- "Чего ему еще не хватает в жизни? Дом - дворец двухэтажный, батрак, батрачка, автомобиль, две лошади, коровы, стая собак, а все ворчит, сидит дома у себя".
- 3) На краевой конференции Шолохов был выбран в Секретариат и ни разу не зашел туда.
В крае (Ростов-Дон) к Шолохову отношение крайне настороженное.
Тов. Евдокимов сказал:
- Мы не хотим Шолохова отдавать врагам, хотим его оторвать от них и сделать своим!
Вместе с тем тов. Евдокимов также и добавил:
- Если б это был не Шолохов с его именем - он давно бы у нас был арестован.
Тов. Евдокимов, которому я все рассказал о своей беседе с Шолоховым, сказал, что Луговой до сих пор не сознался, несмотря на явные факты вредительства и многочисленные показания на него. На качество следствия обращено внимание краевого Управления НКВД.
Очевидно, что враги, действовавшие в районе, прятались за спину Шолохова, играли на его самолюбии (бюро райкома не раз заседало дома у Шолохова), пытаются и сейчас использовать его как ходатая и защитника своего.
Лучше всего было бы для Шолохова (на которого и сейчас влияет его жены родня - от нее прямо несет контрреволюцией) уехать из станицы в промышленный центр, но он решительно против этого, и я был бессилен его убедить в этом.
Шолохов решительно, категорически заявил, что никаких разногласий с политикой партии и правительства у него нет, но дело Лугового вызывает у него большие сомнения в действиях местных властей. Жалуясь, что он не может писать, М. Шолохов почему-то нашел нужным упомянуть, что вот он послал за границу куски IV книги, но они были задержаны в Москве (Главлитом), и из заграницы к нему пришли запросы: где рукопись? Не случилось ли чего?
Шолохов признал и обещал исправить свои ошибки и в отношении письма Красюкова, и в отношении общественно-партийной работы. Он сказал, что ему стало легче после беседы.
Мы условились, что он будет чаще писать и приедет в ближайшее время в Москву.
Но основное - его метание, его изолированность (по его вине), его сомнения вызывают серьезные опасения, и об этом я и сообщаю.
С комм. приветом Вл. Ставский. 16.IX.37 г.".
На письме резолюция: "Тов. Ставский! Попробуйте вызвать в Москву т. Шолохова дня на два. Можете сослаться на меня. Я не прочь поговорить с ним. И. Сталин".
Дорога в Москву - что ждет его там? арест? спасение?..
Архив сохранил дату встречи писателя и вождя: "25 сентября 1937 г. с 16.30 до 18 часов". Сталин пригласил Молотова и Ежова. Проговорили полтора часа!
Писатель покидал державный кабинет со сложными чувствами. Сталин, когда слушал Шолохова, - не перебивал и другим не давал, а когда услышал просьбу помочь страдающему Дону, сказал: разберемся. И ничего более не обещал.
Едва вышли, Шолохов - к Ежову: попросил свидания с Луговым. Нарком внутренних дел держал нос по ветру - он убедился во внимании вождя к писателю и разрешил. Луговой потом вспоминал: "Повели к Ежову. В кабинете наркома сидел Михаил Александрович Шолохов. Я прежде всего посмотрел, есть ли у него пояс… Я понял, что Шолохов не арестован". Убедился, что встреча - не очная ставка.
Прошло десять дней. Наконец Ежов сообщил нечто обнадеживающее. Шолохов тотчас взялся за письмо: "Дорогой т. Сталин! т. Ежов, наверное, сообщил Вам об исходе вёшенского дела. Он говорил вчера, что сегодня будет ставить на ЦК вопрос об освобождении Лугового и Красюкова. То, что я пережил за эти 10 месяцев, дает мне право просить Вас, чтобы Вы разрешили мне видеть Вас на несколько минут после того, как т. Ежов сообщит о вёшенском деле, или в любое другое время, которое Вы сочтете удобным. Имею к Вам лично, к ЦК просьбу. Прошу сообщить через Поскребышева, он знает мой телефон. Москва. Шолохов. 5.10.37".
Однако понадобилось больше месяца, чтобы "Дело", вскрытое Шолоховым, было окончательно "закрыто". Каково ждать, ждать, ждать…
И, наконец, 15 ноября из Ростова пришла телеграмма: "Москва. ЦК ВКП(б) тов. Сталину. Прошу утвердить следующее решение Ростовского обкома ВКП(б) от 14 ноября: Обком постановляет: 1) вернуть т. Лугового на работу в Вёшенский район в качестве первого секретаря райкома партии. 2) Вернуть т. Логачева на работу в Вёшенский район в качестве председателя Рика. 3) Вернуть т. Красюкова на работу в качестве уполномоченного Комзага СНК по Вёшенскому району".
И тут-то все теперь пошло без каких-либо проволочек. Еще бы - сам Сталин вмешался! Уже через два дня Политбюро утверждает полученное из Ростова решение.
Радостно Шолохову и всем честным в станице партийцам, но сколько же возникает неотступных вопросов:
почему в решении обкома ни слова о роли Шолохова в разоблачении "Вёшенского дела" и об издевательствах над ним?;
почему помимо трех районщиков не названы другие страдальцы по этому "Вёшенскому делу"?;
почему обком пощадил злонамеренного секретаря райкома Капустина - сказано лишь: "отозван в распоряжение обкома", и иже с ними энкавэдистов?;
почему ЦК не дал принципиальной оценки Евдокимову и начальнику краевого управления НКВД? Неужто Сталин поверил тому, что подписал Евдокимов - во всем-де виновата, как сообщено в центр, "контрреволюционная правоцентристская и эсеро-белогвардейская организация". Но отчего же ни слова о том, что это за такая внезапно появившаяся в крайкомовском решении странная организация? Явно придумали.
Мария Петровна мне рассказывала: "Михаил Александрович дал телеграмму, что, мол, все в порядке, ждите. Никто, кроме меня, и не знал об этой телеграмме. Но, наверное, на почте порадовались за счастливый исход. Короче, вся станица вышла встречать. Помню, Луговой и Логачев плакали. А казаки подходили к Михаилу Александровичу и благодарили…"
В своем кабинете Луговой прикрепил на видном месте портрет своего спасителя Шолохова кисти местного учителя.
Почти полгода жили писатель и три вёшенца-партийца под топором. То было время, когда людей неволили либо безотрывно смотреть в глаза следователю, либо отводить взгляд от сослуживца, соратника по партии, соседа при первом же павшем на него подозрении. Как-то даже Сталин выразил тому удивление: когда арестовали Мандельштама, а очень близкий поэту человек и к тому же авторитетный член Союза писателей смолчал. Сталин стал выговаривать отступнику: "Если бы мой друг попал в беду, я бы лез на стену, чтобы его спасти".
Знал, кому что говорить. Например, Фадееву заявил иное, когда тот попытался смягчить репрессии в Союзе писателей: "С каких пор советский писатель решил защищать врагов народа? У вас что, есть документы в их защиту? Или вы не доверяете органам?"
Добавил с превеликою заботой: "Врагов не надо защищать. Это безумие".
Шолохов личное предупреждение Сталина - не защищать "врагов народа" - получил, помним, намного раньше: в голодном 1933 году.
И еще два события произошли в конце 1937 года в жизни писателя и страны. Первое - литературное. Второе - сугубо политическое.
В ноябрьском номере "Нового мира" вышла седьмая часть "Тихого Дона", она открывала четвертую книгу романа. Многим помнились заключительные строки из шестой части:
"- Чего это ты тянешь, тетка? - поинтересовался Мишка.
- А это мы женщину бедняцкого класса на хозяйство ставим: несем ей буржуйскую машину (швейную. - В. О.) и муку - бойкой скороговоркой ответил один из красноармейцев.
Мишка зажег подряд семь домов, принадлежавших отступившим за Донец купцам Мохову и Атепину-Цаце, попу Виссариону, благочинному отцу Панкратию и еще трем зажиточным казакам, и только тогда тронулся из хутора".
Новая часть романа начинается с противостояния верхнедонских повстанцев и красных.
Вторая история происходила в Москве. Вечером после заседания Политбюро Шолохова разыскали и попросили от имени ЦК дать согласие… на выдвижение его в депутаты Верховного Совета СССР - впервые, мол, грядет такое историческое событие в жизни страны и народа… доверие лично товарища Сталина…
Согласие дал. И потом, уже дома, исполнил необходимую формальность - отправил телеграмму руководителям избирательного округа в Новочеркасск: "Дорогие товарищи! Выдвижение моей кандидатуры в депутаты Верховного Совета, ваше доверие, оказанное мне, я воспринимаю как высшую награду за мою партийно-общественную деятельность и литературную работу. Излишне говорить о том, что это обязывает меня отдать все творческие возможности, всю жизнь служению партии и народу. С приветом М. Шолохов".
Первого декабря он приехал в Новочеркасск. Парадная встреча кандидата в депутаты, цветы, зал, битком заполненный избирателями, которые радостно встречали его. Он выступил с торжественной речью: "И, будучи патриотом своей великой, могущественной Родины, с гордостью говорю, что являюсь и патриотом своего родного Донского края… История проверяет людей на деле, а не на словах. История проверяет, в какой мере существует у человека любовь к Родине, какая цена этой любви…"
Едва писатель вернулся домой из Москвы, - юбилей Вёшенского театра колхозной молодежи. Праздновали всего-то первую годовщину. Шолохова обязали держать речь. Она была краткой - всего пять фраз: "Если не будет зазнайства, если в театр не проникнет мертвящее самодовольство… Надо еще крепче учиться, еще упорнее овладевать сценическим мастерством…" Театр при таком наставнике был дерзок… Ставит пьесы и старого Александра Островского, и молодого - Николая, по его роману "Как закалялась сталь", гремевшую тогда по всей стране "Любовь Яровую" Константина Тренева, и узнаваемую хуторянами и станичниками инсценировку "Поднятой целины".
Тем временем и выборы прошли. Шолохов узнал, что вместе с ним депутатами Верховного Совета стали его сотоварищи по писательскому цеху Алексей Толстой, А. Корнейчук, В. Ставский и еще несколько.
Приструнил Сталин крайком и энкавэдистов и позволил избрать Шолохова депутатом. Неужто отныне он недосягаем для врагов-недругов и иных провокаторов? Неужто с новым годом начнется новая жизнь - спокойная для творчества и настрадавшейся семьи?
Поддержал и старик Серафимович. Напечатал в "Литературной газете" душевный очерк "Михаил Шолохов". Не обошлось, правда, без назидания: "Писатель должен шагать вровень с эпохой".
А он, возможно, в это самое время выводил своим четким почерком для "Тихого Дона" то, что было вровень с его азартной натурой рыбака: "Увидел в прозрачной стоячей воде темные спины крупных сазанов, плавающих так близко от поверхности, что были видны их плавники и шевелящиеся багряные хвосты… Они иногда скрывались под зелеными щитами кувшинок и снова выплывали на чистое, хватали тонущие, мокрые листочки вербы…" И далее, после живописной сценки охоты на рыбин, появилось истинно от шолоховского характера: "Это была как-никак удача. Неожиданно поймать почти пуд рыбы не всякому придется!" И уточнение: "Ловля развлекла его, отогнала мрачные мысли" (Кн. 4, ч. 7, гл. XXIV).
…В самом конце декабря Шолохов огорчил свое литературное начальство - отказался ехать в Тбилиси, на заседание V пленума Союза писателей в честь 750-летия поэмы Шота Руставели "Витязь в тигровой шкуре". И не только потому, что еще не отошел от политических баталий. Не любил таких празднеств, которые затевались парада ради.
Глава шестая
1938: ШАГИ НА ГОЛГОФУ…
33 года исполняется Шолохову в 1938 году. Возраст Христа. Быть ли Голгофе? Однако уместен ли такой вопрос по отношению к депутату Верховного Совета СССР, с согласия самого Сталина избранному делегатом XVIII партийного съезда, и члену президиума Союза советских писателей?
Сто абзацев обличений
Январь. Новый год, кажется, ничего плохого не сулит ни самому Шолохову, ни его народу. Напротив, он начался добрыми предзнаменованиями. В январе случились два больших события!
Дочура - Машенька - родилась! Третьим январским днем. Радости-то на весь свет! Возликовал даже в письме, причем не самому близкому человеку: "Родилась у нас дочь, назвали Машей. В доме стало еще веселей, как на детской площадке…"
Через неделю состоялся пленум ЦК партии. Сталин стал инициатором постановления "Об ошибках парторганизаций при исключении из партии, о формально-бюрократическом отношении к апелляциям исключенных из ВКП(б) и о мерах по устранению этих недостатков". Появилась надежда, что репрессии перестанут быть кампаниями, прекратятся ночные кошмары с арестами, тюрьмами, допросами, "тройками", особыми совещаниями. Возможно, Сталин убедился, что перегнул, и нужна смена курса. Ясно, что здесь не обошлось без влияния негодующего шолоховского стука в цековские двери. Настойчив был - четыре года единоборства с властью!
Да вот только осталось недоумение. В последние годы из партии исключили более миллиона коммунистов, а речь в постановлении только об "ошибках" и "недостатках". В Москве запускали кровавую мельницу, а раскритикованы только местные работники. Дон, правда, выделен особым образом: "Пользуясь политической близорукостью руководителей Ростовского обкома ВКП(б), исключили из партии честных коммунистов, выносили заведомо неправильные взыскания работникам, всячески озлобляли коммунистов…" Почти цитата из шолоховского письма. Но Сталин оставался Сталиным - заканчивалась она угрожающе: "…делая в то же время все возможное, чтобы сохранить в партии свои контрреволюционные кадры". Для Шолохова вопрос: кого теперь зачислят в эти самые "кадры" - главного ростовского энкавэдиста Люшкова или его?
Увы, недолго держали тормоза после пленума.
Кажется, первым почувствовал это на себе именно Шолохов. И снова в бой!
Февраль. Началась первая сессия Верховного Совета. Торжественное открытие, ощущение сопричастности к жизни всей страны, новые знакомства… Депутат Шолохов передал письмо Сталину о том, что на Дону ничего не изменилось.
Начиналась третья глава бесстрашной шолоховской Книги борьбы с той бесчеловечной политикой, которая продолжает подрывать веру в саму идею социализма.
Шолохов разглядел в постановлении ЦК возможность для ретивых обкомовцев продолжать искоренение "контрреволюционных кадров". "Пока положение остается прежним: невиновные сидят, виновные здравствуют и никто не думает привлекать их к ответственности", - писал он Сталину.
Уточнил: "Луговой и остальные вёшенцы благодаря Вашему вмешательству освобождены, а сотни других коммунистов, посаженных врагами партии и народа, до сих пор томятся в тюрьме и ссылке…"
Обобщал: "Надо покончить с постыдной системой пыток… Такой метод позорит славное имя НКВД и не дает возможности установить истину".
Рассказал кое-что и о себе, чтобы в Кремле не было никаких иллюзий: "Вокруг меня все еще плетут черную паутину…"
Письмо огромно. В нем более ста абзацев. В них полусотня фамилий тех, кого неправедно зачислили во "враги народа", а также сообщение о десятках и десятках безымянных жертв из восьми районов, многих колхозов и МТС. Сатрапы в голубых петлицах тоже поименованы.
Сталин написал на письме: "Травля Шолохова" и свел всю державную тревогу вёшенца лишь к одной его личности. По этой резолюции письмо было направлено помощнику Поскребышеву и наркому внутренних дел Ежову. Когда они закончили читать, на полях появилось десять замет: "Невозможно проверить" и "Проверить". В этих пометах - директива: что надо проверять, что не надо. Назначили главного проверяющего - Шкирятова. Его предложил в письме сам Шолохов: "Пришлите по делам арестованных коммунистов М. Ф. Шкирятова. Он знает очень многих людей здесь по 1933 г., ему будет легче ориентироваться".
Шкирятов готовится в дорогу, перечитывает письмо с руководящими пометками на полях - для него это и впрямь план проверки. Замета "Невозможно проверить" стоит возле таких, к примеру, утверждений Шолохова: "Надо тщательно перепроверить дела осужденных по Ростовской области в прошлом и нынешнем году, т. к. многие из них сидят напрасно…; О допросах с пристрастием пишут мне и другие арестованные, которые сейчас находятся в ссылке. Пишут и просят довести до Вашего сведения о том, как их допрашивали, как из них сделали врагов".
Шкирятов не глупый человек - он видит, что указания "проверить" начертаны далеко не всему письму, их вовсе нет там, где Шолохов делает обобщения. Значит, таков совет - не прикасаться к темам общеполитического характера. Он, видимо, дивился тому, как писатель осмеливался так обращаться к вождю: "Пора распутать этот клубок окончательно, т. Сталин!.. Да разве можно было годы жить под таким чертовым прессом? Страшный тюремный режим и инквизиторские методы следствия… Т. Сталин! Такой метод следствия, когда арестованный бесконтрольно отдается в руки следователей, глубоко порочен… Всего не перескажешь, т. Сталин, хватит и этого".
Шкирятову не могла не запасть в память истинно мольба из последних душевных сил: "Дорогой т. Сталин! Прошу Вас лично - Вы всегда были внимательным к нам, - прошу ЦК, разберитесь с нашими делами окончательно!.."
Окончательно?! Проверяльщик мог недоуменно пожать плечами при этой просьбе - несбыточна. Сам же Шолохов написал то, что столь точно характеризует систему репрессий: "Я уже говорил Евдокимову: "Почему обком не предпринимает никаких мер, чтобы освободить из тюрем тех, кто сидит за связь с Луговым, кто посажен врагами?" Он ответил: "Ты говорил об этом Ежову? Ну и хватит. А что я могу сделать?""
Вот с каким багажом собирался Шкирятов на Дон в мае.
И у Шолохова немалый груз дел и забот. В одном из мартовских писем он их запечатлел: "Можно сказать, погряз я в делах, залез в них по ноздри, а может, и по уши…" Это о том, что появились в его жизни совсем новые обязанности и обязательства: "Навалились депутатские обязанности - хоть криком кричи! Наверху завел у себя канцелярию (штатный - один я). Строчу ответы на жалобы избирателей. В промежутках правлю рукопись…"
Дополнение. Младшая дочь Шолохова окончила школу в родной станице, по замужеству переехала в Москву и работала в издательстве "Современник". Отец не раз поручал Марии Михайловне составление его сборников и даже собраний сочинений. Вместе с мужем, военным инженером, они воспитали сына, ставшего дипломатом, и красавицу дочь, которая закончила Институт международной торговли и права.
Письмо об отставке
В конце февраля 1938-го Шолохов отправил письмо в Москву - Ставскому: "Дорогой Володя! У меня к тебе вот какое дело: пожалуйста, выведите меня из редколлегии "Октября"". Генеральный секретарь Союза писателей понял - такое письмо нельзя утаить от остальных литначальников. Он собрал секретариат. И его члены поразились необычному по тем временам заявлению - Шолохов отмежевался от политики Панферова: "Отвечать за линию журнала не могу… Не хочу быть для вывески. Избавь от этого".
Из письма явствовало, что и Панферов не терпел Шолохова: "К характеристике моих взаимоотношений с редколлегией и, в частности, с Панферовым: я года три не получаю журнала от них. Ни единого письма не прислали…" Еще абзац - оценка без дипломатии: "Попросту хамство".
Шолохов рвал с теми, кого открыто поддерживал сам Сталин. Да к тому же в самую острую пору политической борьбы в стране, когда с протестами было лучше помалкивать. После пленума ЦК исключен из партии Демьян Бедный. Арестован Артем Веселый и сгинул навсегда. Шолохов ценил его роман "Россия, кровью умытая". В Вёшки приходят и другие скорбные сообщения: умер в заключении Мандельштам, брошен в застенки Михаил Кольцов, схвачен "за антисоветскую пропаганду" Николай Заболоцкий… Не союзники, но сотоварищи по Союзу писателей.