- Одиннадцать. Задира, никого не боялся, кроме знахарей. У брата моего Павки на загривке прыщ выскочил. Головой никак не повернет, спать не может. Позвала мать знахарку. Анкиндину-солоху. Не женщина, а страхолюд. Пришла она поздно, только когда огонь засветили, иначе не хотела. Стала Анкиндина высекать на Павкино лицо кремнем и огнивом искры и про себя причитает. Я в углу на корточках сижу, дрожу и боюсь. Утром Павка просыпается, а прыщ сгинул. С тех пор стал верить в знахарей.
- И теперь? - лукаво испытывал Кривочуб.
- Дурак я, что ли? - ухмыльнулся Василий. - Был мал - верил. Какой же парнишка в деревне не верит в знахаря?
Василий со слов отца помнил и старину. Отец его Константин рассказывал, как впервые познакомился с мужицким миром. Помнил, когда вокруг Ба́рщинки стояли болота да леса, как люди тайно собирались за светцом из лучины. За кушаком у каждого топор. Помнит, как однажды они ушли и до ушей его донесся звонкий гул топоров о вековые деревья. Помнит, как с ребятами побежали, голося: "Палы палить!" Побежал и Константин, перепрыгнул через канаву, опоясавшую обширную делянку, а дальше кучи хвороста. Появился огонь, по лесу треск пошел, пламя лижет иссохшую зелень, извивается змеей по земле. Столбы дыма поднялись в небо, вокруг птицы крикливо кружатся.
- И лес рубили, и палы палили, а бедность не переводилась, - закончил свой рассказ Василий. - Вот потому батя и пошел в маяки. Лежу это я как-то раз на голубце и думаю, что со мной будет, какую мне жизнь судьба уготовит. Вдруг вошел отец, обернулся лицом к образам, перекрестился, посмотрел на лубочные картинки, которые я развесил на прокопченных стенах, и говорит: "Пойду в Питер искать работу и Васятку прихвачу". - "Его-то зачем?" - спросила мать. "Пойдет по торговой части". На другой день отец надел картуз и длинную демикотоновую разлетайку. Меня одели в посконные штаны и холщовую рубаху. Перекрестившись, мы сказали матери: "Прощай!" - и пошли пешком на Питер.
И Исаакий, и золотая игла на Адмиралтействе, и бесчисленные памятники в городских садах казались Васятке перенесенными из сказочного мира. Все как будто бы понимал, но всего боялся: усатых городовых в белых перчатках, резвых лошадей, запряженных в высокие экипажи, электрического света, упрятанного в стеклянные шары, но пуще всего хозяина, купца второй гильдии Фадея Фадеевича Воронина. Ни свет ни заря, а Васятка уже в лавке убрал, прилавок тряпкой от пыли вытер, аршины разложил и дожидается прихода купца. Что за гильдия, Васятка никак не мог разгадать, расспросить некого, но считал, что, владея этой гильдией, можно все на свете купить.
Фадей Фадеевич не спеша спускался со второго этажа в лавку по винтовой лестнице, или, как он ее называл, по круглоспуску, открывал окованные и запертые изнутри двери, подходил к конторке и говорил:
- Поглядим, кого бог пошлет сегодня.
Шаг у Воронина, несмотря на его грузное тело, был тихий. Васятке казалось, что подошва на купеческих сапогах подбита войлоком. На нем всегда синяя поддевка и синий картуз, а по воскресеньям черный сюртук и черный картуз. Через жилетку тянулась золотая цепь с брелоком.
Общество купца угнетало мальчика, мир сузился до размеров лавки. Но вот однажды парнишка на побегушках у купца Асмолова прибежал к Фадею Фадеевичу разменять катеньку. Увидал Васятку, подмигнул и, пока купец считал деньги, шепнул:
- После работы выходи на улицу.
Васятка обрадовался. Спал он на кухне. Горничная и кухарка Луша, хотя ей и доставалось от ленивой и обжорливой купчихи и ее глупых дочек, весь день только и болтавших о женихах, сердцем от этого не черствела, на послушного Васятку смотрела, как на родного сына, и заботилась о нем. Не будь Луши, он давно убежал бы куда глаза глядят.
