Даже рапповцы на Дону - удружили земляки! - вооружились боронами для проработки. В ростовском журнале "На подъеме" о "Тихом Доне" напечатали: "Не ясно проглядывает пролетарская литература…" Потом в местной комсомольской газете "Большевистская смена" появилась статья о романе под заголовком "За гранью искусства". Но это только задаток. Шолохов читает и читает: "Однобокая картина… Кривое зеркало… "Тихий Дон" - это голая схема… Кругозор его героев крайне сужен… Упрощенная композиция…" Ему политику "шьют": он не видит-де "социального расслоения казачества".
Вот и на пленуме РАППа глава рапповцев Авербах в своем докладе умудрился не произнести ни слова о романе члена РАППа Шолохова. Зато подручные Авербаха выступили с шумной бранью: Шолохов-де "казакоман" и "любуется кулацкой сытостью".
Так Шолохов познавал, какова она, эта литературная жизнь. Жизнь жить - биту быть!
Он-то надеется, что очевиден его замысел написать о народе и для народа. У рапповцев же - политлабиринты, а точнее - политтупики.
Жена как увидит его особенно мрачным, подойдет, проведет ласковой рукою по шевелюре. Он в ответ горстью по усам шутливым командирским жестом - дескать, в седле я, в седле, не выбьют!
Но кто разорвет тенета наговоров и откроет читателям глаза на правду романа?
Поклон Серафимовичу - не стал больше блудить с рапповскими пожеланиями и, использовав свой авторитет, подсказал редакции "Роман-газеты" откликнуться на запросы истинных книгочеев. Редакция откликнулась - издала роман в этом же 1928-м с предисловием Серафимовича. 250 тысяч экземпляров! Между прочим, нелегко было пробиться в это издание, столь заманчивое для всякого пишущего, как и читающего, именно по своей доступности народу.
Каков же от 1928 года этот новый узелок в сюжете взаимоотношений Шолохова и Серафимовича? Ему, этому не всегда ладному сюжету, предстоит еще многие десятилетия развиваться, и с невероятными поворотами. Так, ни Серафимович, ни Шолохов не могли, конечно, предугадать, как нежданно-негаданно сдетонирует на весь мир эта самая "Роман-газета" через 37 лет. В 1965 году в Комитет по Нобелевским премиям будет направлена рекомендация к награждению Шолохова от того, кто прочитал "Тихий Дон" как раз в этом давнем издании. Направил ее почтенный по возрасту и почитаемый по своему вкладу еще в дореволюционную литературу Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Получил же он роман-газетовский "Тихий Дон" с советом прочитать от Горького. Исполнил совет и воскликнул: "Талантище!"
Причудливы, однако, житейские линии на самые невероятные пересечения при имени Горького. Его в 1928-м выдвинули на Нобелевскую премию. Верховные жрецы Нобелевского комитета обсудили и отказали: "Активный сторонник коммунизма". Вот тебе и пресловутая аполитичность!
…Шолохов и зарубежье. Со времени публикации первой и второй книг "Тихого Дона" до Шолохова стали доходить и мнения русской эмиграции. Он узнает, что и там политика застит глаза.
"Зарубежные же русские запоем читают советские романы, увлекшись картонными тихими донцами на картонных же хвостах-подставках" - так высказался в прессе Владимир Набоков - пренебрежительно, с тщательно выутюженным желанием отвадить русскую эмиграцию от нового писателя в бывшей их стране.
"Несчастная страна… Не сумевшая выделить если не Толстых и Тургеневых, то хотя бы честных людей, смевших иметь свое собственное суждение. Даже их великий Шолохов отказывается его иметь…" - так Екатерина Кускова выставила Шолохова на всеобщий правеж. Ненависть размашиста: не упомянула она ни Сергея Есенина, ни, к примеру, вошедших в известность Андрея Платонова и Михаила Булгакова.
Но были и такие проницательные отзывы в заграничной печати, что уж лучше бы они не появлялись, а то ведь как еще ОГПУ и рапповцы их расценят. Владислав Ходасевич и Нина Берберова напечатали: "Изображение "белой" казачьей среды ставит под вопрос политическую благонадежность Шолохова… Сов. критике остается только жаловаться, только скорбеть об этом факте…"
Шолохову хочется узнать - а признают ли его там, на Западе, не только как писателя с острой политической фактурой, а как художника, то есть отмечают ли сугубо литературные достоинства романа?
Пока появился один такой отклик некоего С. Балыкова - в Праге, в журнале "Вольное казачество": "По художественному достоинству, по интересу для казаков этот историко-бытовой роман далеко превосходит все беллетристические вещи из жизни казаков, до сего времени появляющиеся. В романе хорошо выдержан казачий язык…"
…Шолохов с августа этого года каждую неделю то в седле, то в бричке-повозке - общается с казаками по разным хуторам. Начинается уборка. Весной и летом старики пророчили отличный урожай. Сейчас настроение хуже некуда - потянулись ранние дожди, косят влажный хлебушек, копнят, а копны от дождей еще больше сыреют. Сердце кровью обливается - пшеница стала прорастать прямо в этих копнах. Еще одна напасть: казаки почувствовали, что зимой скотину нечем кормить будет. К тому же пошел слух: в колхозы загонять будут с насильным обобществлением скотины… И потянулись на ярмарки с быками - сбыть бы поскорее. Шолохов встревожен - на чем пахать-то землю под новый урожай?!
Ему всего 23 года, а уже давно вызрели душа и сердце, не дающие быть равнодушным к жизни земляков. Потому и взялся в одну темную беспокойную осеннюю ночь за письмо - в Москву, Левицкой. Вдруг она обеспокоится грозящим Дону неурожаем и предупредит ЦК.
А по Шолохову из Москвы новый выстрел. Журнал "Молодой большевик" - теоретический орган комсомола - не только похвалил "Тихий Дон", но выявил вредный при классовых отношениях гуманизм.
Писатель же настороженно удивлен - что-то ЦК партии никак не проявляется в оценках романа.
…Год заканчивал в Ростове. Его пригласили выступить перед рабочими на заводах, в библиотеках и для журналистов в Доме печати. Несколько дней по несколько выступлений в день - читал отрывки, рассказывал о своем творчестве и отвечал на сотни вопросов. Жене признался, каково довелось: "Я попал в какой-то дьявольский водоворот, у меня нет свободного часа…"
Для общений с читателями к нему присоединили двух московских гостей: знаменитых тогда поэта Михаила Светлова (жили даже в одном гостиничном номере) и прозаика Николая Ляшко, но им не позавидуешь - все внимание доставалось автору "Тихого Дона".
Дон благодаря Шолохову становился магнитом. Вдруг - звонок из Москвы: Фадеев, Авербах, Киршон, Джек Алтаузен, Марк Колосов, Кудашев и венгр-эмигрант Мате Залка набиваются в гости. Целый рапповский табор. Что ответил, неизвестно, но гостевание не состоялось.
Мария Петровна дивилась мужу. Как-то вернулся из Москвы и говорит ей:
- Ты будешь ругать меня, но хочу купить себе ружье.
Выждал и продолжил:
- Вру, Маруська! Купил уже! Хотел сбрехать, но не вышло. Да, милота моя, купил себе чудеснейшую двухстволку, бельгийскую, системы "пипер", бескурковку за 175 рублей. У тебя, небось, волосы дыбом?..
Или снарядил подводу в Миллерово - подарок пришел жене. То из Москвы была доставлена закупленная им дюжина стульев.
Дополнение. Шолохов узнал секретное: Харлампий Ермаков расстрелян. Мог бы по известным причинам помалкивать про былое знакомство, но не предал памяти о нем - познакомился с его сыном. Исследователь жизни и творчества Шолохова Николай Федь рассказал следующее: "Сын Харлампия Ермакова Иосиф - человек с неукротимым характером, яркая свободолюбивая личность - очень привязался к Шолохову. Михаил Александрович не раз выручал его из неприятных историй, журил, но и восхищался его независимой натурой. Обычно Иосиф обращался к нему за помощью в крайних случаях. "Отец (так называл он писателя), помоги, выручи за-ради Бога!" И тот выручал, помогал, устраивал на работу…" Попал под следствие. Шолохов не отвернулся. "…хлопочет о смягчении наказания, и через год Иосиф уезжает в Ростов к женщине-учительнице, которая полюбила его. Но затосковал и вскоре умер. Шолохов жалел о нем, как о сыне родном", - пишет Н. Федь.
Глава вторая
1929: СТАЛИН
В биографии Шолохова появляется новое действующее лицо - Иосиф Виссарионович Сталин. Появился надолго и весьма ярко проявился!
Державный читатель
1929 год стал для молодого писателя похожим на трудный и неизведанный подъем на крутую вершину. Вслед за первой и второй книгами "Тихого Дона" начал писать третью, политически очень смелую и этим опасную.
Самые последние строчки предыдущей книги заканчивались знаменательной картиной - старик-хуторянин в головах могилы расстрелянного красноармейца воздвиг часовенку с вязью славянского письма на карнизе:
В годину смуты и разврата
Не осудите, братья, брата.
Новая, третья, книга начиналась словами старинной казачьей песни - в ней тоже напоминание о бедах, обрушившихся на Дон:
…А теперь ты, Дон, все мутен течешь,
Помутился весь сверху донизу.
Речь возговорит славный тихий Дон:
"Уж как то мне все мутну не быть,
Распустил я своих ясных соколов,
Ясных соколов - донских казаков…"
А дальше Шолохов писал о расколе казачества: "В апреле 1918 года на Дону завершился великий раздел: казаки-фронтовики… пошли с Мироновым и отступавшими частями красноармейцев; казаки низовских округов гнали их и теснили…" (Кн. 3, ч. 6, гл. I).
Если закончит и эту книгу романа на той же пронизывающе правдивой ноте, что и предыдущие, то две возможности сулит ему судьба как советскому писателю: взойти выше всех или быть сброшенным.
Казаки говорят: надейся добра, а жди худа!
Едва ли не всё в судьбе Шолохова сейчас зависит от Кремля. Когда же Сталин станет читателем романа?
Кто был Сталин к этому времени? Генеральный секретарь ЦК партии, всевластный правитель страны. В конце года, 21 декабря, ему исполнится 50 лет. Но до пышного юбилея еще далеко, и Сталин для многих писателей пока еще не стал центральным героем. Но эти литературные упущения начинают вызывать сожаления. В какой-то рапповской поэме появилось воззвание: "Художники, певцы, поэты, / Заказ эпохи налицо: / Еще не зарисован Сталин, / Калинин песней обойден…"
Шолохов все еще член РАППа, но никакой цеховой дисциплины не придерживается. Переиздает свои рассказы о Гражданской войне, не расщедривается даже на небольшой сюжет с именем Сталина. Пишет "Тихий Дон" - и тоже без Сталина. Странно это. Ведь Сталин как посланец ЦК был членом Реввоенсовета Южного фронта, и Вёшенское восстание, о котором речь в третьей книге, вспыхнуло на его фланге. Может, Шолохов просто плохо знает военную биографию вождя? Как бы не так! Он многое знал о Сталине периода обороны Царицына от белых. Даже такое рассказывал своим знакомцам, что иному вполне сгодилось бы для романа, - как Сталин спас белого казака от красного самосуда и тот со временем стал видным советским командиром.
И Сталину, и Шолохову этот двенадцатый год советской власти многим запомнился. Страна по-революционному воодушевленно переделывала себя. Она могла бы гордиться тем, как выполнен план первого года первой пятилетки. Добились, выстрадали - пришли первые успехи. Их воспринимали с превеликой значительностью - можем! Но в одноряд проявились первые провалы в планировании, которые замалчивались. Напротив, не замалчивалось, что Сталин начинал громить тех, кто мешал его, сталинскому, курсу.
Как жилось в то время? На энтузиазме и мечтах преодолевались тяготы и беды. Особая беда - после нэпа - пала на крестьянство. Сталин решил, что первоначальное социалистическое накопление пойдет за счет деревни - насильственно изымали хлеб у крестьян и продавали на Запад: так собирались средства на создание советской промышленности. Индустрию создавали крестьяне, а уже потом рабочий класс. Тогда все строилось на жертвенности. Сталин призывал строить социализм героически и сплоченно: "Отсталых бьют. Но мы не хотим оказаться битыми. Нет, не хотим!"
В пору перестройки и затем исхода из социализма в капитализм нагрянула особая инфляция: политическая в оценках прошлого. В 1988 году на конференции писателей и историков один профессор, Ю. Афанасьев, обнаружив знакомство с названием повести Андрея Платонова "Караван", заявил: "Роющих котлован называли штурмующими небо". Совки, мол, да и только.
Шолохов высказался о прожитом-пережитом в статье "Слово о Родине" - отмечу, что еще при жизни Сталина, в 1948-м - с наибольшим трагизмом. И при этом не предал чести и достоинства своих сограждан: "Народ ценою долголетних страданий со всей решительностью и мужеством… своей кровью, своим трудом…" строил новую жизнь.
В январе журнал "Октябрь" начал печатать третью книгу "Тихого Дона". Сталин пока не стал читать. Зря. В ней описан незабываемый для него 1919-й - ведь воевал неподалеку, в Царицыне, и вполне мог быть персонажем романа, как и его лютый враг - Лев Троцкий. Троцкий пока в ссылке, но совсем скоро будет изгнан из страны. Эта нервическая личность оставит после себя на политическом стрельбище троцкизм в качестве левого антипартийного уклона.
Февраль. В журнале появляются новые главы. По-прежнему Сталину не до романа. Он проводит пленум ЦК - читает доклад "Группа Бухарина и правый уклон в нашей партии". Бухарин уничтожается за то, что выступает против "военно-феодальной эксплуатации крестьянства". Вот же как неосторожно изволил выразиться этот новоявленный уклонист.
В заключительной книге романа запечатлено немало проявлений такой военно-феодальной эксплуатации. Шолохов описывал, как начальники прикрывали такую эксплуатацию кривдой, но не правдой. Вот сцена - Кошевой держит ответ перед возроптавшими от разрухи казаками:
"- Куда она подевалась, эта соль? - …спросил кривой старик Чумаков, удивленно оглядывая всех единственным глазом. - Раньше, при старой власти, об ней и речей никто не вел, бугры ее лежали везде, а зараз и щепотки не добудешь.
- Наша власть тут ни при чем, - …сказал Мишка. - Тут одна власть виноватая: бывшая ваша кадетская власть! Это она разруху такую учинила…"
Но этого писателю-правдолюбу показалось мало. Он рискнул на уточнение:
"Мишка долго рассказывал старикам о том, как белые при отступлении уничтожали государственное имущество… кое-что он видел сам во время войны, кое о чем слышал, остальное же вдохновенно придумал с единственной целью - отвести недовольство от родной советской власти. Чтобы оградить эту власть от упреков, он безобидно врал, ловчился, а про себя думал: "Не дюже большая беда будет, ежели я на сволочей и наговорю немножко. Все одно они сволочи, и им от этого не убудет, а нам явится польза"" (Кн. 4, ч. 8, гл. V).
Для того чтобы обнародовать эти думы - еретические! - писателю надо было набраться политической отваги.
…И все-таки вождь нашел время для литературы. Вместе с Лазарем Кагановичем он встретился с группой украинских писателей. И тут-то завязался преинтереснейший для взаимоотношений Сталина и Шолохова узелок - для Шолохова горестный на долгие десятилетия. Вождь упоминает имя писателя Федора Панферова, а это старый рапповец и новый друг Серафимовича. Вождь хвалит только что появившийся панферовский роман "Бруски" о коллективизации. И другие - последующие - части этого сочинения не оставит без внимания и поддержки. Шолохов не мог не запомнить этого обстоятельства. Панферову уже к тридцати пяти. Партиец с трехлетним стажем. Пишет свои "Бруски" не меньшими размерами, чем "Тихий Дон", тоже в четырех книгах. После ухода Серафимовича и Фадеева из "Октября" он займет кресло главного редактора.
Дополнение. Первое знакомство - заочное - Шолохова и Сталина можно датировать 1919 годом. Апрель - заседание Оргбюро ЦК РКП(б). Сырцов, руководитель подавления восстания на Дону, выступает с докладом "О положении дел на Дону, о казацком восстании в Вёшенской и других округах". Запись в протоколе Оргбюро: "Тов. Сырцов предлагает по отношению к южному контрреволюционному казачеству проводить террор, заселять хутора выходцами из Центральной России". Сталин защищает точку зрения Донбюро.
Еще штрих. Шолохов откликнулся на появление двух, как выражался в это время Сталин, уклонов в партии. В "Поднятой целине" один казак скажет: "Зараз появились у Советской власти два крыла: правая и левая". И тут же, по воле Шолохова, раздражительная, с перчиком крупного помола, реплика: "Когда же она сымется и полетит от нас к едрене фене?" "Она" - власть!
Приговор: плагиат
Ранней весной 1929-го, в марте, Шолохов собрался в столицу. В Миллерово, перед отъездом, пока обегал приятелей и знакомых, ему рассказали о покушении на его честь: плагиат тебе в Москве "шьют", украл-де ты "Тихий Дон" у кого-то; конечно, напраслина, а все же!
Успокоился было в вагоне - бред какой-то это обвинение. Но однако же и здесь нашелся попутчик с тем же разговором.
Литературный вор! Но как сыскать того или тех, кто запустил чудовищную сплетню в оборот, что аж до Дона донеслась?
Москва добивала. То один с вопросом: "Что, правда, главному прокурору Крыленко передан от какой-то комиссии негативный материал - компромат?" Когда обратились к этому чину, тот в ответ только недоуменно развел руками: "В первый раз слышу!" То другой доброхот с предупреждением: "ЦК завел "дело"". Стал узнавать - снова "утка". Еще сплетня - его-де гонорары арестованы. До Шолохова дошли сведения, что в книжных магазинах задают бесчисленные вопросы по этому поводу. К издателям лучше не заходить - насторожены. В глаза друзьям смотреть не хочется.
Что делать? Скрыться с глаз долой - переждать? Не стреляться же от наглой клеветы! Не глушить же обиды пьянками…
Для начала душу отвел в письме своей Марусе. Решил ничего не скрывать: "Рассказываю по порядку: ты не можешь себе представить, как далеко распространилась эта клевета против меня! Об этом только и разговоров в литературных и читательских кругах…" Далее его перо вывело три особые фамилии: "Позавчера у Авербаха спрашивал об этом т. Сталин… Про это спрашивал Микоян…"
Шолохову рассказали, кто провокаторы-клеветники, и он назвал их жене: "Писатели из "Кузницы" Березовский, Никифоров, Гладков, Малышкин, Санников и пр. людишки с сволочной душонкой сеют эти слухи и даже имеют наглость выступать публично…" Выделил: "И даже партбилеты не облагородили их мещански-реакционного нутра…"
"Кузнецы"… Жестоки в неистовой ненависти ко всем тем пишущим, кто исповедует не "пролетарское" отношение к культуре.
Шолохов и в самом деле подавлен - ведь за плечами всего-то 24 года жизни. Признался жене: "Я взвинчен до отказа… полная моральная дезорганизация… отсутствие работоспособности, сна…" Но все же воскликнул: "Драться буду до конца!"
Шолохов и заступники за его честь придумали одно, но единственно верное решение: представить черновики романа специально созданной комиссии!
Вёшенец исписанными бумагами утрамбовал целый чемодан. В преклонные годы рассказывал сыну: "Здоровенный такой, фанерный чемоданище…"
Победа в драке за справедливость пришла в конце марта. Шолохов вздохнул с облегчением. 29 апреля 1929 года в "Правде" было опубликовано "Открытое письмо" (на четвертой странице, зато выделено шрифтом); его подписали пятеро членов комиссии: А. Серафимович, А. Фадеев, Вл. Ставский, драматург Вл. Киршон и весьма приближенный к ЦК партии руководитель РАППа Л. Авербах. Они воспользовались центральным органом партии, чтобы заступиться за беспартийного Шолохова: