! – сосчитал я.
Он выбросил пять пальцев, а я – четыре. В нетерпении, он стал считать. В сумме девять – нечётное число, значит выпадало на нём. Он считал, а я, уже зная исход, наблюдал, как лицо его заплывало салом улыбки.
Девять! – крикнул он и стукнул себя ладонью в грудь.
– Завидую. Только, чтоб не тянуть.
Я отошёл к магнитофону.
Пока мы бросали жребий, она сняла кофточку и осталась в платье. Платье было без рукавов, и когда она поднимала руки, распахивались хорошо выбритые подмышки. Она налила себе водки, Глеб подошёл к ней и налил себе тоже.
– Выпьем на брудершафт, – предложил он, отставая от событий.
Она радостно подбежала к нему, стуча по полу пятками. Их руки сплелись, о он приготовились пить, стараясь не пролить на себя. Но несмотря на их старания, несколько капель пролилось, она дёрнулась, как бы стараясь словить их, и Глеб выплеснул рюмку ей на плечо и шею. Она вскрикнула и громко засмеялась, запрокидывая голову. Он налил ещё, и они всё-таки выпили.
– Ничего страшного, водка дезинфицирует, – заметил я, делая вид, что вожусь с магнитофоном.
Она сразу перестала смеяться и слегка заплетающимся языком проговорила, с презрением смотря на меня:
– А ты не волнуйся, я чистая.
Я покраснел и ничего не ответил.
– Нельзя так пропадать драгоценной влаге, – будто ничего не замечая, пробормотал Глеб, указывая пальцем на её шею и плечо, мокрые от водки. – Сейчас я всё исправлю.
Он обхватил её и стал лизать плечо. Она захохотала, пытаясь оттолкнуть его. Покончив с плечом, Глеб принялся за шею, и она уже не смеялась, а с полоумной улыбкой прижимала его к себе. Очки мешали ему, и он сдвинул их на лоб.
– Брось тянуть! Чёрт тебя дери, – не выдержав, крикнул я. Глеб, не отрываясь от неё шеи, стал подталкивать её в другую комнату, где стояла его кровать.
Она оглянулась, помахала мне рукой, и дверь за ними закрылась. Я налил себе водки, выпил и стал ходить из угла в угол. За дверью послышались шёпот и возня. Я подошёл к магнитофону и сделал максимальную громкость. Дорис Дэй под оркестр изнывала от любви. И вдруг я вспомнил, кого мне напоминала та девушка в автобусе. Она мне напоминала Нину. Ну, конечно же, Нину… Где она сейчас?., её лоно?.. Она везде… оно везде! Но ведь там за дверью не Нина, а Валя… Кто же там? Там женщина… с жаркими подмышками… и шершавыми капроновыми ногами…
Я садился в кресло, вставал, ходил и снова садился. У меня возникло непреодолимое желание подойти к двери и послушать, что там происходит, такое же непреодолимое, как желание осмотреть стенки в кабине общественной уборной в тайной надежде, найти там непристойные рисунки.
Я посмотрел на часы – с тех пор, как они ушли, прошло пятнадцать минут. Кончилась плёнка, пустая кассета бессильно вращалась, а другая, полная до краёв, била болтающимся концом ленты о панель магнитофона. Перепутав клавиши, я нажал не на "стоп", а на перемотку и, глядя на кассеты, недоумевал, почему они продолжают вращаться. Наконец, я справился с магнитофоном и, крадучись, подошёл к двери. Я прислушался, но ничего не мог услышать. Дверь была отделена матовым стеклом и увидеть что-нибудь сквозь него было тоже невозможно. Воображение работало на полную мощность, лицо у меня горело, и левое веко стало подёргиваться. Я закрыл глаза, стараясь остановить судорогу, и тотчас передо мной предстало устье ног. Разум отключился, я изо всей силы рванул дверь и ввалился в комнату. Я услышал, как она вскрикнула от испуга. Мои глаза не привыкли к мраку, но её тело светилось белым огнём на фоне тёмных стен.
Она, совершенно обнажённая, сидела на Глебе, лежащем на кровати, и испуганным взглядом всматривалась в меня. Потом, видно, узнав меня, закрыла глаза, схватила руки Глеба, как поводья и поскакала к вратам рая, путь к которым она могла найти даже с закрытыми глазами.
