- Я считаю, что на первых порах надо обеспечить Троицк, уничтожить несколько мелких отрядов, которые бродят вокруг нас, и тем самым показать Дутову, что у большевиков сила. Попутно надо взять под наблюдение железную дорогу, иначе маршруты стоят без движения.
- Много хлеба вы отправили питерским рабочим?
- Из одной Уфы ушло сто пятьдесят вагонов. Если обеспечить провоз, то до конца месяца можно послать еще столько же.
- Совет у вас крепкий?
- Один к одному, - произнес Елькин с гордостью.
- Что представляет собой тот член Совета, который говорил о формировании рабочих отрядов? - неожиданно, изменив тему разговора, поинтересовался Блюхер. - У него такая острая бороденка и опущенные большие усы.
Елькин улыбнулся:
- У нас таких двое: Дмитрий Колющенко и Евдоким Васенко. Колющенко с Украины, родился в Чернигове, батрак, потом работал токарем в Киеве. Забавный человек, с колючим юмором, хороший товарищ. Он с третьего года в партии, сюда переехал накануне русско-японской войны токарем на завод "Столль и компания". Васенко же с Кубани, кажется из Ейска, тоже старый большевик. Он тут отбывал ссылку и теперь остался с нами.
- А ты сам? - спросил Блюхер.
- Я обыкновенный, без заслуг, хотя мне уже двадцать девять лет, - нехотя ответил Елькин и добавил: - Давай спать!
Уже позже Василий узнал, что Елькин из скромности умолчал о себе. Отец его, владелец типографии в Челябинске, не знал, что вся семья - пять сыновей и две дочери - состояли в социал-демократическом кружке, из которого позже выросла челябинская группа большевиков. Старший сын Елькина по секрету от отца печатал листовки и с братом расклеивал их на заборах. В пятом году Елькин с группой рабочих ворвался в тюрьму, намереваясь освободить политических заключенных. Его арестовали, судили. Приговорили к смертной казни. Елькин не знал, что отец обратился с прошением к царю и тот помиловал семнадцатилетнего юношу. Когда начальник тюрьмы пришел в камеру и стал читать акт о помиловании, Елькин перебил его и закричал: "Я не желаю принять свободу от царя-кровопийцы, меня освободит революция! Вон отсюда!"
За оскорбление царя Елькин был вторично осужден на двадцать лет каторги.
На другой день стало известно, что Дутов захватил Оренбург, арестовал сто двадцать пять членов Совета, в том числе и Цвиллинга, бывшего председателя Челябинского Совета.
- Промедление смерти подобно, - гремел басистый голос Елькина на заседании городского комитета партии. - Я предлагаю сегодня же избрать Ревком, наделить его всей полнотой власти. Дутов не ограничится Оренбургом, он целится на Троицк, на Уфу, Стерлитамак, на наш город. Гражданская война начинается.
Елькина поддержали все. В тот же день был избран Ревком во главе с председателем Галактионовым.
- Надо избрать в Ревком Блюхера, приехавшего с самарским отрядом, - добавил он. - Блюхер коммунист, рабочий, сидел три года в тюрьме. Что еще могу о нем сказать? - Елькин улыбнулся. - На войне дослужился до унтера и награжден двумя георгиевскими крестами.
- Давай унтера тоже, - пошутил Колющенко, - сделаем его главкомом. И фамилия у него военная.
Через три дня челябинская тюрьма приняла сто человек. Блюхер подписывал ордера на аресты без тени сожаления, считая, что только таким путем можно отвести меч, занесенный врагами над головой челябинского пролетариата.
Выехав с конной сотней вдоль железной дороги на Златоуст, Блюхер столкнулся с дутовскими бандами. Сотня двигалась бесшумно. Василий в кожаной тужурке ощущал холод, но крепился. На шее у него висел бинокль, подаренный ему Елькиным. Впереди шла разведка во главе с Кошкиным. За станцией Полетаево Кошкин ("Фамилия подходящая, - шутили по его адресу, - потому он и ночью видит") заметил вдалеке двух всадников. Приказав разведчикам остановиться, он один, крадучись, взобрался на железнодорожную насыпь и обнаружил десять казаков, затем вернулся и доложил Блюхеру.
Василию стало еще холоднее. Он съежился, подумал: "Это потому, что в немца или в австрийца стрелял без разбору, а в своих рука может дрогнуть, - и тут же засовестился: - Какие они свои, если готовы пустить любому большевику пулю в лоб? К черту малодушие! Воевать так воевать!" Поделив сотню, он приказал солдату бывшего 102-го запасного полка Кудинову, хорошему наезднику, продолжать свой путь, а сам с другой полусотней двинулся в обход дутовским бандитам. Обогнув дугой стоянку казаков, Василий без бинокля уже различал темно-гнедую масть лошадей и синие струи на казачьих штанах. Их было не десять, а двадцать пять - поджидали, очевидно, поезда из Челябинска.
Кудинов, пришпорив коня, рванулся шибкой рысью на дутовцев. Казаки заметили конников и поскакали им навстречу. Вот-вот они сойдутся. И в эту минуту сзади вихрем налетел Блюхер со своей полусотней. Неожиданный удар обескуражил казаков.
- Сдавайсь! - закричал Блюхер громовым голосом.
Подняв коней на дыбки, скакавшие позади казаки оглянулись и поняли, что попали в западню.
- Руби! - послышалась издалека команда Кудинова.
Чернобровый казак, первый соскочивший с коня, запрокинул правой рукой фуражку на макушку и мгновенно выстрелил. Василий услыхал над ухом шелест пролетевшей пули и тут же ловко опустил на голову казака шашку. Конник безжизненно свалился навзничь.
Из двадцати пяти дутовцев шестеро были убиты, остальные взяты в плен.
В полдень хлебный эшелон ушел из Челябинска на Самару.
С той же сотней Блюхер двинулся через два дня на Троицк. Миллионер Гладких успел бежать в Оренбург, зато удалось арестовать атамана Токарева и отправить его в Челябинск.
В обширном купеческом доме собрались делегаты 6-го и 9-го казачьих полков, квартировавших в городе. Перед ними выступил Блюхер. Он заметно волновался, не знал, с чего начать, боялся, что не встретит сочувствия, не сумеет убедить казаков и даже изложить суть дела. Наконец ему удалось взять себя в руки: вернулось самообладание, но только он встал из-за стола и увидел казачьи чубы, как от страха заныли раны. "Будь что будет", - решил он и начал:
- Казаки, за что тонете в кровях?
С места кто-то с усмешкой бросил:
- Пошто тонуть? Едим сало с кашей, не жалуемся. А ты кто есть?
Какой-то азарт охватил Василия. Нужно было парировать удары уже не штыком и саблей, а словом. Сейчас требовалось что-то неожиданное, смешное, чтобы заставить их слушать.
- Когда есаул приказывал ввалить тебе пятнадцать пряжек, то ты, казак, молчал как рыба, а унтер-офицеру, кавалеру георгиевских крестов и медалей, с порубленной спиной на фронте, хочешь плюнуть в лицо через всю залу. Это правильно, казаки?
В зале наступила тишина.
- Он у нас за балабола считается, вроде как придурок, - послышался голос старого казака, поднявшегося со стула в знак уважения к Блюхеру. Обернувшись к нему спиной, он гаркнул на весь зал: - Цыть!
Василий еще больше осмелел и коротко рассказал о себе.
- Теперь вам все известно, - заключил он. - Пойдем дальше!
Овладев вниманием казаков, он уже не сомневался в том, что его дослушают до конца.
- В России законная власть Совета Народных Комиссаров во главе с Лениным. Повсюду в нашей стране свобода. Довольно мы натерпелись розог, пряжек, шомполов. Теперь надо нашим насильникам всыпать по тому месту, откуда ноги растут.
- Это ты правильно гуторишь, - засмеялся тот самый казак, который собирался вступить с Блюхером в спор.
- Слушай, балабол, - крикнул миролюбиво Блюхер, - ты мне не мешай. Я кончу, тогда выходи сюда и сыпь сколько хочешь.
- Виноват! - серьезно ответил казак и умолк.
