- Может быть, твоя опера и понравится в больших городах, а у нас на Дону ее музыка будет чужда и непонятна.
Гость в спор:
- Музыка оперы основана на интонациях русской народной песни. Донские песни сродни русским…
- Нет, нет! Неверно говоришь! Раз ты пишешь оперу о донских казаках, как же ты можешь игнорировать их песни…
Возможно, в эту минуту и родилась у Шолохова идея подсобить поставленному в столице оперному спектаклю станичной самодеятельностью.
Дзержинский заметил: "Спор продолжался… Каждый из нас остался при своем мнении…" Шолохов в ответ попросил в одном колхозе прямо на полянке устроить казачий концерт с песнями и плясками. В воспоминаниях композитора запечатлелось: "Михаил Александрович наравне с другими… Увлечение, с каким он отдавался песне, скрашивало недостатки его исполнения".
Братьев поразило, что, как только писатель появлялся на людях, его тут же окружали. Признался: "Многим даже заявление пишу, знают, что мне в районе не откажут, если просьба справедливая… Порой приезжают из соседних хуторов и станиц. Распрягут своих коней и сидят дожидаются, пока я выйду во двор… Когда наслушаешься жалоб, когда увидишь, сколько слез и несправедливости в нашем мире, то просто и работать не хочется".
Уезжали братья воодушевленными: не стал Шолохов ни цензором, ни запретителем.
Дополнение. Младший сын писателя Михаил с юношеских лет будет удивительно походить по внешности на отца, но не станет "папенькиным сынком". Сам торил свою жизненную дорогу. Получил биологическое образование и даже поработал в комиссии по охране природы при Президиуме Академии наук СССР, но втянулся в философию. Все остальные трудовые годы преподавал и заведовал кафедрой общественных дисциплин в Ростовском юридическом институте. После смерти отца стал главным консультантом Шолоховского музея-заповедника в Вёшенской и обогатил шолоховедение публикацией записей, писем отца и своих с ним бесед. Написал ценнейшие воспоминания - книгу "Об отце". Эта его деятельность была удостоена Международной премии имени Шолохова. Своего сына Александра сподвигнул служить памяти великого деда. Внук стал, после двух предшественников, директором музея-заповедника, и выпала ему многотрудная забота достойно подготовить Вёшенский район к 100-летию классика. За год до юбилея научный коллектив музея тоже был награжден Шолоховской премией.
Глава четвертая
1936: "ЛЮДИ С ЗАДАНИЕМ"
Шолохов знал - Сталин вовсе не профан в искусстве. Цепок вождь на понимание, что полезно для партии, что категорически нет, а что можно - после критики (на всякий случай) - допускать.
С 1936 года Сталин сдвинул стрелку на государственных рельсах искусства. Резко и решительно. Без каких-либо особых на первый взгляд поводов и без традиционного предупредительного сигнала в виде постановления, доклада или выступления. Наступил новый многолетний этап партийного руководства культурой. Столь же всеобщий, но более жесткий, чем до этого. И тут едва ли не самыми первыми под тяжелые колеса этой политики попадают и "Тихий Дон", и "Поднятая целина".
"Правда": всё Шолохов
9 января в "Правде" появляется заметка о том, что в Ленинграде состоялась премьера оперы "Тихий Дон": "Успех "Тихого Дона" является успехом советского оперного искусства". Дирижировал знаменитый тогда Самуил Самосуд, чему поспособствовал молодой, но уже именитый Дмитрий Шостакович.
11 января в "Правде" публикуется еще одна приятная заметочка - о том, что роман о коллективизации полюбился читателям-колхозникам и они рассчитывают на скорое продолжение. "Мы ждем, - пишут колхозники, - что в следующей книге "Поднятой целины" М. А. Шолохов покажет нам борьбу за осуществление сталинских лозунгов на берегах Дона. Мы надеемся, что писатель покажет в книге обновленный Гремячий Лог".
Вот как отразились в зеркале "Правды" и опера "Тихий Дон", и роман "Поднятая целина". Что же дальше?
Ленинградцы привозят оперу в Москву и показывают на сцене Большого театра: аплодисменты, цветы, восторги, все, как и полагается на премьере. Шолохов специально приехал из Вёшенской и смотрел ее вместе с композитором из директорской ложи. Снова высказал ему давнее неудовольствие - в опере нет ни одной настоящей казачьей песни. Дзержинский не соглашался с доводами: народное творчество можно передавать и без прямого заимствования (замечу, что Шолохов еще долгие годы часто слушал по радио две песни из оперы: "Полюшко-поле" и "Походную", которые полюбились не только профессионалам исполнителям, но и в художественной самодеятельности). Через три года он с удивлением узнает, что опера запомнилась даже такому эстету, как Лион Фейхтвангер. Он напишет о ней несколько добрых слов в своей книге "Москва 1937".
20 января. На первой странице "Правды" бросался в глаза заголовок: "Беседа товарищей Сталина и Молотова с авторами оперного спектакля "Тихий Дон"". В конце заметки газетчик писал: "В заключение беседы тт. Сталин и Молотов высказали ряд замечаний о необходимости устранить отдельные недочеты в оформлении". Художник спектакля выслушал от Сталина непререкаемое: "Формализм чужд народу". Впервые в партийном лексиконе появилось это грозное обвинение. Характерно, что Сталин никогда не употреблял это понятие как-либо предметно. Всегда общо. Удобно без лишних пояснений бороться за угодное и удобное для партии единообразие искусства.
Шолохов в это время озабочен совсем другим. Пишет Левицкой: "Сижу, доканчиваю "Тихий Дон". Что-то все не так получается, как хотелось бы…" Мария Петровна, поутру, когда ее Миша падал в изнеможении на диван после еще одной бессонной ночи, опрастывая пепельницу, находила на столе новые странички, и от множества вписок, дописок, зачеркиваний, перечеркиваний они виделись будто перепаханное старательным земледельцем поле. Да и могла ли в однораз, вдруг появиться хотя бы такая впечатляющая картина при описании боя: "Григорий смотрел в тускнеющие конские глаза… Он даже не глянул на рану и только чуть посторонился, когда конь как-то неуверенно заторопился, выпрямился и вдруг упал на колени, низко склонив голову, словно прося у хозяина в чем-то прощения. На бок лег он с глухим стоном, попытался поднять голову, но, видно, покидали его последние силы: дрожь становилась все реже, мертвели глаза, на шее выступила испарина…" (Кн. 4, ч. 7, гл. II).
…Непросто жить. Только и покоя, что от семьи, от земли да от Дона. Видимо, потому так безмятежно его послание Георгию Астахову, дипломату: "Дорогой станичник! Что-то ты молчишь? Когда твой отпуск? Когда приедете с Наташей в Вёшенскую? Мы все ждем и будем искренне рады вашему приезду. И рыба ловится, и птицы много в степи и на озерах. А тут еще арбузы и дыни поспели. Не житье, а сплошная масленица. Мария Петровна кланяется, я крепко жму руку. Ждем письма. М. Шолохов" (Астахов будет арестован в 1941 году и сгинет на следующий). В письме Шолохов упоминает, что адресовал какое-то послание "т. Майскому". Советский посол в Англии - что же связывает?
Как хорошо писать такие домашние письма! Но "сплошной масленицы" не бывает. В одном из писем Шолохова в журнал "Новый мир" есть о романе фраза особой значимости: "Кончу его в конце года, если добрые люди не будут мешать". Если не будут мешать!
…Николай Островский и Михаил Шолохов. В 1936-м Шолохов посылает ему три письма. Первое: "Дорогой Николай Островский! Книгу получил. Спасибо. Прости за долгое молчание. Я думал побывать в Сочи, увидеть тебя, поговорить, но так и не пришлось. Пользуясь "оказией" - посылаю тебе 1-ю книгу "Тихого Дона". Как только выйдет из печати последняя - тотчас пошлю. Прими мой дружеский привет. Крепко жму руку. Желаю тебе бодрости, здоровья, успехов в работе. М. Шолохов. 8 июля 1936 г.".
Суховато. Вскоре снова берется за письмо. На этот раз нашел такую струну, чтобы адресат не расценил его как послание к инвалиду: "Спасибо за письмо, за доброе отношение ко мне. В Сочи непременно приеду, как только разделаюсь с окаянной книгой. Сейчас, не глядя на жару, начал работать. Сижу, обливаясь горьким потом, и с вожделением поглядываю на Дон. По совести говоря, - работать в такую дикую погоду нет ни малейшего желания, хотел улизнуть куда-нибудь на простор, чтобы ветром обдувало, но побаиваюсь, как бы жена не стала привязывать за ногу к письменному столу. История знает такие примеры гнусной эксплуатации нашего брата". Продолжил с тем же юмором: "Свояченица Лидия со свойственным ей легкомыслием - целыми днями трещит о тебе, рассказывает без конца и краю. Приходит и вместо "здравствуй" начинает: "А вот Николай Алексеевич" и т. д. Ужас, что творится в нашем тихом доме! Должен вам сказать, тов. бригадный комиссар, что вы и лежа в постели разите беззащитных девушек…" Закончил тепло и непринужденно: "Крепко обнимаю тебя, дорогой Николай, и желаю всего доброго. До скорого, надеюсь, свиданья. Мой сердечный привет твоей маме и всем твоим близким. М. Шолохов. 14.8.36 г. Вёшенская".
Третье письмо шлет в октябре, тоже из Вёшенской. В нем та же чуткая поддержка: "Дорогой Островский! Спасибо за дружеское внимание, за письмо. С негодованием отметаю, как говорится, разговоры о твоей недолговечности и всем сердцем желаю тебе жить до старости, не старея…" Дальше вполне профессиональное общение двух писателей: "За этот месяц надо поработать до горького пота. Если не закончу "Тихий Дон" - брехуном прослыву на весь белый свет, а перспектива эта мне не улыбается. Ездил в Москву, слезно просил освободить меня от поездки на антивоенный конгресс (в Париж. - В. О.). И вот я снова за столом, допоздна "перекрываю нормы", а наутро прочитываю и за голову хватаюсь. Сии писательские чувства тебе самому известны, а потому и расписывать их нечего…"
Случилась и встреча попозже, в ноябре этого года, на московской квартире Островского. То-то радость была для прикованного к постели человека и его стойкой жены. Слепому писателю хватило чутья выявить творческую особицу Шолохова - независимость: "Знаешь, Миша, ищу честного человека, который бы покрыл прямо в лицо. Наша братия, писатели, разучились говорить по душам, а друзья боятся обидеть… Вот, Миша, ты и возьми рукопись в переплет…". Это он пишет в Вёшки о своем романе "Рожденные бурей".
Однако особой близости не получилось. Шолохов чтил его роман "Как закалялась сталь", но едва ли ему могла понравиться "агитация" Островского, когда прочитал его обращение к себе, опубликованное в "Литературной газете": "Пусть вырастут и завладеют нашими сердцами казаки-большевики. Развенчайте, лишите романтики тех своих героев, кто залил кровью рабочих степи тихого Дона".
Дополнение. "Литературная газета" в середине ноября предоставила трибуну Илье Эренбургу, чтобы заклеймить Бунина: "Есть воздух, в котором дохнут птицы, вянут цветы. Это воздух зарубежных стран. По-прежнему кликушествует там Бунин…"
Шолохов и Бунин. Два лауреата Нобелевской премии. Шолохов ценил Бунина, не только его прозу, но и поэзию. И при этом к некоторым его вещам относился критически. В моем блокноте сохранилось интересное его высказывание на встрече с молодыми писателями: "У Бунина есть рассказ "Красный генерал". Содержание его не сложное. Растут два мальчика. Один - сын помещика, другой - сын сапожника. Растут вместе и даже дружат. В первую империалистическую оба на фронте. Встречаются потом в разгар гражданской. Один - агент Деникина, другой - солдат революции. И вот тут-то сын сапожника командует: "К стенке, ваше благородие!" Художественных достоинств в рассказе нет, а вот презрения к простому народу хоть отбавляй. Неприкрытая злоба! Великолепный лирик в прозе, здесь Бунин потерпел поражение как художник. А вы говорите, талант. А талантливые по-разному могут писать…"
Высказал мнение о бунинском рассказе "Господин из Сан-Франциско": "Великий рассказ, но в нем видно высокомерие. "Смерть Ивана Ильича" у Толстого сильнее - проще". Высоко оценил рассказ Бунина "Захар Воробьев".
Однако выразительна и такая деталь. Одна из участниц встречи, поэт Лариса Васильева, сказала ему: какое, дескать, счастье иметь писателю свою Вёшенскую; если бы Бунин жил в "своих" Вешках или, как Толстой, в Ясной Поляне, то иначе развивался бы. Шолохов поморщился и ответил, что Бунин нашел "свои" Вёшки в Европе, и его раздражает, когда он видит под рассказом Бунина мелко набранное "Приморские Альпы".
О том, как Бунин оценивал Шолохова, речь впереди.
Компромат
"Известия" 1 января напечатали статью Бухарина, где он объявил 1936 год началом "расцвета социалистического гуманизма".
Некоторым выпала доля своеобычно приветствовать отца этого соцгуманизма. Шолохов позже, в 1938-м, писал Сталину: "Красюков рассказывал, что в дни 1 мая в Ростовской тюрьме стон стоял от криков. Из одиночек кричали: "Да здравствует коммунистическая партия!", "Да здравствует товарищ Сталин!""
Март. Вёшенская. Энкавэдисты начинают охоту на Шолохова. Поручили собрать на него "компромат". По счастью, нашелся один отважный колхозник, Василий Александрович Благородов, - фамилия-то какова! - разоблачил провокатора. Написал в райком: "Он говорил в присутствии меня, Калинина М. Е., Мазанова Т. А., Бондаревой К. А., что Шолохов, когда набирал песенников в Москву, нанимал одного из песельников вложить в баян наган и убить тов. Сталина, после этого предлагал мне подписать материал, написанный им тов. Ежову, за это нам будет большая награда".
Смел казак, даже такое в заявлении написал: приехал начальник районного управления НКВД и одобрил затею с провокацией.
Об этой злобной чуши конечно же ни театр не знал, ни "Правда" ничего не печатала.
Провокация имела подоплеку. Шолохов помогал ставить оперу; об этом сообщалось и в программке. Он посоветовал театру привлечь вёшенских певунов и танцоров, чтобы Большой ощутил подлинный дух Дона. Необычная затея обернулась успехом. Дирижер Николай Голованов не зря высказывал благодарность писателю.
"Правда" другое сообщала: - на премьеру оперы "Тихий Дон" были приглашены 85 донских казаков-колхозников в качестве почетных зрителей. Вообще в эти дни центральная газета уделяла немало внимания Дону. 3 марта была помещена фотография конно-казачьего пробега по боевым дорогам отряда Подтелкова-Кривошлыкова, через два дня - фотография гостей с Дона в Большом театре с подписью, что среди них несколько казаков и казачек из Вёшенского района.
В середине марта оперная эпопея завершилась. В "Правде" появилось большое "Письмо колхозников - донских казаков и казачек - товарищу Сталину". Казаки и казачки благодарили вождя за возможность приехать в столицу, чтобы прослушать оперу, но главное - за счастливую колхозную жизнь, да все в таких вот псевдоказачьих выражениях: "Мы дюже и накрепко любим эту жизнь. Наша она, и лучшее ее не придумаешь…"
Каково было Шолохову читать это фальшь-письмо? Минуло всего три года после голода, еще не заросли могилы и не просохли горючие слезы…
Идут в Вёшенскую один за другим мартовские номера "Правды". Опубликован отчет о собрании писателей - в основном критика. Одни писатели осуждаются за формализм, другие - за "влияние формализма". Кто же эти формалисты? Они названы: Леонид Леонов, Константин Федин, Иван Катаев, Илья Эренбург, Борис Пильняк, Владимир Киршон, Корнелий Зелинский. Кстати, в эти же дни появилась заметочка, что создана опера "Поднятая целина"…
Шолохов не нашел себя в правдинских списках "прокаженных", но узнал из оперного буклетика, что им тоже недовольны: "Некоторые критики обвиняют писателя в том, что он слишком много внимания уделил старому казачьему быту и даже этот быт идеализировал". Тут же вспомнил, что именно по этой причине запрещали фильм "Тихий Дон".
Тревожно. Хорошо, что райком в Вёшенской не изменяет. Петр Луговой писателя любит и бережет.
26 апреля 1936 года районная газета "Большевистский Дон" сообщила о том, что в станице Вёшенской начался обмен партбилетов: "Партбилет № 0981052 получил пролетарский писатель Михаил Шолохов, член первичной парторганизации редакции "Большевистского Дона". В беседе с Шолоховым перед вручением нового партбилета секретарь РК т. Луговой отметил активную работу Шолохова как члена Вёшенской районной партийной организации, члена бюро райкома ВКП(б) и райисполкома. Приняв партбилет, Шолохов сказал секретарю, что высоко ценит звание члена Коммунистической партии".
Высоко ценит и потому не разменивает правду на конъюнктуру.
Вот появляется под его пером в "Тихом Доне" разговор Михаила Кошевого и Григория Мелехова после его возвращения с польского фронта.
"…Григорий сказал:
- Что-то у нас не так… По тебе вижу, не так! Не по душе тебе мой приезд? Или я ошибаюсь?
- Нет, ты угадал, не по душе…
- Враги мы с тобой…
- Были.
- Да, видно, и будем…
- Так ты чего же, Михаил, боишься? Что я опять буду против Советской власти бунтовать?
- Ничего я не боюсь, а между прочим думаю: случись какая-нибудь заварушка - и ты переметнешься на другую сторону.
- Я мог бы там перейти к полякам, как ты думаешь? У нас целая часть перешла к ним.
- Не успел?
- Нет, не схотел. Я отслужил свое. Никому больше не хочу служить. Навоевался за свой век предостаточно и уморился душой страшно. Все мне надоело, и революция и контрреволюция. Нехай бы вся эта… нехай оно все идет пропадом! Хочу пожить возле своих детишек, заняться хозяйством, вот и все…
Впрочем, никакие заверения уже не могли убедить Кошевого, Григорий понял это и умолк. Он испытал мгновенную и горькую досаду на себя. Какого черта он оправдывался, пытался что-то доказать?.. Григорий встал.
- Кончим этот никчемушный разговор!.. Одно хочу тебе напоследок сказать: против власти я не пойду до тех пор, пока она меня за хрип не возьмет. А возьмет - буду обороняться!..
Михаил презрительно усмехнулся:
- Ревтрибунал или Чека у тебя не будет спрашивать, чего ты хочешь и чего не хочешь, и торговаться с тобой не будут…" (Кн. 4, ч. 8, гл. VI).
В трагедии Гражданской войны у каждой стороны - своя правда, и эту правду Шолохов не скрыл.
…Шолохову звонок из Москвы - собирайтесь в Париж на антивоенный конгресс. Решением Политбюро писатель включен в состав Национального комитета борцов за мир - всего 21 деятель. Доверие! Неожиданно для всех он отказался. Доложили Сталину. Приказал обсудить на заседании Политбюро. Оно состоялось в мае и вынесло такой вердикт: "Освободить от поездки в Париж… т. Шолохова согласно его просьбе".
Почему же отказался от столь лестного и почетного поручения? В бумагах причина не указана.
Так вот и живется ему - прославленному уже на весь мир писателю, активному члену райкомовского бюро и отцу большого семейства. В этом году у него появилось в печати немногое: только несколько отрывков из "Тихого Дона" да телеграммы в связи с кончиной тех, кого близко знал - Горького и Островского. И еще опубликовал приветствие героическим бойцам Испании.
Однако же есть на что откликаться и есть чему радоваться. Стахановское движение на подъеме - оно шумно освящено именем Сталина. Москва разработала первый генеральный план реконструкции: будут строиться метро и канал "Москва - Волга". В стране начинаются все новые и новые стройки, - их называют сталинскими. Намечено проложить канал "Волга - Дон". Новый ростовский комбайн будет называться "Сталинец".
Один из немногих писателей, кто не воспел образ Сталина, - Шолохов.