Я, не в силах сдвинуться с места, как зачарованный смотрел на её грудь, которая не успевая за движениями тела, как бы поспешно догоняла его.
Вдруг Глеб вскрикнул и, вырвав свою правую руку из её руки, схватился за сердце и застонал. Он сделал попытку уйти из-под неё,
но ему это не удалось. Он попробовал ещё раз, но опять безуспешно. Я понял, что ему стало плохо с сердцем.
Я подошёл к ним. Глеб хрипел, бледный, как полотно. Я схватил её и постарался оттащить, но он сдвинулся вместе с ней. Жар её подмышек обжег мои пальцы.
– Уйди, – прошептала она на ходу. Её глаза закатились, рот раскрылся.
Лицо Глеба кривилось от боли. Медлить было нельзя. Я вспомнил о книжных и фольклорных героях, умиравших от любви. Чтоб спасти Глеба, нужно как-то остановить её. Придушить?!
Я взял её за шею и стал сдавливать. В мои ладони начал впиваться пульс, частый и нетерпеливый.
"У меня в руках жизнь женщины. Женщины… ЖЕНЩИНЫ! – пронеслось у меня в голове. – Ия сейчас погружу её в смерть, так и не воспользовавшись её жизнью!? И потом снова терпеть, снова искать? – Нет!"
Мои руки соскользнули с шеи на грудь.
"Нет! Я не убью её, я её люблю!"
Я отступил на несколько шагов, с ненавистью смотря на Глеба.
Он вдруг замотал головой и замер. Глаза его остались открыты, я прикоснулся к ним рукой, не веря себе. Она ничего не замечая, всё дальше и дальше убегала от мира сего.
Я стал снимать брюки, лихорадочно соображая, как оторвать её от мёртвого тела.
Неожиданно у меня под ногой что-то хрустнуло – его очки с треснувшим стеклом лежали на полу. Одна их оглобля бессильно упала, а другая упорно торчала вверх.
Ленинград, 1966
Времяпрепровождение
Простояв в очереди на морозе с полчаса, я всё-таки попал внутрь. Одноглазый швейцар закрыл за мной дверь и принялся снова выворачивать карманы у пьяного мужчины, который совершенно не сопротивлялся обыску, а лишь безразлично наблюдал, пытаясь до конца осознать происходящее. Начало этой процедуры я видел сквозь стекло, ещё стоя на улице.
– Куда, сволочь, номерок девал?! – ругался швейцар, листая записную книжку, извлечённую из кармана.
– Отдай пальто, – мямлил пьяный и величественно шатался.
Гардеробщик, красный и потный, отказался раздеть парня, стоявшего передо мной.
– Не раздену, ты – пьяный, у нас своих хватает. Иди-иди.
– Да я не пьяный, – голосом сомневающегося.
– Уходи! Сказал, не раздену.
– Як заведующей пойду, – пошёл вабанк.
Пока я раздевался, пришла заведующая, жирная, средних лет женщина и сказала гардеробщику:
– Он же почти трезвый, раздень его.
Гардеробщик, матерясь, повиновался.
Я вошёл в зал. Низкие потолки ударяли по голове, на стенах рисованные раки в тарелках. Дымно.
Какие-то парни, высокие, раздутые пивом, со значками "мастер спорта", пролезают от столика к столику с видом завсегдатаев. У многих сидящих в ногах вижу водочные бутылки. Они, как собаки, с нетерпением ждут, когда на них обратят внимание, и их ожидание не затягивается.
Девушек и женщин почти нет. Кажется, две. Ну да, только две, да и то в неприступном обществе самцов.
С трудом отыскиваю освободившийся стул, который стоял не самом проходе в туалет. Все, стремящиеся избавиться от пива, протискиваются между мной и соседним столиком. Обслуживали увядшие женщины, которых называли по имени все, кому их имя было известно. Один из обладателей значка "мастер спорта" с лицом отёчным и тупым, стал толкать в грудь какого-то захмелевшего со-граждана. Друзья обеих сторон оттаскивали повздоривших. Постепенно все расселись по своим местам.
Я услышал за спиной звон разбитого стекла и обернулся. Некто рядом сидел с окровавленной кистью над осколками стакана. Я подумал, что он случайно его разбил, но это оказалось забавой. Он брал стаканы в кулак и сдавливал их, пока у него в руке не хрустели осколки. Подбежала официантка, получила деньги за разбитые стаканы и завязала ему руку носовым платком. Неожиданно кто-то громким голосом затянул песню. Нет, это уже кусок арии. И голос сильный. Смотрю. Один из присутствующих, с серьёзным лицом и открытым ртом.
"Раз рот открыт, значит это он поёт", – думаю я.
Пиво вежливо, но властно пьянит.
Рот внезапно закрылся, но я по-прежнему слышу как кто-то поёт. Заказываю ещё бутылку пива. "Мартовского".
– Вам, я смотрю, очень нравится "Мартовское", – скаля редкие зубы, кокетничает официантка.
– Хорошо смотрите. А знаете, почему "Мартовское"?
– Почему?
– Потому что я скован логической цепью: "Мартовское" пиво – Восьмое марта – женщины!
– Ну и что?
(Ха! Ничего не поняла.)
– А то, что ваш подвал – педерастический притон при мужицком клубе – вот что.
Она принесла мне пива и ушла, косясь на меня.
Опять звон разбитого стекла. Всё тот же пьяный крошит стаканы. (В рифму!) Мимо меня проходят в туалет, толкая мой стул. Я стараюсь не обращать внимания. Но и сквозь шум я слышу, как спускают воду.
И вдруг я слышу мелодию, которая поднимает во мне радость предвкушения будущего с грустью о проходящем. The Beatles. Откуда они здесь?
…So come on back and see,
just what you mean to me…
Оглядываюсь. Вижу на тумбе магнитофон. Подбегаю к нему и вслушиваюсь, благоговея. От этих волшебных звукосочетаний на меня нисходит оптимистическая печаль такой необыкновенной силы и формы, что я понял – я слышу чудо! Я уже ничего не видел и не слышал – я впитывал это волшебство.
Вдруг меня разбудили – магнитофон замолчал.
– Закрываемся! – объявила жирная заведующая, тряся в руке выдернутый шнур от магнитофона.
Я расплатился и пошёл к выходу. За одним из столиков я увидел пьяного старика, перед которым лежали искусственные зубы, а он, засунув пальцы в пустой рот, искал их там. Слюна текла у него с подбородка и капала в стакан с недопитым пивом.
1967
Приключение
Не знаю, чем она меня привлекла. Наверно, тем, что сидела ближе всех и к тому же в тени, иначе бы я вряд ли заговорил с ней. Было жарко, и я попросил разрешения лечь рядом. Сутулясь, она держала в руках книгу и делала вид, что читает, а я, погрязши в банальностях, пытался завести знакомство. В ход пошла даже погода. Оказалось, что мы живём в одном городе и почти на одной улице.
Море плескалось на берегу, как большая рыба. День собирался кончиться. Мне надо было уже уходить, а она решила остаться ещё на часик, так что мы договорились встретиться вечером на набережной.
Придя домой, я окончательно понял, что она далеко не красива и с трудом заставил себя пойти на свидание, но из чувства пассивного протеста, я отложил в сторону костюм и надел тренировочные брюки, кеды и лёгкую рубашку навыпуск.
Ровно в назначенное время я был на месте. Она ещё не пришла. Набережная была полна людей. Обстановка вокруг напоминала мне смотрины: туда и обратно прогуливались женщины, а мужчины, забегая вперёд, заглядывали им в лица.
И вдруг она появилась в толпе, поискала меня глазами и, заметив, подошла ко мне. Она была очень маленького роста, о котором я почти не догадывался, так как видел её лишь сидящей. Кроме того, она была невероятно сутула – ещё немного и можно было б сказать, горбата. И только сейчас я заметил, что у неё большая грудь, странно выпирающая под платьем.
Мы сдержанно поздоровались. Мне стало казаться, что все со злорадным любопытством смотрят на неё. Острый стыд заставил меня покраснеть. Я впервые испытывал такую неловкость в присутствии толпы. Сначала я попросту хотел убежать, но мне лишь показалось, что она обязательно побежит следом и догонит меня – таким липким взглядом она на меня смотрела. Но потом я решил поскорее увести её отсюда. "Подальше от людей, подальше от людей", – твердил я себе, направляясь в сторону от набережной.