Шолохов ощущал карательную настроенность крайкома, но не отрекся от сподвижников. Луговой запомнил навсегда: "Нас с Логачевым многие стали сторониться… Все ждали нашего ареста… Не откачнулся от нас Михаил Александрович… Звонил… приглашал к себе… бывал у нас… все это время ездили на рыбалку или охоту…" Добавил, как строптив оказался его друг-писатель: "Он отмежевался от нового руководства райкома…"
Май заканчивался для станичника в Ростове. На заседании бюро крайкома Люшков отчитывался о своем наезде в Вёшенскую - враги, враги, враги… Евдокимов воскликнул, бросив гневный взгляд в сторону Лугового и Шолохова: "Вот кого вы защищаете!" Шолохов двумя фразами создал его впечатляющий портрет в письме Сталину: "Он хитер - эта старая хромая лиса! Зубы съел на чекистской работе".
Судьба Логачева и Красюкова была предрешена: их схватили, когда Шолохова и Лугового не было в Вёшках.
Дни тогда летели, как расстрельные пули. Беда не ходит одна - Лугового тоже арестовали.
Но надо было держаться. Может, потому Шолохов собрал нервы в кулак и дал согласие "Правде" написать статью "О советском писателе". Совсем небольшая, она появилась в газете 20 мая, незадолго до его дня рождения. В статье сначала выразил свою солидарность с испанскими бойцами-антифашистами - в Испании шла гражданская война между Народным фронтом республиканцев и фашистской "Испанской фалангой", возглавляемой генералом Франко (на стороне республиканцев сражались более трех тысяч советских граждан и коминтерновские интербригады, Франко поддерживали Гитлер и Муссолини). За этим первым поединком двух систем следил весь мир.
Вряд ли случайно взялся Шолохов за самую взрывоопасную для того времени тему - она давала возможность прояснить свои взгляды… "Каковы взаимоотношения советского писателя и советской общественности, можно проследить и на моей личной биографии, - писал он. - Я, житель станицы Вёшенской на Верхнем Дону, в годы гражданской войны боролся за победу Советской власти. Меня родила и воспитала Советская власть и партия большевиков. Я - сын советского народа. И заботу советской власти обо мне я не могу назвать иначе, как ласковой материнской заботой о сыне".
Шолохов писал это искренне. Он не был противником советской власти, он боролся лишь против чудовищных "перегибов", совершаемых этой самой властью. И не боялся сообщать - среди очень и очень немногих смельчаков - об этих злодеяниях наверх.
Но одновременно хорошо знал, что уже есть отдача от индустриализации, от коллективизации, что активна роль Страны Советов на международной арене, что появились высокие образцы советского искусства.
Июль. Шолохов избран в бюро Международной ассоциации писателей в защиту культуры. Казалось бы, почет и уважение! Однако в своем отечестве пророков нет. Шолохов побывал в Ростове, заглянул в крайком и набрался таких впечатлений, что вновь решился искать защиты у Сталина.
Окаянная жизнь.
"Вырвать ложные показания…"
Письмо Сталину - безбоязненное! - начал с того, что изложил заявление одного из секретарей крайкома, Шацкого, который недавно побывал в Вёшках:
""Сидят твои друзья, Шолохов. Показания на них сыпят вовсю! Но по Вёшенской это - только начало. Там будут интересные дела. Вёшенская еще прогремит на всю страну!"
Я ответил ему, что арест Лугового и Логачева ошибка, вернее всего, - действия врагов.
Шацкий, смеясь, спросил: "Это не в мой ли огород камешек? Слушай, не выйдет! Я проверен. Можешь судить уж по одному тому, что меня брал к себе на ответственную работу Н. И. Ежов, и Евдокимов с огромным трудом выпросил меня у ЦК"".
Шолохов рассказал Сталину и о страшной участи стойкого партийца и своего друга, Петра Лугового: "Среди ночи в камеру приходил следователь Григорьев, вел такой разговор: "Все равно не отмолчишься! Заставим говорить! Ты в наших руках. ЦК дал санкцию на твой арест? Дал. Значит, ЦК знает, что ты враг. А с врагами мы не церемонимся. Не будешь говорить, не выдашь своих соучастников - перебьем руки. Заживут руки - перебьем ноги. Ноги заживут - перебьем ребра. Кровью ссать и срать будешь! В крови будешь ползать у моих ног и, как милости, просить будешь смерти. Вот тогда убьем! Составим акт, что издох, и выкинем в яму"".
Сталин узнал и о мытарствах еще одного районщика: "Логачев испытал то же самое. Издевались, уничтожали человеческое достоинство, надругались, били. На допросе продержали 8 суток, потом посадили на 7 суток в карцер, переполненный крысами. В карцере сидел в одном белье, до этого раздели. Из карцера уже не вели, а несли на носилках. Отнялась левая нога. Допрашивали 4 суток. Пролежал в одиночке 3 часа, и снова понесли на допрос. Допрашивали 5 суток подряд. Не мог сидеть, падал со стула, просил разрешения у следователя Волошина прилечь на постеленную на полу дорожку, но тот не разрешил лечь там. Пролежал на голом полу около часа, и снова подняли. Снова пытали 4 суток…"
Заступился и за других партийцев. Сталину пришлось читать, как из одиннадцати председателей колхозов полетели со своих постов девять. Шолохов привел пример: "Арестовали директора Колундаевской МТС Гребенникова как врага народа. А этот "враг" - ставропольский крестьянин, бедняк в прошлом, красный партизан, награжденный за боевые отличия серебряным оружием, был и наверняка остался безусловно преданным партии человеком…"
Сообщал, каково приходится казакам-землеробам: "Из уст знакомых колхозников я сам не раз слышал, что живут они в состоянии своеобразной "мобилизационной готовности"; всегда имеют запас сухарей, смену чистого белья на случай ареста…" Без всякого политеса увещевал державного правителя: "Ну, куда же это годится, т. Сталин?"
Сообщил и о сборе компромата на себя: "С января 1937 г. начали допрашивать обо мне, о Луговом, о Логачеве. Через короткие передышки, измерявшиеся часами, снова вызывали на допрос и держали в кабинете следователя по 3–4-5 суток подряд. Короткий разговор: "Молчишь? Не даешь показания, сволочь? Твои друзья сидят. Шолохов сидит. Будешь молчать - сгноим и выбросим на свалку, как падаль!""
Где взять силы, как выстоять? Стреляться? Стрелять? Запить? Предавать? Бежать, припомнив старое казачье присловье, которое выкрикивали при сатанинском наваждении: "Унеси Бог и коня, и меня!"? Он принимает отчаянное решение - срочно едет в Москву и оставляет в приемной ЦК письмо: "Дорогой тов. СТАЛИН! Приехал в Москву на 3–4 дня. Очень хотел бы Вас увидеть, хоть на 5 минут. Если можно, примите. Поскребышев знает мой телефон. М. Шолохов. 19.VI.37 г.".
Вождь не ответил.
Летом сгущаются черные тучи над его головой. Ростовская власть, почувствовав свою безнаказанность, начала облаву на родичей Шолохова. В Вёшенский райком идет предписание из крайкома: "Совершенно секретно. Лично т. Капустину. № 15 308. На заседании РК 5 августа разбиралось дело еланской школы. Несмотря на то, что обличительных материалов было более чем достаточно, вы приняли по отношению Шолохова В. необъяснимо мягкое решение, в то время как его надо было привлечь к строжайшей ответственности. Немедленно дайте объяснение, чем это вызвано? Шацкий".
Михаил Шолохов в подробностях рассказал об этом деле в письме Сталину: "Тимченко заявил мне, что ему придется арестовать Шолохова В. - моего родственника, комсомольца с 1924 г., работавшего директором Еланской средней школы. В качестве доказательств привел следующее: 1) в школе насаждались религиозные настроения среди учащихся, ученики читали библию, 2) Шолохов В. вредительски вырубил на пришкольной усадьбе 10 000 корней плодовых саженцев, 3) Шолохов систематически разваливал учебную работу, 4) будучи учителем истории, Шолохов В. преподавал ее с троцкистских позиций. По решению РК была создана комиссия, в которую Капустин и Тимченко сознательно ввели своих единомышленников, и, несмотря на то что при проверке оказалось: 1) ученики читали не библию, а рассматривали на дому иллюстрированный журнал "Пробуждение" изд. 1913 г., в котором были фоторепродукции на евангельские темы (картина "Камо грядеши" и др.), 2) уничтожить 10 000 плодовых саженцев Шолохов никак не мог, т. к. пришкольный сад занимал площадь всего-навсего полгектара и было там плодовых деревьев только 65 корней, которые целы до сих пор, 3) доказать, что Шолохов разваливал учебную работу, ничем было нельзя, потому что это противоречило истине, 4) точно так же не преподавал истории с троцкистских позиций; несмотря на все это комиссия, извратив факты и пойдя на явный подлог, сочла возможным сделать следующие выводы: "Шолохова с работы снять, дело о нем передать следственным органам НКВД"".
Широки сети сыска. Писатель свидетельствует в письме Сталину: "Одновременно начали дело и против другого моего родственника, работавшего в начальной школе х. Черновского зав. школой". Шолохов объясняет это вождю так: "И Шацкому и остальным надо было после ареста Лугового, Логачева и др. арестовать моих родственников, чтобы показать, что мое окружение - политическое и родственное - было вражеское, чтобы насильственно вырвать у арестованных ложные показания на меня, а потом уж, приклеив мне ярлык "врага народа", отправить и меня в тюрьму".
Какими же словами выразить, что переживали Шолоховы, когда чекистские курки в Вёшках клацали у них на виду.
Мария Петровна догадывалась, что ждет мужа, коли быть аресту, а он приближался.
…Луговому выпал внезапный этап в Москву. Районный партработник заинтересовал высший карательный орган. Допрос за допросом. Он потом рассказывал: "Требовали показаний на Шолохова". Ему припомнилось, как один из арестованных дрогнул под пытками и понес полную несусветицу о писателе. Еще писал, что пошли по тюрьме слухи о готовящемся аресте Шолохова, и даже то, что он уже взят.
Сентябрь. По-прежнему нет ответа от Сталина на просьбу писателя встретиться. День за днем длилась эта долгая пытка ожиданием. Евдокимов нагло ведет свою игру - затягивает ответ на запрос ЦК. Коварен. Идет по выверенному сценарию: завершит расправу и ответит - поставит перед фактом. Так и случилось. Из ЦК - звонок в Ростов. Переговоры запечатлены в отчете: "т. Буш. Говорил сегодня с секретариатом т. Евдокимова. Вопрос закончен, имеется решение крайкома о снятии руководителей Вёшенского района. Решение было принято еще в мае м-це. Они его пришлют…"
То был приговор. Шолохову тоже. Если "враги" его друзья, то "враг" и он сам.
Он улавливает новую тактику своих противников. Ростовская партвласть хорошо усвоила мнение о своем земляке московских критиков или же прослышала о неоднозначном отношении Сталина к "Тихому Дону". Писатель рассказал Сталину в уже упомянутом письме, как попытался сломить ему донской - казачий - хребет предшественник Евдокимова на крайкомовском посту: "Шеболдаев вдруг начал проявлять исключительную заботу о моей писательской будущности. При каждой встрече он осторожно, но настойчиво говорил, что мне необходимо перейти на другую тематику; необходимо влиться в гущу рабочего класса, писать о нем, т. к. крестьянско-казачья тематика исчерпана и партии нужны произведения, отражающие жизнь и устремления рабочего класса. Он усиленно советовал мне переехать в какой-либо крупный промышленный центр, даже свое содействие и помощь при переезде обещал. Очень тонко намекал на то обстоятельство, что я, в ущерб своей писательской деятельности, занимаюсь не тем, чем мне надлежало бы заниматься, словом, - уговаривал…"
Тут еще снова подло мазанули старым дегтярным квачом по воротам - плагиатор! И потому в письме появилось: "Нач. РО НКВД Меньшиков, используя исключенного из партии в 1929 г. троцкиста Еланкина, завел на меня дело в похищении у Еланкина… "Тихого Дона". Брали, что называется, и мытьем и катаньем!" Заметил: "Вокруг меня все еще плетут черную паутину…"
Поубавилось у него друзей и сочувственников. Одни в тюрьме. О других ко времени старая поговорка: "В радостях сыщут, в горести забудут". Осталась вечная благодарность Луговому: не сломался - не предал и не оговорил.
Шолохов в этом своем письме свидетельствует о том, что нынче из той эпохи обычно замалчивают, - как честные партийцы отказывались становиться винтиками "карательной машины": "На районном партийном собрании подавляющее большинство коммунистов, знавших Красюкова на протяжении ряда лет совместной работы в р-не, голосовали против исключения, т. к. причины таинственного ареста никому не были известны. РК не мог дать объяснений по этому поводу. (Из 104 членов партии голосовало против исключения 91)…"
Кто знает, может, как раз в эти нервные дни и бессонные ночи рождались у писателя сотканные и из своих переживаний, и из переживаний матери, жены и всей родни драматические строки о Мелехове и его близких, когда власть оплетала его, вернувшегося домой, чрезмерными подозрениями. То-то в разговоре Григория и Кошевого появляется знаменательное не только для 20-х годов, но и для 1937-го: "А ты мне веришь?.." - "Нет! Как волка ни корми, он в лес глядит". То-то прозвучало от сестры Григория: "Михаил говорит, что его арестуют в станице… Будь она проклята, такая жизня! И когда все это кончится?.." То-то растерялась Аксинья: "С чего это Дуняшка взяла, что тебя беспременно должны заарестовать? Она и меня-то напужала до смерти… Думаешь, тебя все-таки заберут? Что же будем делать? Как жить будем, Гриша?.." То-то вырвалось бедовое у казака-батарейца: "Я, может, от горя пьяный! Пришел домой, а тут не жизня, а б… Нету казакам больше жизни…" (Кн. 4, ч. 8, гл. VI, VIII, IX).
Писатель отверг для себя возможность даже в годы террора писать конец романа как соцреализмовский лубок!
При всем этом в четвертой книге романа он правдиво описал и настоящих коммунистов, отдающих жизнь за свои идеалы: "До красноармейцев оставалось не более полусотни саженей. После трех залпов из-за песчаного бугра поднялся во весь рост высокий смуглолицый и черноусый командир. Его поддерживала под руку одетая в кожаную куртку женщина. Командир был ранен. Волоча перебитую ногу, он сошел с бугра, поправил на руке винтовку с примкнутым штыком, хрипло скомандовал:
- Товарищи! Вперед! Бей беляков!
Кучка храбрецов с пением "Интернационала" пошла в контратаку. На смерть" (Кн. 4, ч. 7, гл. II).
Почему победили красные? В последней книге "Тихого Дона" Шолохов живописует сцену, когда Григорий Мелехов (воевавший в то время на стороне белых) оказался в одном застолье с англичанином Кэмпбеллом и при нем поручиком-переводчиком. Поручик говорит Григорию:
"- Кэмпбелл не верит, что мы справимся с красными.
- Не верит?
- Да, не верит. Он плохого мнения о нашей армии и с похвалами отзывается о красных.
- Он участвовал в боях?
- Еще бы! Его едва не сцапали красные…
- Чего он лопочет?
- Он видел, как они в пешем строю, обутые в лапти, шли в атаку на танки… Он говорит, что народ нельзя победить. Дурак! Вы ему не верьте.
- Как не верить?..
- Он пьян и болтает ерунду. Что значит - нельзя победить народ? Часть его можно уничтожить, остальных привести в исполнение… Нет, не в исполнение, а в повиновение…" (Кн. 4, ч. 7, гл. XIX).
"О мыслях про самоубийство"
Наконец-то в Союзе писателей вспомнили о Шолохове. Владимир Ставский (после смерти Горького стал генеральным секретарем) примчался в Вёшенскую. До него донеслись слухи о неблагополучии в жизни давно знакомого коллеги. Вернулся в Москву и отправил Сталину большое письмо. В нем - стремление спасти Шолохова. Но не безогляден порыв. Здесь коварная дипломатия, и "сгущение красок", и даже доносы. Так, увы, приспособился жить этот писатель. Не Шолохов!
"В ЦК ВКП(б). Секретно. Тов. СТАЛИНУ И. В.
В связи с тревожными сообщениями о поведении Михаила Шолохова я побывал у него в станице Вёшенской.
Шолохов не поехал в Испанию на Международный конгресс писателей. Он объясняет это "сложностью своего политического положения в Вёшенском районе".
М. Шолохов до сих пор не сдал ни 4-й книги "Тихого Дона", ни 2-й книги "Поднятой целины". Он говорит, что обстановка и условия его жизни в Вёшенском районе лишили его возможности писать.
Мне пришлось прочитать 300 страниц на машинке рукописи IV книги "Тихого Дона". Удручающее впечатление производит картина разрушения хутора Татарского, смерть Дарьи и Натальи Мелеховых, общий тон разрушения и какой-то безнадежности, лежащей на всех трехстах страницах; в этом мрачном тоне теряется и вспышка патриотизма (против англичан), и гнева против генералов у Григория Мелехова.
М. Шолохов рассказал мне, что в конце концов Григорий Мелехов бросает оружие и борьбу.
- Большевиком же его я делать никак не могу.
Какова же Вёшенская обстановка у Шолохова? Три месяца тому назад арестован б. секретарь Вёшенского райкома ВКП(б) Луговой - самый близкий политический и личный друг Шолохова. Ранее и позднее арестована группа работников района (б. зав. РайЗО Красюков, б. пред. РИКа Логачев и другие) - все они обвиняются в принадлежности к контрреволюционной троцкистской организации.
М. Шолохов прямо мне заявил:
- Я не верю в виновность Лугового, и если его осудят, значит, и я виноват, и меня осудят. Ведь мы вместе все делали в районе.
Вспоминая о Луговом, он находил в нем только положительные черты; особенно восхвалял ту страсть, с которой Луговой боролся против врагов народа Шеболдаева, Ларина и их приспешников.
С большим раздражением, граничащим со злобой, говорил М. Шолохов:
- Я еще не знаю, как передо мной обернутся нынешние работники края. Приезжал вот 2-й секретарь - Иванов Иван Ульяныч, два дня жил, вместе водку пили, разговаривали;
как он хорошо говорил. Я уже думал, что он крепче Евдокимова, а вот он врагом народа оказался, арестован сейчас! Смотри, что делается! Гнали нас с севом, с уборкой, а сами хлеб в Базках гноят. Десятки тысяч пудов гниют под открытым небом!
На другой день я проверил эти слова Шолохова. Действительно, на берегу Дона в Базках лежит (частью попревшие) около 10 000 тонн пшеницы. Только в последние дни (после дождей) был прислан брезент. Вредители из Союзхлеба арестованы.
Озлобленно говорил М. Шолохов о том, что районный работник НКВД следит за ним, собирает всяческие сплетни о нем и о его родных.
В порыве откровенности М. Шолохов сказал:
- Мне приходят в голову такие мысли, что потом самому страшно от них становится.
Я воспринял это, как признание о мыслях про самоубийство.
Я в лоб спросил его, не думал ли ты, что вокруг тебя орудуют враги в районе и что этим врагам выгодно, чтобы ты не писал? Вот ты не пишешь - враг, значит, в какой-то мере достиг своего! Шолохов побледнел и замялся. Из дальнейшего разговора со всей очевидностью вытекает, что он допустил уже в последнее время грубые политические ошибки.
- 1) Получив в начале августа письмо (на папиросной бумаге) из ссылки от б. зав. РайЗО Красюкова, он никому его не показал, а вытащил впервые только в разговоре со мной. И то - как аргумент за Лугового. В письме Красюков писал, что он невиновен, что следствие было неправильное и преступное, и т. д.
На мой вопрос, снял ли он копию с этого письма? - Шолохов сказал, что снял, но ни т. Евдокимову, ни в Райком не давал.
- 2) Никакой партработы Шолохов, будучи одним из 7-ми членов Райкома - не ведет, в колхозах не бывает, сидит дома или ездит на охоту, да слушает сообщения "своих" людей.
Колхозники из колхоза им. Шолохова выражали крайнее недовольство тем, что он их забыл, не был уже много месяцев: