В Одессу, как и следовало ожидать, Трубецкой с Лавинией прибыли раньше своих преследователей, успели запастись билетами на пароход и схвачены были уже на трапе, поднимаясь на палубу парохода…
Оба, в силу распоряжений из Петербурга, были тут же арестованы и под конвоем препровождены обратно в Петербург.
К государю был немедленно отправлен нарочный, который, по словам современной скандальной хроники, получил крупную награду.
Одновременно уведомлен был о поимке жены и Жадимировский, который, однако, не только не выразил никакого восторга по этому поводу, а, напротив, довольно смело заметил, что он ни с каким ходатайством о подобной поимке никуда не входил.
По прошествии нескольких дней привезены были и сами беглецы, причем Жадимировский лично выехал навстречу жене и спокойно отправился с ней к себе домой.
На косвенно предложенный ему вопрос о том, какого возмездия он желает, Жадимировский ответил просьбой о выдаче ему с женой заграничного паспорта и тотчас же уехал вместе с нею, к великому огорчению всех охотников до крупных и громких скандалов, не обнаружив не только никаких особенно враждебных намерений по адресу жены, но, напротив, сохраняя с ней самые корректные и дружелюбные отношения…
Николай Павлович ничем не откликнулся на этот молчаливый протест, разрешил свободный отъезд за границу, который в те далекие времена не особенно легко разрешался, но зато вся сила его могучего гнева тяжело обрушилась на Трубецкого.
Самолюбивый государь не мог и не хотел простить Трубецкому предпочтения, оказанного ему, и не прошло недели, как над отданным под суд князем состоялась высочайшая конфирмация, в силу которой он, разжалованный в рядовые, ссылался на Кавказ.
Относительно оставшейся без него малолетней дочери сделано было распоряжение о зачислении ее пансионеркой царской фамилии в Екатерининский институт, где она и окончила курс, после чего тотчас же была взята ко двору.
Судьба молодой девушки устроилась блистательно, и на коронации императора Александра II в нее влюбился граф Морни, двоюродный брат Наполеона III, бывший его представителем на коронационных торжествах.
Особой преданности графиня Морни к нашему двору никогда впоследствии не питала, да и вообще на нежную преданность она особенно способна не была, что она ясно доказала тем остроумным, но отнюдь не любезным и не справедливым каламбуром, каким она встретила царский по роскоши свадебный подарок своего жениха.
Хорошо зная, что его красавица-невеста не имеет ровно никаких средств и что ей не только не на что будет сделать себе приданое, но и на подвенечное платье у нее средств не хватит, граф Морни тотчас по получении от нее согласия на брак прислал ей свадебную корзину, на дне которой лежали процентные бумаги на крупную сумму.
Ознакомившись с содержимым конверта, невеста гордо подняла свою красивую головку и с холодной улыбкой заметила: "Le present vaut mieux que le futur!" ("Настоящее предпочтительно будущему").
О дальнейшей судьбе самого князя Трубецкого мне ничего не известно, и самый случай этот передан мною без малейшей цели потревожить чью-нибудь память…
Впрочем, чтобы остаться в пределах строгой справедливости, следует сказать, что на почве подобных столкновений император Николай Павлович всегда оставался верен себе, и кроме вышеприведенного примера с Жадимировской мне известен также случай с княгиней Софьей Несвицкой, урожденной Лешерн, которой тоже была брошена покойным императором перчатка, и также неудачно.
Красавица собой, дочь умершего генерала, блестящим образом окончившая курс в одном из первых институтов, молодая Лешерн имела за собой все для того, чтобы составить блестящую карьеру, но она увлеклась молодым офицером Преображенского полка, князем Алексеем Яковлевичем Несвицким, и… пожертвовала ему собой, в твердой уверенности, что он сумеет оценить ее привязанность и даст ей свое имя.
Расчет ее на рыцарское благородство князя не оправдался, он не только не сделал ей предложения, но совершенно отдалился от нее, ссылаясь на строгий запрет матери.
Несчастная молодая девушка осталась в положении совершенно безвыходном, ежели бы не вмешательство великого князя Михаила Павловича, всегда чутко отзывавшегося на всякое чужое горе и тщательно охранявшего честь гвардейского мундира.
Справедливо найдя, что мундир, который носил князь Несвицкий, сильно скомпрометирован его поступком с отдавшейся ему молодой девушкой, Михаил Павлович вызвал Несвицкого к себе, строго поговорил с ним и, узнав от него, что мать действительно дает ему самые ограниченные средства к жизни, выдал ему на свадьбу довольно крупную сумму из своих личных средств, вызвавшись при этом быть посаженным отцом на его свадьбе.
Гордая и самолюбивая, старая княгиня так и не признала невестки и никогда не видалась с нею, даже впоследствии.
Первое время после свадьбы "молодая" была, или, точнее, старалась быть счастлива, но муж стал скоро тяготиться семейной жизнью и изменял жене у нее на глазах.
К этому времени относится первая встреча молодой княгини с императором Николаем.
Государь увидал ее на одном из тех балов, которые в то время давались офицерами гвардейских полков и на которых так часто и охотно присутствовали высочайшие гости.
Замечательная красота княгини Софьи бросилась в глаза императору, и он, стороной разузнав подробности ее замужества и ее настоящей жизни, сделал ей довольно щекотливое предложение, на которое она отвечала отказом.
Государь примирился с этим отказом, приняв его как доказательство любви княгини к мужу и желание остаться ему непоколебимо верной.
Но он ошибался.
Молодой женщине император просто не нравился как мужчина, и спустя два года, встретивши человека, которому удалось ей понравиться, она отдалась ему со всей страстью любящей и глубоко преданной женщины.
Избранник этот был флигель-адъютант Бетанкур, на которого обрушился гнев государя, узнавшего о предпочтении, оказанном ему перед державным поклонником.
Бетанкур был человек практический; он понял, что хорошеньких женщин много, а император один, и через графа Адлерберга довел до сведения государя, что он готов навсегда отказаться не только от связи с княгиней Несвицкой, но даже от случайной встречи с ней, лишь бы не лишаться милости государя.
Такая "преданность" была оценена, Бетанкур пошел в гору, а бедная молодая княгиня, брошенная и мужем, и любовником, осталась совершенно одна и сошла со сцены большого света, охотно прощающего все, кроме неудачи.
Прошли годы…
Состарился государь… Состарилась и впала в совершенную нищету и бывшая красавица Несвицкая, и бедная, обездоленная, решилась подать на высочайшее имя прошение о вспомоществовании.
Ей, больной, совершенно отжившей и отрешившейся от всего прошлого, и в голову не приходило, конечно, никакое воспоминание о прошлом, давно пережитом… Но не так взглянул на дело государь.
Первоначально он, узнав из доклада управляющего Комиссией прошений, что просьба идет от особы титулованной, назначил сравнительно крупную сумму для выдачи, но в минуту подписания бумаги, увидав на прошении имя княгини Несвицкой, рожденной Лешерн, порывистым жестом разорвал бумагу, сказав:
– Этой?! Никогда… и ничего!!
Этот последний случай лично рассказан был мне княгиней Несвицкой, которую я видела в конце 50-х годов в Петербурге, в крайней бедности, почти совершенно ослепшей и буквально нуждавшейся в дневном пропитании.
В заключение передам комический эпизод из той же закулисной жизни императора Николая, сообщенный в моем присутствии покойным Тютчевым, чуть не в самый момент его совершения.
Больших и особенно знаменательных увлечений за императором Николаем I, как известно, не водилось. Единственная серьезная, вошедшая в историю связь его была связь с Варварой Аркадьевной Нелидовой, одной из любимых фрейлин императрицы Александры Федоровны. Но эта связь не может быть поставлена в укор ни самому императору, ни без ума любившей его Нелидовой. В ней она оправдывалась вконец пошатнувшимся здоровьем императрицы, которую государь обожал, но которую берег и нежил, как экзотический цветок…
Нелидова искупала свою вину тем, что любила государя преданно и безгранично, любила всеми силами своей души, не считаясь ни с его величием, ни с его могуществом, а любя в нем человека. Императрице связь эта была хорошо известна… Она, если можно так выразиться, была санкционирована ею, и когда император Николай Павлович скончался, то императрица, призвав к себе Нелидову, нежно обняла ее, крепко поцеловала и, сняв с руки браслет с портретом государя, сама надела его на руку Варвары Аркадьевны. Кроме того, императрица назначила один час в течение дня, в который, во все время пребывания тела императора во дворце, в комнату, где он покоился, не допускался никто, кроме Нелидовой, чтобы дать ей таким образом свободно помолиться у дорогого ей праха.
Но помимо этой серьезной и всеми признанной связи за государем подчас водились и маленькие анекдотические увлечения, которые он бесцеремонно называл "дурачествами", перекрестив их в оригинальное наименование "васильковых дурачеств" с тех пор как услыхал, что Ф. И. Тютчев поэтически назвал их "des bluetts".
Вот об одном из таких "васильковых дурачеств" с присущим ему остроумием рассказывал нам однажды Тютчев.
Государь ежедневно прогуливался по Дворцовой набережной, посвящая этой обычной своей прогулке сравнительно очень ранний час.
Вставал государь, как известно, на рассвете, занимался делами, кушал чай и около 8 часов утра уже принимал первые доклады.
В 9 часов ровно он выходил из дворца и следовал по набережной, проходя ее во всю ее длину несколько раз сряду.
И вот однажды, поднимаясь на мостик у так называемой Зимней канавки, государь заметил идущую ему навстречу молодую девушку, скромно, но очень мило одетую, с большою нотной папкою в руках.
Государь пристально взглянул на нее… проводил ее внимательным взглядом, когда она прошла мимо, и, конечно, забыл бы об этой встрече, ежели бы на следующий день та же встреча не повторилась.
Государя это заинтересовало, тем более что молодая девушка была прехорошенькая и держалась чрезвычайно скромно и порядочно.
На третью или четвертую встречу государь улыбнулся своей знакомой незнакомке и в ответ получил такую же приветливую улыбку.
Затем последовал обмен дружеских и приветливых поклонов, а за поклонами последовали и более или менее откровенные разговоры.
Государя забавляло то, что незнакомка, очевидно, не догадывалась вовсе, с кем она имеет дело, и принимала государя за простого гвардейского офицера.
Государь, избегая говорить о себе, узнал всю несложную биографию незнакомки.
Он узнал, что она дочь бывшего учителя немецкого языка, оставившего свои занятия вследствие полной глухоты, что она дает уроки музыки, что мать ее занимается хозяйством и почти все делает сама, так как они держат только одну прислугу.
Наконец он узнал, что живут они на Гороховой, в доме бывшего провиантмейстера, – номеров на домах в то время не было, и значились дома по именам их владельцев, – и занимают небольшую квартирку в три комнаты.
От откровенных рассказов о житье-бытье собеседники перешли к более интимным разговорам, и государь осторожно навел речь на желание свое ближе познакомиться с молодой учительницей.
Отказа не последовало.
Молодая девушка легко согласилась на то, чтобы новый знакомый посетил ее и познакомился с ее отцом и матерью, которые, по ее словам, будут очень польщены этим знакомством.
Назначен был день и час первого визита, и в этот день по окончании обеда в Зимнем дворце государь объявил, что пойдет пройтись по улице.
Ни о каких "охранах" в то время не было речи… Государь свободно гулял, где и когда хотел, и то, что теперь считается заботой и зачисляется за необходимую и полезную службу, явилось бы в те времена дерзким и непростительным шпионством.
Государь, подняв воротник шинели, торопливо шагал по темным уже улицам, с легким нетерпением ожидая близкого свидания.
На углу Гороховой он осторожно оглянулся во все стороны и направился к указанному ему дому.
У ворот он осведомился, туда ли попал, и, пройдя двор, стал подниматься по довольно узкой деревянной лестнице. Против всякого ожидания лестница оказалась освещенной. Правда, все освещение ограничивалось тусклым фонарем со вставленным в него оплывшим огарком, но для Гороховой улицы того времени и это было роскошью. Лестницы тогда вовсе ничем не освещались.
Осторожно поднимаясь по достаточно грязно содержавшимся ступенькам, государь издали услыхал звуки музыки и ощутил какой-то странный запах: смесь подгоревшего масла с дешевым одеколоном.
Достигнув указанного ему этажа, государь увидал, что у одной из дверей горел такой же фонарь, как и на лестнице.
На двери этой значилась фамилия отца той молодой девушки, к которой направлялся государь.
Удивление его шло, все возрастая… Но делать было нечего. Не уходить же от дверей, как самому простому, самому податливому из смертных…
Император Николай Павлович, как известно, ни перед чем и ни перед кем никогда не отступал.
Он опустил воротник шинели и смело дернул за железную ручку звонка, болтавшуюся поверх совершенно ободранной клеенки.
На звонок из кухни выглянула кухарка в ситцевом сарафане и сальном подоткнутом фартуке.
– Кого вам?.. – неприветливо спросила она, не выпуская из рук двери.
Государь назвал фамилию старого учителя.
– Нету дома его!.. В другоряд приходите!.. – неприветливо бросила ему кухарка и хотела захлопнуть дверь, но император не дал ей этого сделать.
– Я не к нему и пришел!.. – сказал он.
– А к кому?.. К барыне?.. Так и барыни дома нетути!..
– А барышня?..
– Сказано вам, никого… Экие вы неотвязные, прости Господи!..
– Но как же?.. Мне сказали… меня ждут…
– Ждут, да не вас!.. – загадочно покачала головой кухарка. – Сегодня нам не до простых гостей!..
– Так, стало быть, господа дома?.. – переспросил озадаченный государь.
– Дома-то они все дома… Да только пущать никого постороннего не приказано… потому…
И она таинственно приблизила к нему свое лоснившееся от масла и пота лицо.
– Потому, – почти прошептала она, – что к нам сегодня вечером самого императора в гости ждут!!
– Кого?!
– Самого императора!.. Понимаете?.. Так вы, по вашему офицерскому чину, и уходите подобру-поздорову, пока вас честью просят!.. Поняли?!
– Понял!.. – улыбнулся государь. – Только скажи ты мне, пожалуйста, кто же это вам всем сказал, что император сюда придет?..
– Барышня наша сказала!.. У нас все как есть приготовлено… И закуска… и ужин… и фрухты куплены!..
– И всем этим твоя барышня распорядилась?!
– Да!.. Она у нас всюду сама, королева, а не барышня!
– Ну так скажи своей… королеве-барышне, что она дура!.. – твердо произнес государь и, подняв воротник, стал торопливо спускаться с лестницы.
Вернувшись из этой неудачной экскурсии, Николай Павлович сам рассказывал о ней своим приближенным и признал ее самой глупой из всех своих "васильковых глупостей".
Так в жизни этой крупной исторической личности многозначащие и крупные факты шли параллельно с "васильковыми дурачествами"!
Встречи и знакомства
I
Первые литературные впечатления. – Бенедиктов и Тимофеев. – Карикатуры Неваховича. – Дом Сушковых. – Графиня Ростопчина. – Мазурка на премию. – Граф Закревский и его дочь. – Сергей Калошин. – Великосветский шпион. – Цензура того времени. – Офросимов. – Чтение второй части "Мертвых душ". – Одесский акафист. – Дом Ржевских. – Гоголь. – Щербина. – Цензорский промах. – Экспромты Н. В. Берга. – Погодинский "Москвитянин". – В. А. Кокорев.
Первые мои литературные впечатления относятся к началу пятидесятых годов, когда я сама о литературной карьере еще и не думала и когда для меня встреча с "настоящими литераторами" была чуть не целым событием.
Правда, еще раньше, в бытность мою в Смольном монастыре, я у моей тетки-инспектрисы встречала двух поэтов того времени, Тимофеева и Бенедиктова, но это были совсем еще детские годы; стихов этих поэтов я еще почти не читала и оценки им дать никакой не могла. То же самое скажу и о первом в жизни виденном мною опыте юмористического журнала в виде картона карикатур на современное общество и на современных деятелей, издававшихся Неваховичем. Были ли это периодические выпуски, или карикатуры эти являли собою правильно организованную серию рисунков, я теперь сказать не умею. В моей памяти осталось только то, что в этих карикатурах много просвечивало насмешек над армейскими офицерами и что эта особая коллекция карикатур носила одно общее наименование: "Марс в мирное время". Мы, как дети, смеялись над остроумными шутками, не оценивая в ту минуту всей силы и тонкости их бичующего остроумия, а потому и представления о них остались у меня в памяти только отрывочными впечатлениями.