Вечером Васятка сказал тете Луше:
- Пойду за ворота, постою на улице.
- Иди, сынок! - ласково одобрила она.
На улице его поджидал, асмоловский мальчуган Сеня.
- У тебя книжки есть? - спросил он.
- Нет!
- Была бы книжка, я с тобою поменялся, бы. - щелкнул языком Сеня и собрался уходить. - В орлянку играешь?
- Нет!
- Ты, как я вижу, какой-то квелый. Ну, тогда давай драться!
Сеня тут же ухватил за холщовую рубаху Васятку и не успел притянуть его к себе, как Васятка, ловко подставив ногу, толкнул его. Сеня полетел на землю, смущенно поднялся и отряхнулся.
- Давай еще! - наседал он.
Васятка молчаливо повторил свой прием, не надсмехаясь и не хвастаясь. Сене бы смутиться и уйти, а он покорно сказал:
- Подожди, я тебе вынесу книжку.
Эта неожиданная встреча подсказала Васе, что сила и смелость заставляют уважать человека в любом возрасте. Книжку Васятка спрятал под рубахой и пошел домой.
Спустя несколько дней купец вошел в лавку и увидел в руках у Васятки книжку. До ушей Воронина донеслись слова, которые мальчик произносил вслух:
"В воскресные дни он иногда приходил по утрам "поговорить о деле", что означало - о практической работе партии Мадзини, деятельными членами которой они были оба. Тогда она становилась совсем другим человеком: прямолинейным, холодным, строго логичным, безукоризненно пунктуальным и совершенно беспристрастным".
- Подай-ка, малец, книжицу! - наставительно приказал Фадей Фадеевич.
Васятка доверчиво протянул книгу. Купец взглянул на нее, прочел вслух название "Овод" и заинтересованно спросил:
- Про мохнатого слепня?
Васятка ничего не ответил, но в ту же минуту его лицо исказилось: на его глазах купец медленно захватывал пухлыми пальцами по несколько страниц и хладнокровно рвал их.
- Я не затем тебя взял в учение, чтобы ты книжками забавлялся. Твое дело - служба в лавке. Одного обмани на копейку, другого обмерь на вершок, третьему недодай. Так по капельке и рублик натечет в карман. Рублик к рублику льнет, глядишь, капиталец соберешь, свою лавку откроешь. Тогда ты кум любому купцу. Вот как надо жить! А не книжки про слепней читать.
Васятка готов был вцепиться в горло купцу и перегрызть его, но понял, что только беду накличет: купец выбросит его за шиворот на улицу, и он, Васятка, умрет с голоду. "Подрасту, - подумал он, - тогда припомню ему".
Ночью Луша услышала, как Васятка плачет. Поднялась с койки, подошла к сундуку, на котором лежал мальчик. Нащупав в темноте его голову, погладила теплой рукой.
- Кто обидел, сынок?
Васятка стыдливо замолк.
- Тяжело, милок, тяжело, а терпеть надо, иначе в люди не выйдешь.
Васятка схватил шершавую от работы Лушину руку и прижался к ней.
- Хозяин побил? - допытывалась она.
- Я какие хочешь побои снесу, тетя Луша, - ответил он, повернувшись к ней лицом, - но только хозяин хуже слепня. - Он рассказал, как купец порвал Сенину книгу, ничего не поняв, про что в ней написано. - Как же я теперь Сене в глаза посмотрю? Ведь чужое добро уничтожил. Ему бы за это рулон изрезать.
- В тюрьму угодишь, Васенька, а хозяин другого возьмет. Вашего брата в Питере в десять раз больше, чем купцов.
До утра не мог уснуть Васятка. Совестно было перед Сеней за то, что не вернет ему книгу, да и хотелось знать, чем закончилась встреча Джеммы и Мартини.
К концу второго года службы, когда Васятке минуло тринадцать лет, Воронин назначил ему жалованье по пятерке в месяц. К книгам он пристрастился и читал запоем, но теперь скрывал их от хозяина. Сеня простил Васятке невозвратную потерю "Овода", заручившись согласием на дружбу.
- Где ты их достаешь? - поинтересовался Васятка.
