Вот какой появился писатель: из новых, но не поэтизирует насилие, даже если оно совершается в интересах революции и для спасения народа от голода - уроненной слезы не поднять.
Написано уже немало - на сборник набиралось, но все, как считал, надо выверять на читателе, надо пропустить рассказы через газеты и журналы. Выбрал не только комсомольские - "Журнал крестьянской молодежи", где работал друг-приятель Василий Кудашев, "Смену", "Комсомолию" и "Молодой ленинец". Решился завоевывать "взрослые" издания - журналы "Огонек" и "Прожектор".
У жены теперь свои надежды - может, станут получше жить. Надоело считать скудные грошики в тощих карманах. Такая жизнь аукнулась даже в письме одному редакционному работнику: "На тебя, Марк, я крепко надеюсь и этим письмом хочу повторить просьбу о том, чтобы ты устроил рассказ и скорее прислал мне часть денег… Подумываю о том, чтобы махнуть в Москву, но это "маханье" стоит в прямой зависимости от денег…" Концовка письма с отчаянием: "Пиши скорее, есть надежда или нет? И ждать ли мне денег? С нетерпением жду ответа".
Не то беда, коль на двор взошла, а то беда, что нейдет со двора.
Впрочем, на Дону говорят: "Бог не без милости, казак не без счастья".
Приходит весточка из газетного "цеха". "Юношеская правда", после кончины Ленина сменившая название на "Молодой ленинец", напечатала фельетон. Третий в жизни писателя, и последний. Назван "Ревизор" с подзаголовком "Истинное происшествие". Он о том, как направленного на помощь батракам комсомольца чинуши приняли за тайного проверяющего из Рабоче-крестьянской инспекции: "Перед ним явно трепетали. В нем заискивали. Ему засматривали в глаза, предупреждали каждое движение; а он, глядя на ковры, мебель, только недоумевал…" Комсомольский Гоголь, да и только! Фельетон для знающих с особой приметинкой - Букановская поминается уже в первой строчке: "Хлопнув дверью, позеленевший кассир Букановского кредитного товарищества предстал перед председателем правления:
- Ревизор из РКИ ночует на постоялом!.."
Прочитал ли кто в станице такой привет из столицы?
Дополнение. В ранних рассказах Шолохова немало персонажей наделены такими именами и фамилиями, которые, твердо прописавшись в творческой памяти автора, перекочуют в его романы. Например: Кошевой, Аксинья, Степан, Прохор, Аникушка… Те, кто талдычит про плагиат, эту зримую преемственность утаивают.
"Никогда не забуду…"
Скопилось восемь готовых рассказов - уже книга. Сдал рукопись в издательство "Новая Москва". И вот она даже набрана, но вползли переживания: рассказы газетные, а покажутся ли они в сборнике именно литературой, не спешит ли он с первой книгой на свидание с читателем? Он еще не осознал, что первые рассказы имеют полное право на долгую жизнь. Включил в книгу и "Родинку", и "Пастуха", и "Продкомиссара", и "Шибалкино семя", и "Алешкино сердце"…
Решил посоветоваться с тем, кому доверял: с Серафимовичем. Ему была передана верстка книги. Известно, как перегружен старик такого рода просьбами. Но вдруг весточка - мэтр сел за предисловие к его сборнику. Значит, не считает его щелкопером-графоманом.
В дневнике Серафимовича осталась запись от тех дней: "Черт знает, как талантлив!"
У Шолохова с тех пор появился литературный крестный, можно на радостях пошутить по-казачьи: кум. Он приглашен для беседы - оказано доверие! Услышал лестное для себя: "Невелика ваша книга - восемь рассказов, а событий на целый роман…" Но вдруг прозвучало и такое - неожиданное: "Писателю очень важно найти себя, пока молод… Дерзнуть на большое полотно…" И еще: "Нюхом чувствую - пороху у вас хватит!"
Мэтр явно подталкивал к повести или роману.
Первый сборник молодого писателя "Донские рассказы" со вступительным словом Серафимовича выйдет в 1926 году, и автор прочитает о себе: "Как степной цветок, живым пятном встают рассказы т. Шолохова. Просто, ярко, рассказываемое чувствуешь - перед глазами стоит. Образный язык, тот цветной язык, которым говорит казачество. Сжато, и эта сжатость полна жизни, напряжения и правды. Чувство меры в острых моментах, и оттого они пронизывают. Тонкий схватывающий глаз. Умение выбрать из многих признаков наихарактернейшее".
Будет в предисловии и такой совет - чтобы не закружилась от похвал голова: "Все данные за то, что т. Шолохов развертывается в ценного писателя, только учиться, только работать над каждой вещью, не торопиться".
И спустя многие годы, на 75-летнем юбилее своего наставника, Шолохов не скроет своей горячей благодарности: "Никогда не забуду 1925 года, когда Серафимович, ознакомившись с первым сборником моих рассказов, не только написал к нему теплое предисловие, но и захотел повидаться со мною… Наша первая встреча состоялась в Первом Доме Советов". Это гостиница с нынешним названием "Националь". Здесь жил кум-наставник.
Серафимович тоже оставил след от той встречи не только добрым отзывом и строчками в дневнике. Набросал для задуманной повести о Шолохове портрет героя. Линии легки, но рисунок осязаем, впечатляющ и при всей эскизности полон не только точности, но и восхищения, и даже удивления:
"Шолохов. Невысокий, по-мальчишески тонкий, подобранный, узкий, глаза смотрели чуть усмешливо, с задорцем: "Хе-хе!.. Дескать, вижу…"
Громадный выпуклый лоб, пузом вылезший из-под далеко отодвинувшихся назад светло-курчавых, молодых, крепких волос. Странно было на мальчишеском челе - этот свесившийся пузом лоб…
Небольшой, стройный, узко перехваченный ремнем с серебряным набором.
Голова стройно на стройной шее, и улыбка играет легонькой, насмешливой, хитроватой казацкой…
Резко, точно очерченные, по-азиатски удлиненные, иссиня-серые глаза смотрели прямо, чуть усмехаясь, из-под тонко, по-девичьи приподнятых бровей.
И глаза, когда говорил, и губы чуть усмехались: "Дескать, знаю, знаю, брат, вижу тебя насквозь…""
У станичника Шолохова в этом, 1925 году случилось несколько наездов в столицу с хождениями по редакциям. Знакомил издателей с новыми сочинениями, рассказывал о задуманном. В одной спросил: нет ли возможности добыть запретные заграничные издания белых эмигрантов, чтобы почитать, как они складывают свою историю революции и Гражданской войны на Дону? Для чего? Выяснится позже, когда узнают, что он принялся за роман о судьбах казачества в революции.
Что ни поход по редакциям, то преинтереснейшие знакомства. Одно чего стоит - Андрей Платонов! Подвернулись и чудаковатые комсомолята-художники из знаменитого тогда ВХУТЕМАСа - будущие карикатуристы, известные по коллективному псевдониму Кукрыниксы. И появился шарж. Знать, по-художнически углядливо выявила эта остроумная троица в провинциале особые приметы значимости.
Работники журнала "Комсомолия" приваживают своего автора к семинарам в Литературно-художественном институте, который помещался в роскошном старинном особняке на Поварской. Сходил несколько раз.
Увы, денег по-прежнему не хватало на столичное житье - гонорары невелики. Шолохову и в этом году порой приходилось - тайком от всех - по ночам разгружать вагоны.
Чем больше знакомился с литературным миром, тем чаще появлялись совсем не комсомольские искушения-соблазны. "Если появлялись гонорары, то ходили в рестораны… Шолохов очень любил слушать, как поют цыгане…" - свидетельствует поэт Иван Молчанов, он тоже работал в журнале.
И все-таки не втянулся. Работники "Журнала крестьянской молодежи" потом отобразили в своей книге "Друзья-писатели": "Литературная богема, среди которой волей-неволей ему приходилось вращаться, не привлекала его. Упорный и настойчивый, он стремился работать, вечеринки и пирушки только мешали ему, на московских мостовых он всерьез тосковал по донским степям".
Хорошо же, что степная тоска взяла верх над столичными развлечениями.
Средь степей и на берегах Дона - дома! - он задумал писать роман о казачестве.
Замысел становился романом не сразу: "В 1925 году стал было писать "Тихий Дон", но, после того, как написал 3–4 печатных листа, бросил… Показалось - не под силу… Начал первоначально с 1917 года, с похода на Петроград генерала Корнилова. Через год взялся снова…"
1925 год шел к концу. У Шолохова в сердце и мыслях будущий роман. И нечаянная радость - его заметили за границей: в Польше перевели и издали отдельной книжицей рассказ "Алешкино сердце".
С этого начиналось знакомство планеты с будущим нобелевским лауреатом.
Дополнение. Еще одно славное имя в биографии начинающего писателя - Василий Кудашев. Тоже провинциал и тоже молод, но уже успел приобщиться к столичной литературной жизни понадежнее, чем Шолохов, став заведующим литературным отделом "Журнала крестьянской молодежи". Это позволило ему напечатать несколько рассказов Шолохова. Потом был редактором шолоховских книг "Донские рассказы" и "Лазоревая степь" (вышла в том же 1926 году).
Потянулись друг к другу не по случаю, а благодаря общности биографий. Кудашев хоть и липецкий, но перед тем, как стать москвичом, пожил на Дону. Шолохов учился в Богучарах в гимназии, Кудашев как раз в это время - ученик городского училища. Шолохов - профработник, Кудашев неподалеку, в Каланчевском районе - комсомольский работник. И далее судьба не расторгнет этот дружеский союз - и в радостях, и в горестях. В 1999 году наследники Кудашева передадут государству многие десятилетия тайком хранимую рукопись "Тихого Дона". И это станет решающим доводом в посрамлении тех, кто нахраписто внушал миру, что Шолохов-де плагиатор.
"ТИХИЙ ДОН": КАК НАЧИНАЛСЯ…
Историческое свидетельство жене. Откуда главные герои романа? Номенклатура двух ЦК. Надолго ли? Приказ старого писателя. Сталин и роман. Кто автор слухов о плагиате? "USA" в планах. Письма кинозвезде Эмме Цесарской
Иногда биографу везет по-крупному - он может обозначить точную дату рождения той мечты своего героя, которая станет стержнем и даже сутью его биографии.
Глава первая
1926–1928: ПОДСТУПЫ К ЭПОПЕЕ
Шолохов одарил человечество таким произведением, которое отличается от всех иных замечательных произведений, коих много и в нашей, и в мировой культуре. Он оставил читателю нестареющий в художественных образах завет-поучение, что человек не из власти и не из верхов может искать правду для себя и своего народа.
Как же приближался к этой истине автор всего-то двух небольших книжек рассказов?
Четыре письма особой значимости
Новый год… 1926-й. Что пожелали близкие главе семейства и что сам себе пожелал он? Не трудно догадаться - он пожелал себе начинать роман. Ему пожелали спокойного творчества и свершений. Сбудется ли?
Январь. Вышла - вышла! - самая первая в жизни Шолохова книга, если точнее сказать, по своему невеликому объему - книжица. Но радость такова, что не до уточнения количества страниц. Все равно отныне на книжных полках появилось новое имя - Шолохов!
Прошло совсем немного времени, и сразу несколько журналов заметили ее появление. И такой значительный, как "Новый мир", и такой политизированный, как рапповский "На литературном посту", и свой боевой, комсомольский - "Комсомолия".
Первая слава! Докатилась она и до Дона, до Каргинской. Мария Петровна засвидетельствовала: "Книжку читали нарасхват. Миша смущенно помалкивал. Ему страшно любопытно было, что скажет отец, Александр Михайлович. Отец был растроган до слез. Обнял Мишу и сказал: "Сам Серафимович благословил! Теперь я могу умереть спокойно, вижу, что ты нашел свое дело…""
Увы, отец оказался провидцем своей судьбы - через месяц его схоронили.
По счастью, судьба оказалась благосклонной к роду Шолоховых: за потерей - обретение. Первенцем на свет появилась дочура Светлана. Имя-то какое!
Но нет мира-покоя. Один критик заточил свое критическое перо для политического доноса, учуяв в шолоховских рассказах сентиментальщину. Нет, ей не место в революционной стране, которая нацелена сражаться за свои идеалы со всевозможными - внутренними и внешними - врагами.
…В Вёшенской стали жить. Через два года о ней узнает вся страна, читая "Тихий Дон":
"На пологом песчаном левобережье, над Доном, лежит станица Вёшенская, старейшая из верховых станиц, перенесенная с места разоренной при Петре I Чигонацкой станицы, переименованной в Вёшенскую. Вехой была когда-то по большому водному пути Воронеж - Азов.
Против станицы выгибается Дон кабаржиной татарского сагайдака…
Вёшенская вся в засыпи желтопесков. Невеселая, плешивая, без садов станица. На площади - старый, посеревший от времени собор, шесть улиц разложены вдоль по течению Дона… На маленькой площади заросшая иглисто-золотой колючкой, - вторая церковь, зеленые купола, зеленая крыша, - под цвет зеленям разросшихся по ту сторону озера тополей…"
Образ жизни у молодого писателя прежний. Писал много и упорно, в основном ночами.
Днем же, как правило, иным занят. Не до литературы, таков характер - прежде всего жить жизнью своих земляков. Один старожил запомнил: "Я тогда работал в советских учреждениях в Вёшенской. Михаил часто заходил в райисполком, к председателю РИКа Корнееву, в школу, в земельный отдел. Часто выезжал вместе с районными руководителями в станицы и хутора… Разговорчивый, веселый был парень. Шутку любил. Как сейчас помню: в белой сатиновой косоворотке, подпоясанный тонким ремешком и всегда с трубкой - посвистывает тихонько и дымит".
Шолохову идет всего двадцать второй год от рождения, а он на равных и с высоким начальством, и с теми, кто у земли. Из молодых, да ранних. Стремительно созревал, ибо многое повидал. Вот это-то и забывают те, кто уже столько десятилетий талдычит одно: не мог-де Шолохов начать свою эпопею в такие юные годы.
Март. Дела зовут в Москву. Прожил там почти два месяца. От того времени остались четыре письма, в которых содержатся особые свидетельства и для биографии писателя, и для литературы.
Первое письмо жене: "Знаешь, дорогая, рассказы - это лишь разбег, проба сил… А хочется мне написать большую вещь - роман. Хочу показать казачество в революции".
Казалось бы, по силам ли тема для такого юного писателя? В письме, однако, есть четкая фраза: "План уже продуман". И приказ самому себе: "Надо приступать к работе". Жену просил, чтобы согласилась жить не в столице, а в станице: "Там легче будет дышать и писать".
Второе письмо тоже жене. Так заскучал, что взялся набросать весточку, когда коротал время, ожидая беседы, в лучшем московском издательстве: "Родная моя, пишу из Госиздата…" Пришел договариваться о второй книге рассказов "Лазоревая степь". Сообщил также, что готовится и его третий сборник рассказов "О Колчаке, крапиве и прочем". Заметил, однако, с огорчением: "Тянут…" Написал и о том, не без гордости, что один из рассказов прочитал и похвалил сам Александр Константинович Воронский, в то время очень авторитетный партиец, основатель первого советского "толстого" литературного и научно-публицистического журнала "Красная новь", близкий Ленину и Сталину критик и публицист, ставший в будущем "врагом народа".
Отразились в письме и семейные заботы: "Жди посылку, дня через четыре вышлю. Маме скажи, что деньги (50 р.) вышлю, как только получу…" С трудом наскреб денежки - не оправдались ожидания на гонорар: "Оказывается, бухгалтерия напутала…"
И, как всегда, тоска по дому: "Я уже очень соскучился по тебе и по Светланке. Нынче видел вас обеих во сне".
В третьем письме жене о литературе сказано немного, к тому же в самом конце, но это немногословное сообщение так важно, что вынесем его в начало: "С приездом сейчас же сажусь за роман… Мне необходимо писать то, что называется полотном, а в Москве прощайся с этим". Речь идет о "Тихом Доне"!
А в остальном письмо обычное:
"Родная моя и милая! Знаю, что теперь ты каждый раз ходишь на почту и ждешь от меня вести… Я убийственно "скучился" по тебе и дочке. Как она? С величайшей радостью подержал бы ее сейчас в руках, а тебя обнял бы…
Хотел Светланке купить "экипаж", но стоит он 30–40 р.
Во вторник я получаю с "Комсомолии" 65 р. за "Смертный враг". Из них 50 отдай маме…
Твой заказ надеюсь выполнить… Посылку пошлю во вторник…" Он и в других письмах щедр на приятные посулы: "Я так рассчитываю: получу 900–1000 р., куплю тебе пальто, зимнюю шляпу, материала платья на четыре, на белье, потом ф. 20 конфет, чаю, кофе, какао, мясорубку, керосинку и пр. и пр.". Или продолжает столь же трогательно: "Пришел соблазн купить тебе пальто… Есть, моя милая женка, чудесные пальто, но не на меху, а на ватине и вате (на меху вообще нет пальто. Есть шубы дамские… Теперь слово за тобой, говори, какого цвета покупать)".
Четвертое письмо свидетельствует, что Шолохов и в самом деле приступил к роману. Из Москвы он отсылает письмо на Дон - Харлампию Ермакову:
"Уважаемый тов. Ермаков! Мне необходимо получить от Вас дополнительные сведения относительно эпохи 1919 г. Надеюсь, что Вы не откажете мне в любезности сообщить эти сведения с приездом моим из Москвы. Полагаю быть у Вас в мае-июне…"
Странное письмо - сухое и холодное, хотя по слову "дополнительно" видно, что они уже встречались. Может быть, не хотел, чтобы их сотрудничество кем-то бралось "на карандаш"? Возможно, догадывался, что не только у него, писателя, есть интерес к тому, кто был активнейшим участником Вёшенского контрреволюционного восстания 1919 года, вспыхнувшего в тылу Красной Армии.
(Забегая вперед, скажу, что летом 1927-го писатель узнал скорбную весть: Харлампий Ермаков был расстрелян по приговору коллегии ОГПУ, подписанному самим наркомом Генрихом Ягодой. Что ж, державное решение, словно по Пугачеву и Разину. Боялись в верхах таких, как Ермаков и Миронов.)
Харлампий Ермаков становился для романиста не только поставщиком "сведений". По интересности своей биографии и своеобычности характера он начинает "подпитывать" главное действующее лицо в "Тихом Доне" - Григория Мелехова.
И все-таки Ермаков не единственный прототип. Шолохов не фотограф, он художник. Как-то рассказывал: "Жил на Дону такой казак… Но, подчеркиваю, мною взята только его военная биография: "служивский" период - война германская, война гражданская".
Мелехов - это собирательный образ русского человека, истово и саможертвенно искавшего Правду и Истину для себя и своего много настрадавшегося народа. Романист настаивал на этом. Однажды у него спросили: "Как был найден образ Григория?" Ответил: "В народе. Григорий - это художественный вымысел…"
Дополнение. О прототипах "Тихого Дона" остались и другие свидетельства автора.