- Дутовцы повсюду в Оренбургской губернии. Сегодня они в самом Оренбурге, а завтра, глядишь, захватят Верхне-Уральск или Троицк. Может, в Самаре заявился другой атаман, - этой сволочи хватает в России, - может, в Самаре нет войск и нужда в отряде большая, но против отъезда Блюхера я категорически возражаю. Он не только командует всеми отрядами, но и председатель Ревкома, а мы не собираемся его освобождать.
Колющенко окинул взглядом всех с надеждой, что его поддержат.
- Я согласен с Дмитрием Васильевичем, - простуженным голосом прохрипел большеголовый, с глубокими залысинами и темно-русой бородкой Васенко.
- И я! - покачал головой Тряскин и тут же предложил: - Давайте проголосуем.
Блюхер смущенно молчал. Он не ожидал, что его так оценят, и уверял себя, что незаслуженно перехвалили. Впрочем, уезжать ему так же не хотелось, как и управлять в Ревкоме. Куда важнее поехать по станицам и поднять казачество против Дутова.
- Что скажешь, Блюхер? - спросил Васенко.
- Я думаю, что отряду надо безоговорочно отправиться в Самару, а заодно и я поеду. Поговорю с Куйбышевым, объясню положение.
- Не вернешься ведь?
Блюхер пожал плечами:
- Как прикажут.
- А мы тебе приказываем остаться. Я настаиваю на том, чтобы проголосовать предложение Тряскина.
Отряд уехал, а вдогонку Ревком послал телеграмму Куйбышеву, требуя возвращения Блюхера. Прошла неделя, и в субботу, когда звонарь по старому обычаю ударил в церковный колокол к вечерне, в Ревком вошли Блюхер и Кошкин. Сидевший за столом Васенко бросился навстречу.
- Неужто из церкви? - рассмеялся он. - Добились мы своего, садись за стол и управляй!
В полночь Кошкин принес откуда-то ворсистое одеяло, подушку и положил на неуютный диван, обитый облезлым плюшем.
- Вам пора отдохнуть.
Где спал Кошкин, Василий не знал, но если он ночью кликнул бы его - тот вырос бы из-под земли.
Сняв с себя портупею с револьвером, саблю и кожаную тужурку, Василий разулся и лег на диван. Сон сразу сковал глаза, но приснилось ему такое, что размахнулся рукой, ударил о кресло и проснулся. Смотрит: стоит Кошкин с всклокоченными волосами, босой, без ремня.
- Ты чего?
- Да я только зашел, а вы стонете и выражаетесь. Тут к вам товарищ пришел, говорит, бывший председатель Совета.
- Кто такой? - с трудом приходя в себя, спросил Блюхер. - Пусть заходит.
Кошкин вернулся с незнакомым человеком. Тот был одет в солдатскую шинель и треух, лицо обросло щетиной, на губах запекшаяся кровь. Глаза воспалены, словно их терли целый день. На лбу синел свежий шрам.
- Чего тебе, голубчик? - Василий спустил ноги с дивана на холодный пол, растер лицо.
- Вы Блюхер? - Голос у незнакомца дрожал.
- Да, я!
- Вы меня… не знае… те. Я - Цвил… линг… Правительственный комиссар в Оренн… бурге… Бежж-жал…
- Да вы садитесь! - и поспешно убрал с кресла револьвер и кожаную тужурку. - Садитесь, пожалуйста! А ты, Кошкин, разыщи Васенко. Быстро, одна нога здесь, другая - там.
Васенко прибежал и с трудом узнал Цвиллинга.
- Не чаял тебя увидеть в живых, - признался он. - Крепко, видать, мордовали. Как же ты бежал?
- Завтра расскажу, а сейчас спать…
Язык у него стал заплетаться, и голова тяжело упала на грудь.
Василий поспешно подскочил к Цвиллингу и, подняв его, бережно уложил на диван, укрыл одеялом, а сам обулся и сел в кресло.
Утром пришло донесение, что дутовцы захватили Троицк. Телефонная и телеграфная связь прервалась.
Блюхера занимал один вопрос: неужели казаки, находившиеся в городе, не оказали сопротивления? А старик Шарапов, который говорил про новую стежку? Если это так, то рассчитывать на них нельзя. Но и без конницы не обойтись. Он мучительно долго размышлял, пытаясь найти одно, но правильное решение. Он давно обзавелся картой губернии, предусмотрительно захватив ее в доме Гладких во время обыска, и внимательно изучал. От Челябинска уходила железная дорога на Чебаркуль - Миасс - Златоуст - Бердяуш и дальше на запад, в Россию, где уже рождались полки и дивизии Красной Армии. К югу тянулась железная дорога на Троицк, а дальше на Карталы и Оренбург. На север шла дорога к Екатеринбургу, а на восток - к Кургану и Омску. Челябинск являлся как бы стратегическим центром Урала, который надо было защищать всеми силами. "Черт побери, - сердился он на себя, - как понять на карте, где лес да степи, где болота и горы?"
- Кошкин! - нерешительно позвал Блюхер, и порученец тотчас очутился перед ним. - Седлай коней, поедем в Троицк!
- Есть седлать, ехать к Дутову в гости! - весело выпалил никогда не унывавший Кошкин и стремительно вылетел из кабинета.
Василий, сев на рыжего коня, подседланного новым казацким седлом и дорогим нагрудником, дал ему шпоры. Кошкин не отставал. За Ключами лошади припотели, пришлось перейти на шаг. Василий поглаживал потемневшую от пота шею рыжака, всматриваясь порой в бинокль. Даль мгновенно приближалась к самым глазам, но на дороге ни бойца, ни казака. У Кичигинской станицы Кошкин заметил матросов.
- Братишки впереди! - весело сообщил он. - Я их без окуляров вижу.
В станице шум. Многие собираются выезжать, тащат на телеги сундуки, одеяла, мешки с хлебом, подушки. Матросы уговаривают их, но казаки отмахиваются.
- Где тебе, бесшапочный, знать дутовцев? - шамкая беззубым ртом, шипел дряхлый казак на матроса. - Откель ты взялся, чтоб меня уговаривать? - И, повернувшись к худощавой девке, сказал: - Тащи, Дунька, иконы!
Блюхер разыскал Павлова, и тот нерешительно, словно тая правду, рассказал:
- Неожиданно на рассвете дутовский разъезд подъехал к станице и зарубил казака. А у того казака сын в красном отряде. Я решил реагировать на это злодейство и выслал двадцать пять матросов. Прячась за домами, братишки уложили троих дутовцев, остальные бежали. Население боится, что головорезы возвратятся, потому и эвакуируется.
- Вы нарушили мой приказ. - Голос Блюхера был жестким, но не грубым. - Вашей задачей было идти на Троицк и выбить из города противника.
- Как видите, в пути произошли непредвиденные обстоятельства, - возразил Павлов, пытаясь оправдаться.
- Мичман! Извольте выполнять мой приказ! Я еду вперед, а вашему отряду двигаться за мной.
Павлов, сдерживая недовольство, круто повернулся и ушел. Когда Блюхер остался один, он мысленно вернулся к разговору с мичманом. "Кто из нас прав? - подумал он. - На его месте я поступил бы так же. Зачем же было так строго говорить с ним? Не возомнил ли я себя генералом?" Ему захотелось снова встретиться с Павловым и объяснить, что не надо обижаться: время суровое, некогда думать о такте, но неожиданно подъехал Кошкин, и его вмешательство снова изменило мнение Блюхера о поступке Павлова.
- Я так скажу, - как бы невзначай промолвил порученец, подравнивая своего коня к блюхеровскому рыжаку, - раз приказано, значит, выполняй. А то получается - кто в лес, кто по дрова. Верно я говорю?
Блюхер скосил глаза на порученца, задумался, но не ответил. Уже приближаясь к Карсу, он неожиданно поднял коня на дыбки, повернул его в обратную сторону и, подъехав к Павлову, спросил:
- У вас впереди хотя бы есть разведка?
- Нет! - Павлов виновато отвернулся.
В эту минуту Блюхер бесповоротно решил, что он был прав в разговоре с мичманом, и приказал Кошкину:
- Спешься, возьми мой бинокль - и в разведку! С тобой пойдет матрос. - Обернувшись к Павлову, он добавил: - Дайте-ка одного расторопного человечка.
Перед Блюхером очутился высокий статный матрос с прозрачным взглядом светлых глаз и с надвинутой на правую бровь бескозыркой. Во рту дымилась папироса, которую он держал уголками посиневших от холода губ.
- Позвольте мне пойти!
- Папиросу вон! Стоять смирно! - зло крикнул Блюхер. - На корабле перед командиром вы тоже так стояли? Сейчас, дескать, революция, все можно, на все наплевать… Мичман Павлов, наведите порядок в своем отряде, иначе пойдете под суд… Кошкин, нога в руки - и айда один!
Кошкин мгновенно исчез, будто накрылся шапкой-невидимкой.
- Замаскировать отряд! - приказал Блюхер.
Павлов молча отвел матросов в сторону. Блюхер, взяв кошкинского коня за повод, отъехал к ближайшей рощице. Он злился на себя, что доверил Павлову отряд, и твердо решил после операции отстранить его. Кошкин возвратился только через три часа.
- Видел Елькина, - доложил он, - дерется как черт, но патронов кот наплакал. Пулемет у него перестал работать, я его малость наладил.
Блюхер нервничал - задача казалась трудной, - и он усомнился в своих силах: "Ротой могу командовать, а полком никак. Не за свое дело взялся. Честно признаюсь - пусть назначат другого командира!" Он чувствовал, как краска стыда заливает его лицо, а Кошкин, стоя перед ним, что-то чертил от нечего делать черенком нагайки по снегу. Блюхер жалел, что возвратился из Самары. Он не чувствовал ни морозного ветра, ни болей, возникших совершенно неожиданно. Казалось ему, что скоро, может быть даже сегодня, в нем разуверятся и Елькин, и троицкие казаки, и красногвардейцы. Но обстановка требовала твердых и определенных решений. Нужно было подавить свою слабость.
- Передумали ехать к Дутову? - как будто с сожалением спросил Кошкин, и Блюхеру показалось, что в этом вопросе звучит недвусмысленный упрек. Не дождавшись ответа, Кошкин попросил: - Подъедем к Елькину, ему ведь подсобить надо.
Простая, бесхитростная просьба вернула Блюхера к действительности. Дав волю коню, он помчался туда, откуда доносились выстрелы. Рыжак шел хорошим ходом, ветер хлестал Блюхеру в лицо, обжигая кожу, и совсем иные мысли возникли теперь у него. Он представил себе, как расставит отряды и штурмом овладеет городом. Ему самому вовсе не обязательно командовать, важно принять правильное решение и добиться его выполнения.
Елькин встретил Блюхера сдержанно, негодуя на самого себя за то, что не может выбить дутовцев из Троицка. Он старался не смотреть в глаза Блюхеру, но даже по скупым словам, в которых сквозили раздражение и неловкость, легко было понять, что Елькин надеется на помощь, - ты, мол, возьми, пожалуйста, все в свои руки. Блюхер же, сохраняя через силу спокойствие после истории с Павловым, спросил:
- Можешь ли толково доложить обстановку? - Желая его приободрить, он добавил: - Давай! В худших переплетах бывали, и то не терялись.
- Дутовцы одним полком с ходу ворвались в город, - сообщил Елькин. - Троицкие казаки могли им дать отпор, но у них начался разброд: одни были за то, чтобы сдаваться, другие держали нашу сторону. Началась перепалка, стрельба. Дутовцы воспользовались этой неурядицей и легко захватили город…
- Сколько человек у тебя в отряде? - перебил Блюхер.
- Осталось пятьсот, - Елькин тяжело вздохнул.
- Кошкин докладывал, что у тебя мало патронов.
- Это правда.
- Кто же должен об этом заботиться, товарищ Елькин? Я или вы? - Это было сказано с такой резкостью и прямотой, что Елькин, который был выше Блюхера на полголовы, сразу поник, словно он врос в землю, и опустил глаза. - У вас помощник, - продолжал сердиться Блюхер, - вы должны были послать его в Челябинск с приказанием доставить боеприпасы. Воевать надо с умом.
Елькин виновато молчал, он даже не удивился тому, что Блюхер, отчитывая его, говорил "вы", а не "ты". "Не до обиды сейчас".
- Кошкин! - кликнул Блюхер, приняв решение. - Скачи обратно и передай мичману Павлову: возвратиться в Кичигин, разместить матросов по избам, выставить охрану и дозоры. В четыре часа приеду проводить совещание.
Кошкин мгновенно умчался, а Елькин так удивленно посмотрел на Блюхера, что в его глазах нетрудно было прочесть упрек: "Воевать, говоришь, надо с умом, а сам созываешь какие-то совещания".
- Бойцы в окопах? - спросил Блюхер.
- Какие тут окопы, - смущенно удивился Елькин, - лежат на снегу и стреляют.
- Слушайте, Елькин! Первое - прекратить стрельбу. Казаки сейчас все равно дальше Троицка не пойдут, а если они вздумают это сделать, то тогда встретите их дружным огнем. Второе - пошлите не менее двадцати человек в ближайшую станицу и реквизируйте лопаты, ломы, топоры. Пусть бойцы расчищают снег, роют окопы, чтобы не замерзнуть ночью. Третье - курение строго запретить и огня не разводить. Четвертое - к четырем часам вам надлежит прибыть в Кичигин на совещание, оставив здесь своего помощника. Понятно?
- Понятно!
В четыре часа, когда уже смерклось, в опустевшем доме станичного правления собрались Блюхер, Павлов и Елькин. На грязном столе горела оплывшая свеча в облепленном окисью и ржавчиной медном подсвечнике. Кошкин то и дело выходил проверять посты, но прислушивался к разговорам.
- Чтобы разгромить противника, нужно иметь о нем, выражаясь военным языком, разведывательные данные, а на рожон лезть нечего. Опять же надо держать свои отряды в крепких руках, - произнес Блюхер без того волнения, которое охватило его утром. - Вам обоим не понравились мои замечания, а я буду еще строже в своих требованиях. Чем сильна армия? Дисциплиной. Командир приказывает - солдат выполняет. На фронте приказание офицера было для меня законом. Прав он или нет - другой разговор. Но в нашей армии командир бойцу друг, ведь это два крестьянина или двое рабочих, за одно дело борются, крови своей не жалеют. И я не позволю, чтобы матрос разговаривал со мной, как волжский босяк!
- Кто это? - сердито спросил Елькин, вскочив с табурета. Сейчас он понял, почему Блюхер был так резок с ним утром.
- Виноват Павлов, а не матрос. Скажите, мичман, в вашем отряде есть коммунисты?
- Не знаю, - смутился Павлов.
- Вот где собака зарыта, Елькин, - сделал вывод Блюхер. - Надо хотя бы десять коммунистов передать из твоего отряда в павловский, пусть они выявят всех коммунистов, сколотят ядро - и тогда все изменится. Вы, Павлов, заработали у ваших братишек дешевый авторитет. Вот такой, как вы есть, вы нам не нужны и можете возвратиться обратно в Питер. Я как председатель Челябинского Ревкома пошлю телеграмму Ленину и Дыбенко о ваших "заслугах".
Павлову, молчавшему все время, хотелось ответить, но Блюхер остановил его поднятой рукой:
- Мне ваши оправдания не нужны. Я вас проверю в бою и тогда приму решение, а Ревком меня поддержит.
- Можешь не сомневаться, - утвердительно закивал головой Елькин.
- Теперь я изложу свой план, - продолжал Блюхер. - Дутовцы считают, что мы слабы. Днем как-никак еще постреливали, а ночью - нам не по силам. Так вот, в пять часов утра, когда казаки будут спать, мы тихо подойдем к Троицку и с двух сторон ворвемся в город. Сейчас вы вернетесь в отряды и расскажете всем красногвардейцам и матросам, как будем наступать.
Блюхер долго и настойчиво растолковывал Елькину, как надо действовать. Сверили часы и разошлись.
…В пять утра матросы, заняв позицию на правом фланге, рассыпались цепью и двинулись на город. Они шли, проваливаясь в снегу, но не останавливались. Их вел Павлов, он знал, что ему надо вернуть доверие Блюхера.
Дутовцы не ожидали внезапного нападения. Появившийся чуть ли не первым в городе Блюхер приказал матросам захватить казачьих лошадей, оседлать их и отвести к северной окраине города.
В одном из сараев Елькин с красногвардейцами обнаружили сотню казаков. Они спали на соломе без оружия.
- Выходи, бандиты! - закричал Елькин, не выпуская из рук гранату.
- Сам ты бандюга, сукин сын, - проворчал хриплым голосом казак со спустившимся до мочки уха чубом.
- Дутову служили, верноподданные, - продолжал с издевкой Елькин.
Казак бросил на него презрительный взгляд:
- Я Дутова, пропади он пропадом, в глаза не видел и видеть не хочу.
- Зачем же служил ему?
- Кто служил? Нас обманом разоружили и в сарай заперли, как телят. Я первый присягал верой и правдой служить советской власти, а ты меня Дутовым попрекаешь. За такие речи тебя бы разорвать от головы до…
Елькин растерялся, но его выручил подъехавший в эту минуту Блюхер. Узнав Шарапова, он приветливо крикнул с коня:
- Здорово, папаша!
Казак сурово посмотрел на Блюхера и строго сказал:
- А ну-ка спешься! Подойди ко мне!
Блюхер сразу понял, что произошло, но не высказал своей догадки. Он послушно спешился, подошел к Шарапову и протянул руку. Казак стоял, расставив ноги, упершись руками в бока.
- Не хочешь здороваться? - усмехнулся Блюхер.
- Это твой человек? - Шарапов ткнул пальцем в грудь Елькина.
- Мой!
- За что обижает нас?
- Гранаты испугался? - подзадорил Блюхер.
- Я гранату съем, и ни хрена со мной не будет, а обзывать меня дутовцем и бандитом не позволю.
- Помиритесь! Ты как попал сюда?
- Гуторил я тебе, Василий Константинович, что промеж нас есть косоглазые. Как дутовцы на город напали, так они к нему и переметнулись, а нас разоружили, коней поотбирали и в сарай под замок посадили. Ох и времечко!
- Много вас?
- Сотня.
- Скажи хлопцам, чтобы о конях и оружии не пеклись. Через полчаса все будут сидеть в седлах.
- Ты правду гуторишь аль байку сказываешь?
- Коммунисты не врут, папаша, запомни это на всю жизнь. Сейчас подам команду. Кошкин, сто коней пригнать сюда!
В полдень, когда солнце, пробившись сквозь тучи, взошло над Троицком, Ревком уже работал, матросы и красногвардейцы спали в домах, а по городу патрулировала сотня со своим командиром Шараповым.
К Павлову пришел крестьянин.
- Я из села Николаевки, - сказал он, - у нас граф Мордвинов мужикам морду бил да скулы сворачивал. Терпели, потому как николаевский режим был. А теперь за что терпеть?
- Ты меня не агитируй, а говори, чего хочешь? - недоумевая спросил мичман.
- Правды.
- Мы за эту правду и боремся, голубчик.
- А ты мне, командир, зубы не заговаривай. - Он подбоченился и задорно поднял голову. - Почему при советском режиме опять морду бьют?
- Это кто ж тебя побил?
- Не меня, а соседа. Побил твой братишка с ленточками за то, что сосед уберег дочку от насильника.
Павлов сразу посуровел:
- Ты его в лицо узнаешь?
- Узна́ю, потому я ему сдачи дал в ухо, а он пригрозил, что убьет меня.
- Пойдем со мной!
Павлов вышел из дома размашистым шагом. Он волновался сейчас больше, чем ночью, когда вел матросов на штурм Троицка. "Что будет, если Блюхер узнает про этот случай? - думал он. - Матроса прикажет расстрелять, а меня отправит в Петроград с позорной характеристикой. Надо исправлять".
- Построить отряд! - приказал он, разыскав начальника штаба.