Иногородние вызывали недоверие у белых: как бы не "покраснели". Шолохов и в старости не забыл этого: "Когда мне было четырнадцать лет, в нашу станицу ворвались белые казаки. Они искали меня… "Я не знаю, где мой сын", - твердила мать. Тогда казак, привстав на стременах, с силой ударил ее плетью по спине. Она застонала, но все повторяла, падая: "Ничего не знаю, сыночек, ничего не знаю…""
Случались происшествия и с красными. Комендантский час, ночное патрулирование, а молодых казачек потянуло на игрища-развлечения и за ними увязался Шолохов. На главной улице их задержал патруль, привел в пустой дом и запер - арест! Вооруженному казаку велели не спускать с них глаз. Всю ночь девки не спали - то Михаил на ходу выдумывал и рассказывал такие истории, что от хохота никто не мог заснуть.
С августа 1919-го появилась возможность примирения новой власти с казачеством. Ленин отменил расказачивание в специальном обращении к донскому казачеству: "Рабоче-крестьянское правительство не собирается никого расказачивать насильно, оно не идет против казачьего быта, оставляя трудовым казакам их станицы и хутора, их земли, право носить, какую хотят, форму (например, лампасы)…"
В начале 1920-го Шолоховы переезжают в станицу Каргинскую. Отцу пришлось бросить все нажитое и недостроенный дом. Работу ему найти удалось не сразу. Сын оставался предоставлен самому себе.
Глава вторая
1920–1922: ЖИЗНЬ В "ПЕРЕПЛЕТАХ"
Шолохов обозначит в автобиографии: "С 1920 года служил и мыкался по Донской земле. Долго был продработником. Гонялся за бандами, властвовавшими на Дону до 1922 года, и банды гонялись за нами. Все шло, как положено. Приходилось бывать в разных переплетах, но за нынешними днями все это забывается".
Мыканья
Пришли новые страдания. Наступил страшный голод 1921 года с десятками тысяч жертв только в Ростовской области. Многочисленные банды, стрельба, кровь.
Но, удивительное дело, находятся мечтатели, которые берутся за ликвидацию неграмотности. Новое для страны слово "ликбез" приживалось и на Дону.
Шолохов оказался прямо сопричастен этому доброму делу, став на несколько месяцев учителем "по ликвидации неграмотности среди взрослого населения", как это числится в формулярах. Власть тогда такими кадрами, как он, не разбрасывалась, хотя возраст у него совсем не учительский. Дан приказ ему перебираться на хутор Латышев. Родителей не очень тревожит этот отъезд, ибо жить будет сын совсем недалеко от Каргинской.
Странно, что он никогда не вспоминал о своем учительстве в автобиографиях. Однако через пять лет написал рассказ "Двухмужняя" с довольно выразительными картинками: "В комнате жарко… На стекле бьется и жужжит цветастая муха. Тишина. Дед Артем мусолит огрызок карандаша, пишет, криво раззявив рот. Стиснули Анну, толкают в бок. Рядом с Анной - Марфа… Пот ядреными горошинами капает у нее с носа на верхнюю губу; рукавом смахнет, иногда языком слижет и снова шевелит губами, отмахиваясь от въедливых мух. Чаще выстукивает сердце у Анны, нынче первый раз читает она по целому слову. Сложит одну букву, другую, третью, и из непонятных прежде загогулин образуется слово. Толкнула в бок соседку:
- Гляди, получается "хле-бо-роб".
Учитель стукнул по доске мелом:
- Тише! Про себя читайте! А ну-ка, дедушка Артем, прочитай нам сегодняшний урок!
Дед ладонями крепко прижал к столу букварь, откашлялся:
- На-ша… Ка-ша…
Марфа не утерпела, фыркнула в кулак…"
Что бы ни говорили, а революция пробуждала жажду мечтаний о лучшей жизни. Не потому ли хуторяне принимают постановление с тремя пунктами. Первый: "Приветствие нашим передовым вождям в лице Ленина, Троцкого и Калинина…" Второй: "Ввиду тяжелых обстоятельств нашей страны мы постановили, что рабочий день должен проходить не по часам, а сколько хватит наших физических сил… Дисциплина должна быть товарищеская и вполне сознательная". И напоследок: "Да здравствует борьба с советским бюрократизмом!"
Кружилинцы создали коммунию. Об этом - о рождении сельскохозяйственной артели - заговорили по всему округу. Появилась даже заметка в местной газете.
Однако до конца испытаний еще далеко. Сама жизнь подталкивает в конце 1920-го провести собрание партийного актива Верхне-Донского округа на очень важные темы: "Обсуждались вопросы: о народном образовании (докладчик завокроно Ушаков), о борьбе с бандитизмом (докладчик начальник окрмилиции Воронин), о продразверстке (докладчик окрпродкомиссар Мурзов)". Интересно, как воссоединилось - научиться читать-писать и вообще как выжить.
Шолохов на собрании не был, но директивы этого собрания его не минуют.
Объявлен "Месячник революционного труда" с призывом: "Все на продразверстку!" Понадобилось разверстывать задание по сбору хлеба для голодающей страны от общей нормы на каждый двор. И не думай протестовать. Революция требует жертв!
И снова нетерпеливая поступь времени. Именно в эти дни, когда Шолохов отработал свое на мирном фронте ликбеза, его заприметили в Каргине - он несколько раз появлялся в заготконторе. В рассказе 1925 года "Алешкино сердце" эта контора видится будто в документальном фильме из времен Гражданской войны: "Возле речки в кирпичных сараях и амбарах - хлеб. Во дворе дом, жестью крытый. Заготовительная контора Донпродкома № 32. Под навесом сарая - полевая кухня, две патронные двуколки, а у амбаров - шаги и нечищеные жала штыков, охрана… Вторая дверь по коридору направо с надписью: "Помещается политком Синицын!"… Пошли по коридору. В конце на дверях мелом написано - раскумекал Алешка: "Клуб РКСМ". Чудно и непонятно".
По хутору пополз слух: этот юнец Шолохов, купцов сын, будет начальником. Начальничество началось с того, что он собственноручно отобразил на бумаге: "Прошу зачислить меня на какую-либо вакантную должность; по канцелярской отрасли при вверенной вам заготконторе. М. Шолохов.
1921 20 декабря, ст. Каргинская". И стал… помощником бухгалтера. Радости-то дома: платили хотя и революционно небольшие деньги, но добавляли ценной пайкой - в месяц полфунта табаку, пять коробков спичек и полкуска мыла.
Совслужащий! Пока еще опаснейшее звание. По Дону то и дело расправы с красными - то ночные выстрелы в окно, то подстерегут на дороге. Осмелели бандиты - у них поддержка: недовольных много. Банды разгромили на Дону половину сельских Советов и убили больше ста советских работников.
С одним главарем банды - Фоминым (фигурирует в "Тихом Доне") - Шолохов довольно близко познакомился, когда тот был еще краскомом отряда на хуторе Базки. Теперь, пожалуй, только случай спас его от встречи с крутым на расправу былым собеседником. Об этом вспоминал один хуторянин: "Я с двумя друзьями-комсомольцами сидел в маленькой комнатушке сельсовета, когда на бугре запылили всадники. Бандиты. Мы вскочили в седла и левадами ускакали… А тут с другой стороны откуда ни возьмись Михаил Шолохов на двуколке. Акулина не растерялась, успела дать знак. И обмерла, видя, как Михаил крутанул двуколку и погнал галопом. Это было равносильно гибели: под окнами у бандитов проскакать что есть мочи в степь. В сорочке он родился, никто не заметил беглеца".
Махно нагрянул в эти места в 1921 году. Позже в повести "Путь-дороженька" сложится сюжет о том, что довелось пережить Петьке Кремневу, главному персонажу, в плену у батьки-анархиста. Написано такими достоверными красками, что невольно думается: не мог писатель все это просто так сочинить:
"Взводный поглядел на Петьку сонными глазами, сказал:
- Чудак народ… Валандаются с парнишкой, его мучают, сами мучаются. - Хмуря рыжие брови, еще раз взглянул на Петьку, выругался матерно, крикнул: - Иди, вахлак, к сараю!.. Ну!.. Иди, говорят тебе, и становься к стене мордой!.."
Так все и было: Шолохов как совслужащий предстал перед взбалмошным атаманом и услышал приказ: "В расход!" От казни спасла одна смелая казачка, в курене которой был допрос, - она упросила пожалеть юнца. Смилостивился Нестор Иванович, но пригрозил: коли снова попадется, так по второму разу не пожалеет.
И в старости не забылось то жуткое происшествие. Как-то в беседе с одним своим знакомцем-земляком, будущим его биографом В. А. Вороновым, Шолохов припомнил:
- Допрашивал меня…
- Какое впечатление он произвел?
- Невзрачная внешне личность…
Казаки заскучали по мирной жизни. Видно, потому появился для каргинцев в их Народном доме театр - драматический! И зал был всегда полон. Спасибо учителю Мрыхину, что сагитировал группу своих бывших учеников создать драмкружок. Сохранилось воспоминание: "Начинали с чеховских водевилей. Шолохов особенно любил комические роли и обязательно по ходу действия присочинял что-нибудь".
Все было бы хорошо, да все чаще приходили огорчения, что иссякал репертуар. Что делать-то? Одному станичнику запомнилось: "Как-то к режиссеру явился Шолохов и, подавая рукопись, сказал: "Вот, пьесу нашел"".
Прочитали ее. Понравилось. Потом он не раз поставлял новые пьесы. Ребята ломали головы: где он их берет? Поинтересовались, но получили спокойный ответ:
- Знакомые из Вёшек присылают.
- Ой, Мишка, да ты сам их, небось, сочиняешь?
- Что вы? Куда мне!
Разговор на этом прерывался. Но как-то прибежал взволнованный. Прижимая к груди исписанные листки, выпалил:
- Тема замечательная… Два действия написал, а вот третье не получилось. - И вдруг осел, притих, чувствуя, что сказал лишнее.
Артистам оказали высокое внимание - председатель окружного ревкома попросил их отправиться на гастроли по соседним хуторам. То-то вселенская слава!
В Каргинской Шолоховым жилось бедно. Будто про них старая казацкая поговорка: "Тары-бары - худые амбары". Даже своего куреня-жилища не приобрели. Мишка, ломая подростковый гонор, носил совсем уж простенькую одежку: латаная-перелатаная гимнастерка под ремень с медной бляхой, штаны, кои уж и утюг не брал, стоптанная обувка.
В шестнадцать лет пришла любовь. Паренька невысокого росточка стали замечать среди молодежи на вечерних посиделках-игрищах. И сам по себе красив, и культурен - артист-писатель - и при советской должности! Тут и вошла в сердечные вздохи-переживания одна казачка-краса: скромница, тихая, замкнутая. Но прознал отец, казак-атаманец, и на дыбы: не быть в его зятьях этому Шолохову!
Дополнение. Начало творчества, пусть пока подражательское, неумелое, можно отнести к 1920 году. Шолохову 15 лет. Он написал то, что назвал "пьесой-шуткой" - "Необыкновенный день", в одном действии. Правда, пьеска осталась только в записи суфлера. Действующие лица обозначены так: "Марфа Сидоровна - купчиха, 47 лет, солидная вдова; Петрушка - сын Марфы, придурковатый парень, лет 19, неряха; Пуд Пудович - солидный вдовец, носит очки; Наташа - дочь купца, очень кокетлива; Сваха Митревна - 45 лет, разговорчива, болтлива". Не случайна купеческая тема, ведь детство и отрочество автора прошли в купеческой семье. Сюжет развивается двойной тягой: попытка поженить юных героев привела к сватовству их родителей.
Суд
1922 год. Шолохов перестал быть незаметным служащим среди счетов и гроссбухов. Одна серьезная бумага окружного начальства обозначила его "незаменимым работником". Каково! И как следствие, Доноблпродком его рекомендует на Ростовские курсы продработников. На казачестве непомерное ярмо налогов, что от местных, что от центральных властей. Ретивые начальники давят, чтобы перевыполнить планы по налогам. Нужна кадровая подмога.
Два месяца напитывали курсантов наставлениями не только спецы, но и руководящие партийцы. Продработники в пору страшной нехватки хлеба и голода становятся особыми фигурами в государстве. Ответственность! То-то к тем из них, у кого совесть нечиста, - с подобострастием!! То-то пущали страх!
Позади учеба - выпускникам вручают дипломы с грозным текстом: "Налоговый инспектор". Для Дона это настолько значимое событие, что о нем решили широко оповестить, потому на выпускной акт пожаловал корреспондент газеты "Трудовой Дон" некий Николай Погодин. Вот уж причуды истории. Не догадывались курсанты, что тот, кто что-то строчит в блокноте на коленях, станет видным драматургом и прославится пьесами "Человек с ружьем", "Кремлевские куранты", а после войны "Кубанскими казаками" - фильмом по его сценарию. Газетчик не углядел приметно-лобастого парня по фамилии Шолохов. Разве что через годы, когда увидит в газетах фото с подписью "Молодой писатель М. Шолохов", вспомнит. Итак, на Дону прочитали газетное сообщение: "Это негромкое, будто неважное событие имеет колоссальное значение в хозяйственной жизни Дона. От этих выпущенных на работу ста двадцати работников зависит "завтра" Донской области. Им вручается, как непосредственным работникам на местах, хозяйство каждого отдельного сельского хозяина - им вручается сельское хозяйство Дона".
Таково открытое предупреждение станичникам и хуторянам. Таково напутствие налоговикам.
Шолохову мандат выписан в родной Верхне-Донской округ. И через четыре дня - в день рождения - он отправляется в путь, в станицу Букановскую. Ему 17 лет.
В Вёшенской - центр округа - ту группу, в которой числится Шолохов, по чрезвычайной важности подкрепления принял окружной продкомиссар и объявил, выказывая значимость события, что сам становится командиром группы.
То, что Шолохов стал продработником под началом этого революционно непреклонного продкомиссара, запечатлелось в его литературной памяти и отразилось в рассказе "Продкомиссар":
"В округ приезжал областной продовольственный комиссар. Говорил, торопясь и дергая выбритыми досиня губами:
- По статистическим данным, с вверенного вам округа необходимо взять сто пятьдесят тысяч пудов хлеба. Вас, товарищ Бодягин, я назначаю на должность окружного продкомиссара как энергичного, предприимчивого работника. Месяц сроку… Трибунал приедет на днях. Хлеб нужен армии и центру во как…
Кадык и зубы стиснул жестко".
Шолохову боязно ехать по месту назначения - станица велика и много здесь по отношению к советской власти строптивцев.
Как же нужны ему - особенно по первым шагам - верные соратники. Одним из них, по своим прямым обязанностям, стал работник станичного земотдела Петр Яковлевич Громославский.
Весна… Посевная страда для казаков - страда для инспектора. Шолохов засвидетельствовал свою деятельность - направил начальству "Доклад о ходе работы по ст. Букановская с 17-го мая с. г. по 17-е июня". Многое, оказывается, довелось пережить за месяц всего-то! Уже в первых строках обозначилась напористость его характера: "С приездом своим к месту службы, мною был немедленно в 2-х дневный срок созван съезд хут. советов совместно с мобилизованными к тому времени статистиками. На следующий же день по всем хуторам ст. Букановская уже шла работа по проведению объектов налогообложения. С самого начала работы, твердо помня то, что все действия хут. советов и статистиков должны проходить под неусыпным наблюдением и контролем инспектора, я немедленно отправился по своему району, собирая собрания граждан по хуторам…"
Добавил, явно не без разочарования и самокритики: "Несмотря на ранее принятые меры, граждане чуть ли не все поголовно скрыли посев; работа, уже оконченная, шла насмарку… 27 мая я с остальными членами комиссии вновь выехал по всем хуторам…"
Рассказал, чем брал в этом рейде: "Путем агитации в одном случае, путем обмера - в другом…"
И тут-то приметное признание - уже улавливал жизнь не по политшаблонам о классовой борьбе: "При даче показаний и опросе относительно посева местный хуторской пролетариат сопротивляется…"
Еще бы не сопротивляться! И не только по вековечному хлеборобскому чувству: каждая жменя зерна - моя, в ней мой пот, мои надежды на то, что будет кусок хлеба на зиму и весну.
Беда на Донщине - вползала засуха! У налогового инспектора Шолохова раздрай в чувствах: Россия без хлеба, но и Дон без хлеба. Через три года он опишет в рассказах то, что довелось ему самолично видеть - по-шолоховски и просто-скупо, и впечатляюще-правдиво.
"Из степи, бурой, выжженной солнцем, с солончаков, потрескавшихся и белых, с восхода - шестнадцать суток дул горячий ветер. Обуглилась земля, травы желтизной покоробились, у колодцев, густо просыпанных вдоль шляха, жилы пересохли; а хлебный колос, еще не выметавшийся из трубки, квело поблек, завял, к земле нагнулся, сгорбившийся по-стариковски…" - это в рассказе "Пастух".
"Следом шагал голод… У Алешки большой, обвислый живот, ноги пухлые… Тронет пальцем голубовато-багровую икру, сначала образуется белая ямка, а потом медленно-медленно над ямкой волдыриками пухнет кожа, и то место, где тронул пальцем, долго наливается землянистой кровью. Уши Алешки, нос, скулы, подбородок туго, до отказа, обтянуты кожей, а кожа - как сохлая вишневая кора. Глаза упали так глубоко внутрь, что кажутся пустыми впадинами. Алешке четырнадцать лет. Не видит хлеба Алешка пятый месяц. Алешка пухнет с голоду. Неделя прошла. У Алешки гноились десны. По утрам, когда от тошного голода грыз он смолистую кору караича, зубы во рту у него качались, плясали, а горло тискали судороги" - это в рассказе "Алешкино сердце".
Позже, через 20 лет, кое-что запечатлеет в четвертой книге "Тихого Дона", даже то, как ненавидели продотрядовцев. Одно из признаний вложил в уста Фомину при беседе с Мелеховым после расправы бандитов над красноармейцем: "Это же, чудак, из продотрядников. Им и разным комиссарам спуску не даем…" (Кн. 4, ч. 8, гл. XI).
Однако вернемся к докладу Шолохова для начальства, который получился как вопль душевный:
"Семена на посев никем не получались, а прошлогодний урожай, как Вам известно, дал выжженные, песчаные степи. В настоящее время смертность, на почве голода по станицам и хуторам, особенно пораженным прошлогодним недородом, доходит до колоссальных размеров". Вынес отдельным абзацем: "Ежедневно умирают десятки людей. Съедены все коренья и единственным предметом питанья является трава и древесная кора…"
Доклад прочитан начальством. Кинется ли оно предотвращать голод? На докладе появляется резолюция - равнодушная к погибельной жизни казачества, но одобряющая деятельность Шолохова: "Считать работу удовлетворительной".
После такого отношения к своему сигналу о беде у Шолохова в работе появилось то, что было категорически запрещено, - хитрить при исчислении налогов с бедствующих.
Громославский… Одновременно от него и неприятность, и радость. Если начать со второго, то Шолохов заприметил одну из четырех его дочерей - смуглянку, учительницу местной школы. О ее познаниях ходила хорошая слава. Еще бы: закончила епархиальное училище в самой Усть-Медведицкой. Это почти что город (и станет таковым через недолгое время с поименованием в честь писателя Серафимовича, будущего наставника и даже друга Шолохова). А как же красива учительница! Он примерил для нее имя от себя: Маруся-Марусенок. Ей, когда сдружились, понравилось.
Но вот с ее отцом не совсем ладно - под подозрением у окружного начальства, которое выловило в одном из отчетов Шолохова ошибку в подсчетах посевной площади в пользу обреченных на голод. И последовало жесткое предупреждение: "Громославскому доверяй, но проверяй!"
Такое недоверие не случайно. За Громославским тянулось недоверие "по политике" со времен Гражданской войны, о чем будет рассказано ниже.