Василий, ошеломленный торжественностью, готов был подойти к рабочим, расспросить, зачем они идут на Дворцовую площадь, и стать рядом с ними, но мешала робость и внутренняя скованность. "Не буду спрашивать, а пойду за ними сторонкой", - решил он. И вдруг произошло то, чего ни он, ни кто другой не ожидал. Появившийся у Нарвских ворот эскадрон драгун с обнаженными шашками врезался в толпу. Раздались крики, детский плач, но рабочие не смутились, замкнули брешь и, построившись рядами, двинулись по улице. Эскадрон возвратился, вторично врезался в толпу, но уже сзади. В морозном воздухе, как предостерегающий клич, заиграл рожок, вслед за ним раздался залп. Многие упали, беспомощно размахивая руками. Снег обагрился кровью.
Василий шарахнулся в сторону. Он видел, как стреляли солдаты, падали люди. В исступленном оцепенении он взбежал на Новокаменный мост, пересек Обводный канал и бросился по Садовой улице к Невскому проспекту. Юркий, он ужом извивался среди шедших к Дворцовой площади. И здесь он услышал рассказы людей, прибежавших с Васильевского острова и со Шлиссельбурге кого тракта.
- На Невской заставе нас встретили казаки, - задыхаясь от бега, рассказывал рабочий лет тридцати, все время подергивавший правым плечом, будто собирался кого-то подсадить, - стали теснить, сбивать с ног, топтать. Куда податься? Перед нами забор. Будь что будет. Мы на него. Повалили - и прямо на лед Невы. Дворами и окольными улицами прибежал сюда. Братцы! - вдруг взмолился он. - Что же это делается? А где отец Гапон?
- Идет с Нарвской заставы, - крикнули в толпе.
В толпу врезался с оторванными карманами на пальто и со съехавшей набок ушанкой рабочий и упал на снег. Его подняли.
- Откуда? - спросили у него.
- С Васильевского острова, - заплетающимся языком ответил рабочий. - Солдаты стреляют, убитых хватит на целое кладбище.
Растерянность и уныние охватили демонстрантов. Никто не знал, что делать. Вдруг кто-то крикнул:
- Гапон ведет людей!
По Садовой улице и Невскому проспекту шли рабочие. Они несли портрет царя, хоругви, кресты и иконы. Толпа расступилась, чтобы дать пройти священнику, а потом сомкнулась, и по широкому проспекту полилось человеческое море, впитывая в себя все новые и новые людские потоки. Стоявшие на углу Садовой улицы и Невского проспекта солдаты при виде портрета царя, икон и крестов отошли, и люди двинулись к Зимнему дворцу. На Дворцовой площади уже давно стояла многотысячная толпа в ожидании Гапона. Вокруг площади и в центре ее, у Александровской колонны, - кавалерия. Шаг за шагом кавалеристы настойчиво отжимали толпу к решетке Летнего сада и к зданию Адмиралтейства.
Когда рабочие вступили на площадь, раздался сигнал горниста, который был воспринят как начало предстоящего торжества - встречи царя с народом. Горн замолк, но тут же раздался ружейный залп. Шедшие впереди зашатались, портрет царя повалился на снег. Тяжелые сапоги упавшего замертво рабочего легли на раскрашенное лицо царя. Первые ряды остановились, подались назад, но толпа, напирая, несла их вперед, а залпы не прекращались. Щелкали ружейные затворы - и снова залп. Кто падал навзничь, кто лицом в снег, кто ползал на коленях. Люди топтались на месте, потом волна понесла их в разные стороны. Над Дворцовой площадью смешались в морозном воздухе проклятия, плач, стоны и выстрелы.
- Убийцы! Палачи! От японцев бегаете, а в своих стреляете! - несся крик по всей площади.
Василий с трудом пробрался к зданию штаба в створчатый портал, но здесь его сжала бежавшая толпа. Рядом с ним очутилась молодая женщина в белом полушалке, с ребенком на руках. Глаза на ее худом лице горели безумным блеском. "Задушат его!" - кричала она исступленно. Схватив женщину под руку, Василий увлек ее через портал на Мойку. Здесь она побежала вдоль канала. Василий посмотрел ей вслед. Он увидел, как она остановилась, поднесла к своему лицу ребенка, приподняла край одеяльца и дико закричала. Ужас охватил Василия.
Ночь Василий провел беспокойно. Перед ним маячила высокая Александровская колонна, каменные лица солдат, бегущие люди. Они падали, силились подняться, их гнал животный страх. Они проклинали Гапона, царя, солдат. Василий как в ознобе съежился, вспоминая события дня. Тоскливая и бессильная злоба не покидала его. Лоб покрылся холодной испариной. Хотелось пить, но не хватало сил подняться, а звать Лушу было совестно. Только на рассвете он уснул тяжелым сном.
Луша поднялась по-обычному рано и удивилась, что Василий еще спит. Она подошла к сундуку, на котором он теперь еле умещался, согнув ноги в коленях, и увидела его пылающие щеки. Дотронулась до лба - горячий. "Надо лавку открывать", - подумала она и решила его разбудить, но в эту минуту в приоткрывшуюся дверь просунулась голова Насти.
- Луша, - прошептала она, - папенька наказывал не открывать сегодня лавку. А Вася-то еще спит?
- Спит, да весь горит.
- Заболел? - испугалась Настя и, войдя в халатике на кухню, подошла на цыпочках к сундуку и взглянула на лицо Василия. И вдруг засовестилась за отца, который равнодушно смотрел на то, как живет Василий, не имея своего угла. На глазах у нее показались слезы, она поспешила уйти.
Василий проснулся только днем с головной болью. Луша подошла к нему.
- Занемог? - спросила она участливо.
Он посмотрел на нее широко раскрытыми глазами.
- Тихо на улице?
- Лежи, - прикрикнула Луша, - наказывала вчера не ходить, а ты свое. Вырос, небось самостоятельный, теперь мое слово для тебя не закон. Лежи!
- Голова болит, а тело крепкое.
Василий поднялся, оделся и подошел к миске умыться. Луша слила ему из кружки. Потом он поел и сразу почувствовал облегчение. Он вспомнил, что со вчерашнего утра у него во рту не было и маковой росинки.
- Настенька приходила, - таинственно прошептала Луша, - хозяин наказал не открывать сегодня лавку.
- Да ну их всех к лешему.
- Что с тобой, Вася? Ошалел, что ли?
Василий с трудом улыбнулся, желая загладить свою вину:
- Кабы ты своими глазами поглядела то, что я вчера видел, - возненавидела бы лавку, купцов, попов и самого царя.
- Не нами они выдуманы, не нам их менять.
- Значит, так до гроба будем жить?
- Зачем же? Вот ты, к примеру, приказчик, а можешь стать купцом.
- Я да купцом? - возмущенно перебил Василий, - Пропади все пропадом… Людей-то сколько перебили вчера! Сколько сирот и вдов останется!
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Настя тяжело переживала равнодушие Василия, но мириться с этим не хотела. "Не мытьем, так катаньем, но я привяжу его к себе", - думала она, уверяя себя в том, что Василий с годами смирится, полюбит ее и тогда они поженятся. И вместе с тем не могла представить себе, как Василий будет жить в их доме со вздорной маменькой и сестрами.
При всяком удобном случае она спускалась в лавку и слезно просила свидания. Василий был неумолим. И вот однажды, когда она, стоя у конторки, бросила резкое слово Василию, в лавку вошел тот самый молодой человек, который под Новый год так жеманно пригласил Настю танцевать. Василий узнал его и подумал: "Вот такого ферта не жаль пугнуть". Опираясь пальцами на край прилавка, он с презрением посмотрел на него, меж тем как Настя, изменившись в лице, гордо спросила:
- Какими судьбами, Геннадий Ардальонович?
- Шел мимо, дай, думаю, зайду, - ответил он, галантно расшаркиваясь перед Настей.
- У нас через лавку хода нет в квартиру, - заметил Василий.
- Не в свое корыто не суйся, - огрызнулся Геннадий Ардальонович.
- Много ли корысти в таком корыте, - покачал головой Василий.
- Хам, не с тобой пришел разговаривать.
Василий вышел из-за прилавка и приблизился к Геннадию Ардальоновичу:
- Эй ты, погремушка, гляди, как бы я тебя не вышвырнул на улицу.
Лицо у Геннадия Ардальоновича перекосилось и покрылось пятнами. Настя с чертовским весельем смотрела то на него, то на Василия, но не вмешивалась. Никогда она не видела Василия таким сердитым.
- Я… я расскажу Фадею Фадеевичу, и ты… ты вылетишь вон, - заикаясь пригрозил Геннадий Ардальонович.
Василий без слов повернул Геннадия Ардальоновича к себе спиной, ухватил правой рукой за меховой воротник, подтолкнул без труда к двери и, открыв ее, вытолкал непрошеного гостя, дав хорошего пинка коленом.
Настя, сдерживая смех, выскочила из-за конторки, подбежала к Василию и, не дав ему опомниться, быстро поцеловала в щеку.
- Ловко ты его отделал.
- Иди к себе наверх! - строго сказал Василий. - Все вы одного поля ягоды.
Настя мгновенно преобразилась. Ее лицо сразу приняло независимый вид, и она, напустив на себя строгость, певуче произнесла:
- Ты со мною помягче, я могу коготки показать.
- Идите из лавки, барышня, - деловым тоном предложил Василий, - иначе папеньке скажу, что мешаете работать.
Настя промолчала и, высоко задрав голову, поднялась по лестнице в квартиру.
Сеня забежал в лавку и, убедившись, что хозяина нет, таинственно сообщил Василию:
- Нашел такую бумажку, что беспременно в полицию надо отнести.
Василий впился глазами в крупные печатные буквы и читал вслух:
- "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
Граждане! Вчера вы видели зверства самодержавного правительства! Видели кровь, залившую улицы! Видели сотни убитых борцов за рабочее дело, видели смерть, слышали стоны раненых женщин и беззащитных детей! Кровь и мозги рабочих забрызгали мостовую, мощенную их же руками. Кто же направил войско, ружья и пули в рабочую грудь? - Царь, великие князья, министры, генералы и придворная сволочь.
Они - убийцы! - смерть им! К оружию, товарищи, захватывайте арсеналы, оружейные склады и оружейные магазины. Разносите, товарищи, тюрьмы, освобождайте борцов за свободу. Расшибайте жандармские и полицейские управления и все казенные учреждения. Свергнем царское правительство, поставим свое. Да здравствует революция, да здравствует учредительное собрание народных представителей! - Российская социал-демократическая рабочая партия".
- Кто тебе сказал, что листовку надо отнести в полицию? - спросил Василий, еще больше озлобясь после стычки с Геннадием Ардальоновичем и Настей.
Сеня мямлил. Василий посмотрел на него недобрым взглядом, сложил листовку вчетверо и, спрятав в карман, сказал:
- Дурак! Принесешь, а тебя спросят, где взял. Начнешь мэкать, и тебя сразу сцапают да в кутузку. Не рад будешь.
- Чего кричишь? - испуганно отступил Сеня. - Нешто сам не понимаю? Надо ее на забор наклеить.
- Завтра ночью наклеишь, а сегодня я еще раз ее почитаю.
Оставшись один, Василий подошел к конторке, положил на нее локти и уперся руками в лицо. Так он любил думать. "Неужели можно жить без царя? - размышлял он. - В листовке так и написано - правительство поставим свое. Это не про меня думают: я еще молод и не рабочий, а только приказчик у купца второй гильдии. Неужели же рабочие, которых я видел у Нарвской заставы, смогут управлять, как царь со своими министрами?" Все перемешалось в голове, и трудно было решить этот вопрос, но неожиданно у Василия мелькнула мысль: "Почему бы не пожить без царя, - может, без него и лучше". Даже злость его взяла, что не с кем поговорить, разузнать. "Надо бросить лавку и уйти на завод. Руки у меня крепкие - работы не боюсь, а на заводе сразу пойму, что к чему". Но тут же возникли новые сомнения - где жить, кормиться? "Неужели Фадей Фадеич не позволит остаться на кухне?"
Мысли Василия были прерваны приходом хозяина. Он направился прямо к конторке. Василий уступил место и отошел к прилавку. Хозяин открыл конторку, долго рылся в счетах и лукаво спросил:
- Зачем с благородными людьми задираешься?
- Это вы про кого, Фадей Фадеич?
- Ну хотя бы с Геннадием Ардальоновичем.
- Не задирался я с ним, - спокойно ответил Василий, - взял за загривок и вышвырнул на улицу. А больше ничего. У меня на полках товар, в конторке деньги, мне за все отвечать. Я никому не позволю в лавке своевольничать.
Фадей Фадеевич заинтересованно слушал.
- Мне Геннадий Ардальонович говорил иное.
- Так вы позовите его, я уступлю ему мое место.
- Это ты брось, я тебя не отпущу.
- Так не корите. И без Геннадия Ардальоновича тошно жить.
Хозяин с удивлением посмотрел на Василия. Он привык к тому, что перед ним всегда стоял послушный деревенский парень, а он, Воронин, его благодетель.
- Надбавку хочешь? - догадался Фадей Фадеевич.
Василий не ответил и отвернулся. В эту минуту хозяин понял, что Василию пора занять иное место, а отношение всей семьи к нему должно измениться. Вовек не найти такого преданного приказчика. По существу, он управляет всей лавкой, ведет счета и переписку, распоряжается бесконтрольно деньгами, а честность его фанатична. Родной сын так не вел бы дело отца, а норовил бы присвоить малую толику денег. "Не парень, а клад", - подумал Фадей Фадеевич и добавил:
- Чего молчишь? Может, у тебя другой какой гнет? Сдается мне, что ты на Настеньку засматриваешься.
- Ни к чему эти разговоры, - ответил Василий. - Что Настасья Фадеевна мне нравится - не таю, но мы не пара.
- Зря! Мне ты люб. Из тебя через пяток лет купец на славу выйдет.
Такого разговора Василий не ожидал. Вот бы Луше услышать эту речь! И льстить не надо, а только низко поклониться и поблагодарить благодетеля, что судьбе угодно было улыбнуться ему, деревенскому парню. А дома-то как обрадуются отец с матерью, по всей деревне говорить будут: "Васька-то, гляди, купцом заделался, барином по Питеру ходит". Но в эту минуту перед глазами возникла Дворцовая площадь с грозной колонной, и ненависть, словно тошнота, подступила к горлу.
- Не быть тому, Фадей Фадеич. Настасья Фадеевна сама по себе, а я сам по себе. Она необыкновенная барышня, большого, можно сказать, ума, даже таланта. Дайте ей волю в науках - не пожалеете.
Таких речей Фадей Фадеевич не слышал. Сколько приказчиков встречал на своем веку - все норовили обмануть хозяина, обсчитать, утаить. У всех подобострастие в лице, готовы стоять на задних лапках. А этот горд, копейки лишней не возьмет, да и не радуется тому, что за него могут отдать красивую купеческую дочь с приданым. "Что бы это могло быть?" - удивился Фадей Фадеевич и спросил:
- Почему не о себе заботишься, а о Настеньке?
Василий обрадовался неожиданному случаю объясниться с хозяином начистоту.
- Не все люди на один манер, - ответил он, - кто во сне видит себя купцом, кто зарится на хозяйские деньги. А мне ни того, ни другого не надо. Учиться бы мне, да денег за меня никто платить не станет. Через год пойду на фабрику рабочим. Про меня и весь сказ. А Настасье Фадеевне беспременно помогите, вы ей родитель, у вас деньги есть.
- Про Настеньку - это особая статья. Может, ты и прав, но моя Гликерия Филипповна - баба капризная. Мне с ней совладать труднее, чем с чертом. Вот тебя я не понимаю. Неужели на фабрике лучше, чем у меня? Волю я тебе дал полную, доверие мое ты оправдал - и я к тебе с почетом, хотя тебе только семнадцать годов. Опять же в дом хочу тебя взять на полных правах и комнату выделить.
- Не надо мне, Фадей Фадеич, в ваши покои идти, я от Луши не уйду.
- Она тебе не мать.
- Зато я у нее в долгу.
Фадей Фадеевич молча пошел к лестнице. Взойдя на несколько ступенек, он обернулся и пробасил:
- Я тебе сказал все, а ты делай как знаешь.
Весной в доме Воронина появился студент, приглашенный для занятий с Настей. Если он проходил в квартиру через лавку, то Василий, как бы ни был занят, неизменно приветствовал его первый и вежливо приглашал:
- Милости просим, Николай Николаевич!
Студент в свою очередь снимал фуражку и отвечал:
- Благодарствую!
Занятия настолько увлекли Настю, что она теперь редко тревожила Василия. Она не догадывалась, почему отец наперекор матери неожиданно решил обучать ее наукам и пригласил студента, которого ему рекомендовали как вполне благонадежного человека. О разговоре Василия с ее отцом она не знала. Когда Настя проходила через лавку на улицу или домой, Василий старался ее не замечать. Это злило ее, она готова была надерзить ему, но в присутствии покупателей не решалась.
По воскресным дням Василий уходил из дому. Никто не знал, что он посещает Пушкинскую библиотеку на углу Рузовской улицы и Обводного канала и читает там книги. Больше всего ему нравились "Князь Серебряный" А. Толстого и "Два Ивана, или Страсть к тяжбам" Нарежного. Не раз он пытался заговорить с Николаем Николаевичем о чтении книг и о своем желании учиться, но не хватало смелости. Прошло несколько месяцев, и только осенью, воспользовавшись случаем, когда в лавке никого не было, рискнул остановить студента.
- Осмелюсь спросить у вас, Николай Николаевич, каковы успехи Настасьи Фадеевны?
Студент добродушно посмотрел на Василия:
- Ex nihilo nihil!
- Это как же понимать? - с оттенком удивления спросил Василий.
- В прямом смысле.
Лицо Василия выразило растерянность.
- Прошу не гневаться, Николай Николаевич, но я своим умишком не понял ваших немецких слов.
- Это латынь, молодой человек. Ex nihilo nihil означает: из ничего не выйдет ничего.
Василию показалось, что его ударили обухом по голове.
- Неужели же наша барышня неспособная?
- Да, молодой человек, nuda veritas - голая истина!
- А я-то думал…
- О sancta simplicitas! О святая простота! - воскликнул студент и тут же перешел на прозаический язык: - Мамзель годится для танцев и иных мирских утешений, или, как сказал поэт, рожденный ползать - летать не может.
- Осмелюсь возразить, Николай Николаевич. По-вашему выходит, - и здесь он ответил студенту в тон, - не в свои сани не садись.
- Хотя бы так.
- Не согласен, - решительно возразил Василий. - Настасья Фадеевна не в счет, могла быть ошибочка. В торговом деле, к примеру, это часто случается. Но ежели я, по вашему уразумению, рожден мужиком, то мне науки вовек не освоить? Значит, рабочий министром стать не может?
- Допустим! - неопределенно пожал плечами студент.
- Уж вы нашего брата к себе не допустите, - с укором сказал Василий, - над купеческими дочками смеетесь, а чем они хуже вас? Рабочие когда-нибудь все поставят на место.
Последние слова он произнес негромко и даже нерешительно, но с надеждой. В столице и во всей стране было неспокойно, министра Святополк-Мирского уволили, назначили Булыгина, войну с Японией закончили позорным миром, Каляев бросил бомбу в дядю царя, великого князя Сергея Александровича, полиция охотилась за революционерами. Студент не мог принести вреда ему, Василию, но не хотелось выдавать своих мыслей - такой разболтает повсюду, дескать, у купца Воронина молодой приказчик крамольные речи ведет.
Николай Николаевич многозначительно посмотрел на Василия и, посвистывая, вышел из лавки на улицу.
С того дня он все чаще приходил к Ворониным через лавку и нередко сам произносил первый:
- Желаю здравствовать, молодой человек!
Василий чувствовал в этом приветствии легкую насмешку, но неизменно был вежлив:
- Милости просим, Николай Николаевич!