- Подвезло, - независимо ответил Сеня. - Сын моего хозяина студент, он откуда-то приносит чуть ли не каждый день новую книгу. Почитает и на полку бросит, а я потихоньку их тащу. Дам тебе про графа Монте-Кристо - пальчики оближешь.
- Я про графов не люблю.
- Он только выдает себя за графа, а по правде простой матрос.
- В этой книге все понятно?
- Что непонятно, то пропускаю, - сознался Сеня.
- Я так не люблю, я все должен понять.
За два года отец только раз проведал Васятку. Зашел, поклонился купцу испросил:
- Как мой сынок, Фадей Фадеич?
- Исправный.
- Скоро домой вернешься, батя? - спросил Васятка у отца.
- На будущей неделе.
- Матери гостинец отдай, я для нее ситчику на платье припрятал и сладкие баранки.
Отец удивленно посмотрел на Васятку:
- Где взял?
- Хозяин в счет жалованья дал по своей цене, а баранки кухарка Луша собрала. Погоди, я сейчас принесу из кухни.
Принимая подарок, отец смущенно, но одобрительно потрепал сына по плечу. Ведь он никогда ничего не приносил жене, а Васятка с первой же получки купил матери гостинец.
Луша безмерно любила Васятку. Не потому, что мальчик жил одиноко, без материнской ласки. Мало ли одиноких ребят на свете! Вот до Васятки в лавке работал такой же паренек, но хозяин прогнал его, и Луша не жалела. Парнишка крал, дважды не пришел домой ночевать, а по утрам его, бывало, не добудишься. То ли дело Васятка: тихий, аккуратный, послушный. Купец лавку закроет, Васятка пол подметет, поднимется на кухню и говорит:
- Тетя Луша, делать-то чего? Дай подсоблю.
Печально сложилась у Луши жизнь. Сынок ее умер в пятилетнем возрасте, а муж в драке размозжил кому-то голову и был осужден на каторжные работы. У Ворониных она служила шестой год и прижилась. Бывало, посмотрит на Васятку, вспомнит про своего сынка, отвернется, вся слезами обливается. Васятка знал о ее тяжелой судьбе и утешал как мог.
Всю свою душу Луша вкладывала в Васятку - то сошьет ему рубаху, то свяжет теплые носки на зиму, накормит досыта, когда хозяев нет дома, припрячет для него сладкий пряник. Васятка платил той же привязанностью. Однажды он подошел к ней, посмотрел в лицо, потом вдруг рванулся, обнял за шею и поцеловал в щеку, а Луша сквозь слезы сказала:
- Сыночек, мне без тебя теперь жить никак нельзя.
Луша таила мечту, чтобы Вася лет этак за десять скопил деньжонки и открыл мануфактурную лавку, а она возьмет дом в свои руки и старость доживет не в людях, а как бы у себя. Но Вася разочаровал ее.
- Купца из меня не выйдет, - сказал он в ответ на ее предложение.
- Всю жизнь, что ли, в приказчиках?
- И приказчиком не буду.
Луша всплеснула руками. Она искренне считала, что о большем Васятке и не мечтать.
- Шутка ли сказать: своя лавка в торговом ряду!
- Не нужна она мне, тетя Луша.
- Как так не нужна? Тебе сам Фадей Фадеич мануфактуру в долг даст, без векселя на слово поверит.
- Не нужна, да и только.
- Чего же ты хочешь?
- Учиться.
- Ишь какой! Нешто Воронин шибко грамотный? Все счета в уме держит, аршин приложил, ножницами отрезал, а денежки в карман.
Вася безнадежно махнул рукой.
- Где тебе понимать, сынок, - не унималась Луша, - подрастешь, загоришься охоткой. Даром уговариваю.
Ночью Луша долго думала над ответом Васятки, пытаясь понять, почему он не тянется к богатой жизни, не хочет выбиться в купцы и зажить самостоятельно. Парнишка старательно работал, вел себя безукоризненно, и даже придирчивый Воронин не мог бы сказать о нем что-нибудь плохое. Такому бы дорога, а не хочет. Непонятна была Луше страстная и мятущаяся душа мальчика.
В шестнадцать лет Василий выглядел взрослым и не в меру серьезным. Третья дочь Фадея Фадеевича, Настенька, была старше Василия на год. С недавних пор она стала заглядываться на приказчика и делала это скрытно от всех, но не потому, что стыдно было признаться в том юноше, а потому, что боялась маменьки и папеньки, как называла родителей. Они не разрешали Настеньке показываться на кухне или сойти в лавку, но, живая и юркая, она ловко обманывала их, когда ей этого хотелось, и порхала по всем комнатам, залетая на минутку то на кухню, то в лавку.
И лицом и характером Настенька отличалась от сестер и даже от отца с матерью. О ней нельзя было сказать, что яблоко от яблони недалеко откатывается. "Не девка, а черт", - отзывались о Настеньке соседи, а Луша хорошо знала, что злые языки говорят: "Не Фадеича она дочка, а уж чья - догадываемся". Стройная и изящная, с золотыми локонами, свисавшими кольцами, с синими глазами и мелкими белыми зубами, она нравилась многим. Уж на что Василий был равнодушен к девчонкам, и то, увидев впервые Настеньку в длинном платье, залюбовался ею. Раньше он не выделял ее из среды таких же девчонок и никогда бы не подумал, что она может вызвать в нем интерес и даже какое-то особое волнение. Причесанная, как и сестры, у цирюльника, строгая, но с затаенным озорством в глазах, она выглядела красивой.
Как Настенька ни хитрила, но Лушу обмануть ей не удавалось. Чуткая Луша ревниво следила за хозяйской дочкой, боялась, что та украдет Васину привязанность. "А почему бы их не толкнуть друг к другу? - подумала она как-то трезво. - Хозяин отдаст ее за Василия, а его возьмет в компаньоны". Теперь Луша радовалась, что само счастье идет в руки Васятке.
- И до чего хороша Настенька, - как бы невзначай похвалила ее Луша, укладываясь спать.
Василий молчал.
- На тебя заглядывается, - добавила Луша, - все вижу.
- Мне-то что, - пробурчал Василий, - мне до нее дела нет.
- Ох, и не говори, Васятка, ни вот столечки не поверю, - и показала на кончик ногтя. - Чего тебе стыдиться? Настя не в сестер пошла. Те - дурехи, а она вон какая ягодка. И хороша и умна.
Василий продолжал молчать, боялся, - если заговорит, тут его Луша и заворожит. Настя ему очень нравилась, но внутренний стыд, свойственный юноше его возраста, не позволял ему в этом признаться даже самому себе, и он скорее дал бы себе отрубить палец, чем рассказать о своем чувстве к этой необыкновенной, как ему казалось, девушке. Их связывала тайна. Случилось так, что Настя однажды, крадучись, сошла на несколько ступенек по круглоспуску и, убедившись, что отца в лавке нет, а Вася, прикрыв руками книгу, украдкой читает, мгновенно очутилась внизу и ловко выхватила книгу.
- Отдайте, барышня, - строго попросил Василий.
Настя состроила презрительную гримасу.
- Я думала, что ты настоящий кавалер, - наигранно пристыдила она его.
Вася от удивления раскрыл глаза.
- Чего гляделки вылупил? - спросила она. - Как надела длинное платье, барышней стал меня величать и выкать. Брось, Васятка, не к лицу.
- Настя, богом прошу, уходи! Ненароком отец вернется - достанется мне.
Настя поняла, что Вася прав. Она бросила книгу на прилавок и внушительно сказала:
- Как закроешь лавку, приходи на угол Расстанной улицы, буду тебя ждать. Обманешь - пеняй на себя.
Вечером Василий нехотя вышел из дому и побрел к Расстанной улице, в конце которой стояла древняя часовенка купеческой богадельни. Кутаясь в ветхое пальтишко и пряча руки в карманы, он сетовал на себя всю дорогу, зачем идет на свидание. "Мы не пара, - размышлял он, - узнает ее папенька, и тогда делу конец: меня прогонит, а ее отлупит".
Настя в теплой шубейке, в высоких сапожках на шнурках и беленькой шапочке уже поджидала его, переминаясь с ноги на ногу. Увидя Василия, она рванулась к нему, безбоязненно взяла под руку и потащила по тихой и безлюдной улочке.
- Зачем звала? - спросил он, не поворачивая к ней головы.
- Будто не знаешь!
Настя остановилась, повернулась к Васе лицом и прижалась к его холодной щеке.
- Не балуй, не ровня ты мне. Я ведь только приказчик.
- Ну и что? - рассудительно возразила Настя. - Душно мне дома. Удрала бы с тобой куда глаза глядят.
- Ворованное счастье к добру не приводит.
- Что же мне делать? - прослезилась Настенька. - Рано или поздно руки на себя наложу. Мне вот учиться хочется, а маменька твердит, что детей рожать и без ума можно. "Я, говорит, неграмотная, а не жалуюсь. И ты так проживешь". - Она снова прильнула к нему, и он ощутил ее слезы на своих щеках.
- Не плачь, Настенька, - неуверенно пытался он ее успокоить, сознавая собственное бессилие, - слезами горю не поможешь. Ты папеньку уговори, - дескать, грамоту одну мало знать, надо наукам учиться.
- Говорила, а он твердит одно и то же: "Как маменька решит".
Они дошли до кладбища и возвратились. Из-за туч выплыла луна и осветила их слюдяным светом.
- Беги домой! - с трудом вымолвил он. - Хватится маменька, заглянет на кухню, догадается.
Положив свои руки на Васины плечи, она обвила их вокруг шеи, обдала его горячим дыханием и поцеловала в холодные губы. У Василия закружилась голова, но он нашел в себе силы незаметно отстранить от себя Настю.
- Беги, пока беда не стряслась, - прошептал он.
Она скорбно посмотрела ему в лицо и побежала.
После этого вечера Настя притихла, стала строже. Теперь она не носилась по комнатам, редко смеялась, каждую минуту тоскуя по Васе. Она готова была весь день убирать в лавке, лишь бы быть подле него, смотреть ему в глаза, шептать ласковые слова.
Василий не жалел о вечерней встрече у часовенки, ведь он первый раз в жизни изведал сладость поцелуя.
То ли Настя подсказала отцу, то ли сам Фадей Фадеевич, проникнувшись доверием к Василию за честную службу, сказал за утренним чаем в кругу семьи:
- Васю бы надо позвать на встречу Нового года.
Сойдя в лавку, Фадей Фадеевич по-обычному произнес:
- Поглядим, кого бог сегодня пошлет. - И неожиданно добавил: - Может, и никого. Кому охота теперь идти в лавку, когда кругом одни смутьяны.
- Это кто такие? - наивно спросил Василий.
- Которые против царя бунтуют.
- С чего это они, Фадей Фадеич?
- Вестимо чего хотят анархисты и антихристы.
Василий понял, о ком говорит купец.
…Полгода назад, когда в июльский день раздался оглушительный взрыв, Фадей Фадеевич всполошился, быстро закрыл конторку и сказал Василию:
- Нет, не с Петропавловской палит пушка. А ну-ка разведай, что случилось.
Василий стремглав выбежал из лавки и тут же столкнулся с Сеней.
- Где стреляют? - спросил возбужденный Сеня. - Пойдем узнаем!
Они побежали по Боровой улице до конца, пересекли железную дорогу, потом по Рыбинской к Обводному каналу. По Забалканскому проспекту скакали конные жандармы. Со стороны Варшавского вокзала шли люди и громко разговаривали. Василий и Сеня прислушались.
Через час ребята вернулись в лавки.
- Тебя за смертью только посылать, - сказал Фадей Фадеевич. - Совсем запропастился. Где был, что выведал?
- Министра убили, - с безразличием промолвил Василий.
- Господи, что же это делается! Среди белого дня! А какого министра?
- Какого-то Плеве.
- А убил-то кто?
- Студент. Фамилия его Сазонов, молодой, говорят…
С того дня прошло полгода. Ни Фадей Фадеевич, ни Василий не вспоминали про этот случай, а сейчас хозяин ни с того ни с сего заговорил о смутьянах.
- Этак и до нас доберутся, - произнес он, тяжело вздохнув. - Веселые дела пошли на Руси.
Посидев за конторкой с полчаса, он молчаливо проверил какие-то счета, потом поднялся, надел шубу, передал Василию ключ и наказал: