Проплыла под крыльями ее вершина, показался пологий обратный склон, и самолет, ломая от удара ноги колес, распластался на ровной, точно специально приготовленной для него площадке.
Левый крайний мотор сделал несколько пульсирующих оборотов и замолк, на этот раз навсегда. Люди были спасены.
2
Лето 1943 года. Сиротливая, безлунная ночь раскинулась над тесным Азовским морем. Холодный свет далекой звезды изредка блеснет то здесь, то там, но тут же, смятый легкой набежавшей волной, тонет в черной воде. На земле же абсолютный мрак - война плотно прикрыла ставни и задернула шторы окон, погасила уличные фонари.
В черном небе, на полуторакилометровой высоте, невидимый, летит самолет - с земли только чуть слышен гул двух его моторов. В природе все спокойно, небо ясное, и ветерок пошаливает лишь внизу, у самых берегов, в звонких зарослях высохшего камыша.
На борту самолета груз: боеприпасы, медикаменты. Конечный пункт маршрута - Симферополь. Подходы к городу с суши закрыты вражескими зенитками. Если же лететь через море, часть полета будет проходить в более спокойной обстановке. Только поэтому командир корабля А. 3. Быба, один из лучших летчиков подразделения Гражданского воздушного флота, избрал путь через море.
До чего же хорошо, когда в полете все ладится: моторы в унисон поют свою могучую песню, стрелки приборов на местах, а штормы и грозы бушуют где-то далеко-далеко. Тогда у летчиков поднимается настроение, и каждый сознает себя вне опасности, даже если выполняет очень рискованное боевое задание.
Но вот в голоса моторов вклинивается посторонний звук, дрогнули стрелки приборов - что-то нарушило привычное равновесие полета, и машина вдруг кажется одичавшей, готовой выйти из повиновения, а у тебя появляется недоверие к ней. Это - опасное чувство, и нужна немалая сила воли, чтобы подавить его, пересилить себя и вспомнить, что самолет - машина, которая подчиняется знающему и умелому человеку.
Лучше, чем самого себя, знал свой самолет и моторы бортмеханик Гроховский. Еще не взглянув на приборы, он по звуку левого мотора понял, что дело неладное. Несколько секунд спустя это поняли и пилоты. А внизу по-прежнему плескалось Азовское море, далекое от самолета, но готовое при первой возможности поглотить его.
- Свернем к берегу, - предложил второй пилот.
- Да, пожалуй, - согласился внешне всегда спокойный Быба.
- Нет-нет, командир! - настойчиво воскликнул Гроховский. - Мотор не станет, уверяю вас…
Десятки раз летал Быба с бортмехаником Гроховским на линию фронта и в тыл врага, уважал его опыт и знания, верил ему. А нет для командира ничего ценнее в воздухе, чем вера в членов своего экипажа и бодрящее, дружеское слово.
Самолет мчался по заданному маршруту. Но это был полет на нервах. Левый мотор то сдавал, то забирал вновь…
Гроховский внимательно оглядел приборы и заметил, что обороты левого винта неустойчивые. Прильнул к окну, осветил на несколько секунд мотор фонариком. Опытным глазом уловил быстрые поперечные колебания всего мотора и без труда определил причину: свечи в цилиндрах забросало маслом. Действуя высотным корректором и наддувом, прожег свечи. Ровный гул моторов стал звучать приятной музыкой, стрелка оборотов левого винта вернулась на свое место.
- Работает! - весело сказал Быба.
- Работает, командир…
- Как часы, - добавил довольный второй пилот.
- Тоже мне, сравнил… - засмеялся Гроховский. - Но всякие часы так работают, как этот мотор!
Но не прошло и пяти минут, как левый мотор снова затрясся, и даже с большей силой, чем прежде.
- М-да, "часы"…
- Ничего, ничего, командир, я сейчас… - И Гроховский опять прожег свечи.
Пролетели каких-нибудь "пару шагов" (то есть километров двадцать), и… лица пилотов опять стали серьезными, потом хмурыми: "часы" явно барахлили.
- Сейчас, сейчас, командир, - приговаривал Гроховский. - Идем дальше! Вот мотор снова забрал… А ну, давай, давай еще оборотики… Вот так… Он не имеет права замолчать, командир!
Задание было выполнено…
Почти всю войну Иван Александрович летал на воздушных кораблях Аэрофлота в качестве бортмеханика, не оставляя надежды стать пилотом.
Лишь в конце 1944 года начальник Главного управления ГВФ издал приказ: "…Бортмеханики, имеющие налет свыше 3000 часов и желающие стать вторыми пилотами, могут быть переучены, при условии…"
Всем далее указанным условиям вполне отвечал и бортмеханик первого класса Иван Александрович Гроховский. Налет его давно перевалил за 3000 часов, за боевые заслуги он был награжден двумя орденами и несколькими медалями. Командование не могло не уступить его настойчивым просьбам.
Расставшись с боевыми друзьями, Гроховский покинул Польшу, где в то время базировалось его подразделение, и уехал на курсы высшей летной подготовки.
ОТ МОСКВЫ ДО АЛЯСКИ
1
Ночь. Плотная. Мрачная. Сквозь высокую облачность до земли, погруженной в жесткий мрак, не доходит ни один светлый лучик.
На небольшой высоте летит двухмоторный самолет. Еще летом это был серебристый красавец, перевозивший веселых пассажиров из Москвы на берега Черного и Каспийского морей, из Ростова-на-Дону - в Киев, Минеральные Воды.
А сейчас его благородная окраска сменилась зелено-черным камуфляжем - цветом войны. На мягких креслах, в проходе и в багажниках лежат ящики с медикаментами и боеприпасами… В самолете почти нет освещения, даже аэронавигационные огни на консолях крыльев и хвосте погашены. Только приборная доска иллюминована светящимися стрелками и цифрами приборов. Но свет этот зеленовато-мертвый, неуютный.
В пилотской кабине - летчик-миллионер командир корабля Иван Терентьевич Шашин, второй пилот Барков, бортмеханик Петровичев и бортрадист Катымян. У турельной установки - стрелок Харченко. Пятеро ростовчан молча летят в московском небе. Каждый занят своим делом.
Все вокруг темно, и нелегко отыскать Дорогобуж, возле которого находятся бойцы конной армии, попавшие в окружение. Они с нетерпением ожидают самолет.
Еще и еще раз сверяют свои расчеты Шашин и Барков. Пора!
Барков приоткрывает форточку, просовывает в щель ствол ракетницы и дает условный сигнал. Несколько минут спустя внизу, также в условленном порядке, засветились костры, на землю полетели первые сотни килограммов груза…
- "Мессеры"! - услышали пилоты громкий голос Харченко.
Пригнув голову и глянув вправо, Иван Терентьевич увидел две едва заметные вытянутые акульи тени с короткими языками зеленоватых выхлопов мотора вместо плавников. "Мессеры" пролетели совсем рядом и обстреляли самолет.
- Горит! - испуганно воскликнул второй пилот.
- Что? - спокойно спросил Шашин и резким маневром кинул самолет вправо, чтобы очутиться где-то позади вражеских истребителей.
- Правый мотор…
Шашин внимательно посмотрел в окно кабины.
- Да это всего лишь выхлоп… Сбрасывайте груз! - сказал он.
Через три-четыре минуты "мессеры" вновь отыскали в черном небе самолет-невидимку и вторично атаковали его.
- Стреляют! - нервно крикнул второй пилот.
- Кто?
- "Мессеры"…
- Для того они вокруг нас и крутятся. Черт с ними! Сбрасывайте груз…
Шашин ловким маневром ушел из-под огня вверх, а потом, отжимая от себя штурвал, стал набирать скорость. Разгадав его намерение, истребители тоже свечой взмыли вверх и сбросили на маленьких парашютах осветительные ракеты.
Над лесом повисли две огромные синевато-белые медузы, и в широких лучах ослепительного света как бы запутался большекрылый силуэт двухмоторного самолета. Сверху на него метнулись две узкие, вытянутые тени.
- Теперь надо уходить всерьез, - сквозь зубы произнес Шашин и развернул самолет на юг.
- Куда? - недоумевал Барков. - Там же фашисты…
- Зато зениток меньше, чем на линии фронта, - пояснил командир.
- Лучше уйти в другую сторону.
- В какую? - удивился Шашин.
- Ну а как же мы тогда вернемся?..
- У нас еще две с половиной тонны груза.
- А если… - Барков не окончил фразы и угрюмо замолчал.
- Для того-то мы с тобой и сидим здесь, чтобы не допустить этого "если"… - сказал Шашин. - Пока не выполним задания, не вернемся.
Более тридцати минут кружил Шашин над вражеским тылом и, окончательно сбив с толку истребителей, незаметно вернулся к Дорогобужу. Внизу вновь тускло засветились костры на жаровнях, и вниз полетели ящики с боеприпасами.
2
…Шашина вызвали в штаб поздно вечером.
- Немедленно готовьтесь к вылету, - сказали ему. - В Н-ском партизанском отряде вас ожидают несколько наших летчиков, сбитых в недавних боях. Необходимо срочно вывезти их оттуда. Сами знаете обстановку… Горючего берите в обрез, чтобы больше была загрузка.
Час спустя Шашин был в воздухе. Полет предстоял недолгий, но рискованный. Шел на высоте около тысячи метров - забираться выше не было нужды. Летели без каких-либо происшествий. Можно было подумать, что никакой войны нет, и они летят обычным ночным пассажирским рейсом.
Подлетев к месту базирования партизан, сразу увидели на земле сигнальные огни и спокойно зашли на посадку.
- Выпустить шасси, - приказал Шашин.
- Есть шасси! - откликнулся бортмеханик.
Вдруг с земли по ним ударили плотным огнем.
Иван Терентьевич резко развернул машину вправо, а бортмеханик убрал шасси.
- Не узнали? Или это не партизаны? А как же сигнальные огни?
Прошло полчаса, прежде чем черную ночь вокруг самолета перестали прорезать светящиеся пулеметные трассы и звезды разрывов зенитных снарядов. Лавируя под обстрелом, отклонились к северо-западу от Москвы. Рассчитали новый курс - и на базу. Теперь определенно летели над своей территорией и были спокойны.
Иван Терентьевич закурил и хотел сказать товарищам что-то озорное, как вдруг перед самолетом возник огненный веер из тонких золотистых пунктиров. Возник и исчез!.. Иван Терентьевич крякнул, но на всякий случай отвернул влево. Теперь на пути машины возникло два таких веера, стреляли с земли.
- Что за черт?
Дали с борта условный сигнал ракетой: "Я свой", но с земли по-прежнему стреляли, не допуская к городу. Недоумение экипажа достигло предела. Не успели принять решение, как бортмеханик доложил:
- Командир, горючки у нас осталось с гулькин нос.
Это означало, что бензина хватит на 15–20 минут полета.
- Понял, - спокойно ответил Шашин и, снизившись, стал присматриваться к земле, выискивая удобное для посадки место.
Вышедшая из-за туч луна облегчила поиски - решили не пользоваться осветительными ракетами, чтобы не демаскировать себя.
Серебристый снег тускло отсвечивал, скрадывая неровности почвы. Больше приходилось действовать наугад.
- М-да, для летних дач места живописные, - оценил Иван Терентьевич, - но для посадки - ничего хорошего…
Садились на самой малой скорости. Самолет мягко зарылся в снег и, пробежав всего метров сто - сто пятьдесят, остановился. Выключили моторы. Открыли окна пилотской кабины, прислушались: тишина. Особая, настороженная тишина войны с отдаленным гулом орудий…
Немного поспали, по очереди. С рассветом пошли на поиски. В трех километрах - колхоз. Сообщили по телефону в штаб, чтобы знали, что все в порядке, и не тревожились. Разыскали две бочки бензина. С помощью колхозников доставили их к самолету и принялись за устройство взлетной полосы.
Лесная опушка немного уклонялась к югу и упиралась в высоковольтную линию. Ширина опушки метров сто, снега - по грудь. А основная техника - лопата, мозолистые руки и упорство.
Когда немного расчистили поляну, Шашин воткнул лопату в сугроб и сказал:
- Всё. Пусть теперь и наша кораблина трудится! Заливай горючее.
Заправили баки, запустили моторы, и Шашин сел к штурвалу. Моторы взревели, рванули машину вперед.
- Как тигры ревут! - удовлетворенно воскликнул бортмеханик, понявший замысел командира.
Позади самолета из-под винтов неслись снежные вихри, словно здесь работала снегоочистительная катапульта. Прорулив трижды взад и вперед и разметав на полосе большую часть снега, Иван Терентьевич скомандовал:
- А теперь пустим в ход ноги…
Около часа все, кто принимал участие в подготовке "аэродрома", утаптывали снег перед самолетом. Когда солнце стало клониться к горизонту, Иван Терентьевич решил взлетать.
…Тяжелый самолет грузно покатился под уклон, медленно набирая скорость. Больше всего теперь доставалось моторам - они работали на максимальном режиме. Лишь у самого края площадки машина оторвалась от земли и, неуклюже раскачиваясь, полезла вверх.
Через 30 минут Шашин посадил самолет на бетонную полосу базы. Докладывая командиру, впервые взволновался.
- Это же хамство, - возмущался он, - свои - и обстреливают!.. Сигналов не знают: я им даю ракету, а они…
- Не горячись, Иван, - улыбнулся командир. - Ты бы им лучше спасибо сказал.
- Им?! Спасибо?! За что?
- За то, что не пустили тебя к городу. Зенитчики знали, что ты летишь, но в это время уже были подняты аэростаты заграждения, и ты мог поцарапаться о них. Понял?
- Ах, вот как! - улыбнулся и Шашин. - А я их крыл на чем свет стоит… Ну, спасибо им, молодцы…
- Ближе к делу. Пока отправляли тебя, гитлеровцы пронюхали о площадке и так развернулись, что партизанам пришлось немедленно уйти на другое место. Сейчас мы имеем их новые координаты. Пойди отдохни.
- Потом, товарищ командир.
- Нет, сейчас. Полетишь через два часа. А теперь - спать!
- Понял.
…Снова ночь, черное беззвездное небо и мерный гул моторов. Шашин отыскал новую базу партизан, тщательно сверил сигналы и, сделав полукруг, сел на длинную и ровную просеку в густом лесу.
Едва успел выключить моторы, как самолет окружили партизаны и нетерпеливые летчики.
Шашин высунулся из кабины и весело крикнул:
- Авиация здесь?
- Здесь! А кто это?
- Да никак Шашин!
- Иван Терентьевич, забирай поскорее, а то Батя совсем подзажал нас!
- Это вы мне покоя не даете, - послышался чей-то звучный голос.
Иван Терентьевич вылез из самолета и поздоровался.
- Забирай этот беспокойный народ! - сердито сказал Шашину командир партизанского отряда.
- Что, Батя, авиаторы вам не по душе стали?
- Да пристают, дьяволы! Дай, мол, нам оружие, мы пока тебе поможем… Говорю им: на земле без летчиков обойдемся, я же за вас ответственность несу. А они меня бессовестным называют. Видал таких?.. Африканцы горячие!..
- Правильно говорим, - прервал его один из летчиков.
- В общем, передаю тебе этих хлопцев. А вы, ребята, не подкачайте да не поминайте лихом.
- Ну, счастливо оставаться, товарищи. Спасибо вам за приют и ласку.
- Ладно, чего там… Торопись, Иван Терентич, пока темно.
Той же ночью Шашин доставил летчиков на один из московских аэродромов. Прощались коротко и просто - всех снова ожидали боевые дела…
3
Осажденный Ленинград сражался. Но было так тяжело, что время осады исчисляли днями; неделя - большой промежуток в условиях тех героических боев: семь листков казались толще всего календаря.
Но если ленинградцы считали каждый день, то летчики, помогавшие им, вели счет времени часами. Они совершали по два, три и даже по четыре вылета в течение суток из Тихвина через Ладогу в Ленинград и обратно. Летали преимущественно днем. Это было труднее и во сто крат опаснее, чем ночью, но так требовала обстановка.
Более трех месяцев ежедневно на голубой Ладожской трассе курсировал самолет Шашина.
Однажды вылетели из Тихвина группой в 18 тяжело груженных воздушных кораблей. Впереди летели ростовчане Шашин и Романов, москвич Киреев, ташкентец Джантиев, позади - остальные. На флангах группы и выше нее шли наши истребители сопровождения, а еще выше все небо затянула сплошная облачность. Видимость отличная. Летели сомкнутым строем, бреющим. Внимательно осматривались.
Гитлеровцы не раз предпринимали попытки сделать полеты через Ладогу для советских летчиков невозможными. И в этот раз из облаков высыпало несколько десятков "мессеров". Часть из них сейчас же связала боем истребителей прикрытия, другая ринулась на воздушные корабли.
В первые же минуты боя был сбит самолет Джантиева. Героический экипаж ташкентца погиб в водах озера. На другом самолете был убит москвич Киреев, управление полностью принял второй пилот. Группа рассредоточилась, но продолжала путь к Ленинграду.
Озеро осталось позади.
Внизу скользили мелкие населенные пункты, леса, буераки. Теперь каждый летчик действовал самостоятельно. Шашин уменьшил высоту и летел, почти прижимаясь к земле.
Пилотировать на бреющем полете, перескакивая через препятствия и лавируя в балках на тяжелой двухмоторной машине, когда все вокруг тебя уносится назад со скоростью 250–270 километров в час, а малейшее неточное движение рулями может быть последним, и одновременно вести ориентировку, учитывая цвет местности, чтобы использовать при возможности, цветомаскировку, а главное, уходить из-под огня каждую минуту, - это не просто искусство…
Когда Шашин посадил свой самолет на комендантском аэродроме, в машине обнаружили несколько пробоин. Но груз и экипаж остались невредимы.
В этот день обратно им лететь не разрешили и отправили на ночевку в Ленинград, в здание управления ГВФ. После обеда Шашин вышел в город.