- Помню, как к нам в госпиталь приехала какая-то графиня, - продолжал Блюхер. - Приодели нас, как полагается, приказали причесаться, сменили грязное белье на чистое и сказали, как себя держать с этой кралей. Подвели ее ко мне, а я лежу срамным местом до горы, потому вся спина разорвана шрапнелью. Доктор графине про меня лопочет, а она, стерва, отвернулась и носом повела так, будто ее в нужник загнали. Ей плевать на то, что лежит русский солдат, который кровью своей поливал родную землю. Теперь мы всех этих графинь и княгинь к едреной тетере послали. Сами будем управлять страной, не надо нам ни царя, ни генералов. Но не повсюду так получается. В Оренбурге сидит наказной атаман Дутов, захватил незаконно власть в свои руки, арестовал весь Совет, пытает наших товарищей, вешает, расстреливает, а сам грабит, играет в карты и насильничает. Где справедливость? Ладно! Довольно про этого гада! Пойдем дальше. Здесь, в Троицке, квартируют два казачьих полка. Надо вам дело решать: кто хочет - пусть идет к себе в станицу, а кто желает - переходи к нам воевать с белогвардейской сволочью. Мы боремся за счастье человека на земле. Но хочу добавить: у нас сейчас не дюже сладко, потому сала, про которое говорил казак, мало, и махры мало, и патронов мало, всего мало. Но у нас сильный дух и вера в победу. Поживем - увидим, чья возьмет. Я кончил. Кто хочет - записывайся, выходи на мое место и говори.
Блюхер никак не ожидал, что его наградят аплодисментами. Значит, дошло! На смену вышел старый казак, откашлялся, подобрал левой рукой упавший чуб и посмотрел на Блюхера:
- Извиняйте, унтер, как вас звать?
- Василий Константинович.
- Так вот слухай, Василий Константинович, слово старого казака Шарапова. Я учености не имею, расписываюсь крестом. Но умом бог не обидел. То, что ты гуторил, - истинная правда. Есть промеж нас такие, что хотят домой до бабы. Я хоть и старый, а все же и меня тянет…
- Загорелась кровь, - крикнули с места.
- Правильно, казаки! Загорелась кровь, но не до бабы, а до Дутова. Били нас пряжками и без провинности по морде, по спине, по ж… Молокосос есаул кровь из меня пил… Не скажу за весь шестой полк, но за себя ручаюсь. Я с Дутовым не пойду. Моя стежка - с тобой, Василий Константинович.
Блюхер решил поблагодарить казака за выступление, чувствуя, что за ним должны потянуться молодые. Он поднялся с места, подошел к Шарапову и громко сказал:
- Дозволь мне, рабочему человеку, обнять тебя, папаша!
И на виду у всех казак с Блюхером расцеловались.
За исключением трех эскадронов, оба полка перешли на сторону красных, дав клятву биться до полной победы.
Из Питера приехал новый правительственный комиссар Оренбургского края Кобозев и рассказал Ревкому, что Совнарком, заслушав доклад о положении в крае, принял предложение Ленина послать в Челябинск экспедиционный отряд балтийских моряков под командованием мичмана Павлова.
- Ну как, главком, - обратился Елькин к Блюхеру, - веселее стало?
- Послушай, Салка, - ответил Блюхер, по-дружески обращаясь к Елькину, - для тебя есть интересная работа. Поезжай в Тугайкул к шахтерам и сколоти там хороший отряд.
Елькин буквально зажегся этой мыслью. В тот же день он выехал верхом на лошади, подаренной ему Блюхером.
Много лет назад в Тугайкуле жили скотоводы-казахи, а казаки кто обманом, кто хитростью, а кто и силой поотнимали у них землю, и скотоводам оставалось только покинуть свой край. Пришел однажды в эти места геолог Редикорцев и вблизи Тугайкула, на берегу реки Миасс, обнаружил уголь. В ту пору строили великую сибирскую железную дорогу и повсюду искали уголь для паровых машин. В 1907 году в Тугайкуле появился богач Ашанин и заложил первую шахту, а за Ашаниным и другие промышленники. Потянулся на копи лапотошный народ шахтерского счастья искать, многих нужда гнала. Селились в землянках, бараках, не отличавшихся от собачьих конур, спали вповалку, измученные тяжким трудом. В глазах всегда темно - день под землей, а вечером в бараке и лучины не сыскать. На шахте смрад от мазутных коптилок, сырость под ногами, в штреке двоим не разойтись, выпрямиться нельзя. Ползет человек на четвереньках, тащит санки с углем, встречные бранятся, ругаются.
Каторга! Опытный шахтер больше двадцати пяти копеек за день не зарабатывал, а женщина или подросток - от трех до двенадцати копеек. Ашанин на шахте свою лавку держал и вместо денег талоны выдавал, по которым можно было получать хлеб, крупу и сахар. Как получка - денег в конторе не дают, говорят - долг накопился в лавке.
Копи разрослись. Тугайкул стали называть Копями, а после революции - Копейском.
Вот сюда, в край тяжелой шахтерской судьбы, и приехал Елькин. Зашел после работы к шахтеру Лысикову, познакомился и спрашивает:
- Как жизнь, Михей Севастьянович?
Лысиков улыбнулся и ответил:
- Извини, что не могу принять как полагается. Сам видишь, как живу. У нас шахтер должен всегда маяться в хозяйском бараке или на квартире у казака, а заиметь собственную мазанку никак не выходит. Нашелся два года назад такой смельчак Дюльзин, думал перехитрить Ашанина. Забил он колья, оплел их хворостом и стал верх горбылями покрывать. На ту пору случилось управляющему со стражником проезжать мимо. Увидел это строительство, подскочил и залаял бешеной собакой: "Ты что, сукин сын, задумал?" - "С семьей тесно в бараке, господин управляющий, - отвечает Дюльзин, - да и клопы одолели". Тут управляющий огрел его тростью, а стражник подошел и еще помог. Шахтер еле жив остался, а мазанку разобрали. - Лысиков тяжело вздохнул. - Вот так и живем. А ты зачем пожаловал?
- Хочу сформировать отряд - и на Дутова.
- Хорошее дело задумал. У нас тут геройский народ. Вот Михаила Меховов вернулся с фронта полным георгиевским кавалером, он тебе крепко может подсобить, опять же Иван Стряпухин, Яков Бойко, Григорий Сутягин. В общем, ребят много, все смелые.
Елькин возвратился в Челябинск с отрядом в девятьсот человек. Вместе с отрядом пошел и Михей Лысиков.
- Гляди за детьми, - наказал он, прощаясь с женой. - Может, стрену управляющего, так шкуру с него сниму за Дюльзина и за всех шахтеров.
Популярность Блюхера росла. Не один казачий разъезд ему удалось разогнать и пленить, теперь дутовцы опасались близко приближаться к Челябинску и к железной дороге. Помимо самарского, челябинского и копейского отрядов, двух троицких казачьих полков, явились небольшие отряды из Златоуста, Миасса, Сима, Миньяра и латыши, эвакуированные из Риги и Либавы во время империалистической войны. Формирование шло по такому принципу: в составе отряда несколько дружин; конники сведены в сотни и полусотни. Одно только плохо - на людях старые шинели, ветхие пальто, а снега выпало по пояс. Шел последний месяц семнадцатого года.
Василий стоял у окна в Ревкоме и смотрел на улицу. Высоко в небе светила луна, освещая только половину улицы, а по другую лежала темная тень от домов. Зазвенели бубенцы, у подъезда остановились крошечные санки. "Наверное, Галактионов", - подумал он, зная, что председатель Ревкома не ездит верхом.
Так и есть. Галактионов прошел в свой кабинет, позвал Блюхера и озабоченно сказал:
- Дай-ка команду всем членам Ревкома собраться на срочное заседание.
Когда собрались, Галактионов коротко сообщил:
- Меня отзывают в Екатеринбург возглавить Бюро Уральского краевого партийного комитета. Надо избрать нового председателя Ревкома.
- Блюхера, - порывисто предложил Елькин. - Расписывать его не надо, все теперь знают, что он за человек.
И Василия Блюхера единогласно избрали председателем Ревкома.
Негреющее, но ослепительное солнце поднялось над Челябинском, брызнуло лучами на снег, засверкавший зеркальной чешуей. Паровоз, изрыгая из трубы черные клубы дыма, остановился у станции. На глазах у изумленных пассажиров из вагонов высыпали моряки. Для Челябинска - зрелище необычное.
Из Петрограда прибыл Северный летучий отряд мичмана Павлова.
Народ смотрел на крепких, рослых балтийцев в черных шинелях и бескозырках с золотыми надписями на ленточках: "Андрей Первозванный" и "Петропавловск".
За спиной у моряков карабины, у некоторых болтаются до колен маузеры в деревянных кобурах.
- Стройся! - раздалась команда.
Поеживаясь от холода, моряки пошли нестроевым шагом по улице, ведущей от вокзала к городу. Павлов шел со стороны рядом с Васенко.
Моряк-гармонист, растянув мехи, весело заиграл. В морозном воздухе раздался задорный голос, запел на популярный в то время мотив:
Пойдем на Дутова, братишки,
Не миновать ему беды.
Ему мы вывернем все кишки -
и весь отряд гаркнул:
Алла-верды! Алла-верды!
Васенко усмехнулся в усы и повернул лицо к Павлову:
- Озорные!
- Зато ни один живьем не сдастся, - сказал Павлов в их защиту.
Гармонист затянул второй куплет:
Мы наведем порядок полный,
И морякам врать нет нужды,
Буржуев всех утопим в волнах -
и отряд снова подхватил:
Алла-верды! Алла-верды!
За отрядом бежали мальчишки, шли взрослые, понимая, что приезд матросов связан с предстоящими боями против дутовцев, и думали: "Что же будет?"
Разместив отряд и отдав распоряжения, Павлов поспешил в Ревком. Мичман выглядел молодо, в лице задор, решительность. От Блюхера не ускользнула его готовность к бою, и он сразу предупредил Павлова, что отдыхать матросам не придется.
- Ну что же, как говорится, с корабля на бал. Нам это с руки, - без рисовки сказал Павлов и, прищурив глаза, будто вспоминал что-то, спросил: - Вам в Петербурге приходилось бывать, товарищ председатель?
- Приходилось, - осклабился Блюхер. - Именно в Петербурге. А матросов не знаю, они завсегда в Кронштадте, а я на Боровой улице у купца Воронина драп продавал.
По лицу мичмана пробежала кислая улыбочка, и это тоже не ускользнуло от внимательных глаз Блюхера.
- Значит, переменили профессию? - кольнул Павлов.
- Переменил. - Блюхер, поднявшись из-за стола, зашагал по кабинету. - А вы давно мичманом?
- Я, видите ли, прапорщик. Меня Дыбенко произвел в мичманы.
- За буйные успехи, - пошутил Васенко.
Все засмеялись.
- Я вот сразу узнал, что вы прапорщик, - уверенно произнес Блюхер.
- Это почему же? - Павлов смутился.
- Фронтовой унтер даже ночью распознает офицера.
- Значит, вы тоже военный человек, товарищ председатель?
- Дело не в этом, мичман. Вот, к примеру, у нас тут есть товарищ Елькин. Он до революции знал только тюремщиков, а теперь бьет дутовцев в хвост и в гриву. Как видите, дело в убеждениях.
- Согласен с вами, - как бы извиняющимся тоном ответил мичман.
- Вот мы и познакомились! А теперь начнем деловой разговор.
Через три дня балтийский отряд выступил на Троицк, вокруг которого снова появились многочисленные дутовские разъезды. Прощаясь с Павловым, Блюхер предупредил:
- Казака не просто взять. Он на коне, а матрос на земле. Поэтому действуйте больше хитростью, устраивайте засады, ройте волчьи ямы.
- Понятно, Василий Константинович.
Весь день Блюхер мотался то по городу, то за городом, проверяя боеспособность прибывающих отрядов. Спал он теперь где попало. И вдруг телеграмма из Самары: отряду возвратиться обратно. На заседании Ревкома выступил Колющенко. На этот раз он говорил без прибауток и даже раздраженно: