Одним словом, опыт в сфере судебно-уголовной был большой. Но "уголовная проза" пришлась на более поздний период в ее жизни. А к собственно беллетристике Соколова приступила еще в конце 1860-х гг. Ее повесть "Сам", рассказывающая о тяжелых нравах купеческой среды, жертвой которой становится влюбленная молодая пара, была напечатана в журнале "Беседа" в 1871 г. Соколова утверждала в воспоминаниях, что известный прозаик В. А. Соллогуб, присутствовавший на чтении повести еще до ее журнальной публикации, с одобрением отозвался о таланте автора. Он пожелал Соколовой сосредоточиться на серьезном литературном труде, уйти от газетной текучки, не разменивать свой талант на "пятаки". Комментируя эти слова писателя, Соколова пишет во "Встречах и знакомствах", что необходимость зарабатывать сделала "газетную работу" ее "уделом" и потому "скромное место фельетонного романиста" хотя и дало ей "немало денег, зато славы и известности не дало и не могло дать никакой". Не будем забывать, что более образованные и талантливые авторы публиковались в толстых журналах и солидных газетах, за что получали значительно более высокий гонорар. Правда, и в таких низовых газетах, как "Московский листок" и "Новости дня", иногда печатались талантливые литераторы.
Насчет же своей известности Соколова явно скромничает. Известность была, хотя и определенного характера. Еще в 1883 г. работавший вместе с ней в "Русских ведомостях" А. П. Лукин в фельетоне "Дама неприятная во всех отношениях" отметил, что "если Соколова не имеет славы всероссийской писательницы, зато в Москве слава ее гремит по всем улицам и стогнам, от Плющихи до Болвановки и от Швивой горки до Плетешков". Конечно, Лукин, сильно недолюбливавший Соколову, имеет в виду ее скандальную репутацию как фельетониста и рецензента и, разумеется, как участницы перечисленных выше уголовных афер.
Следует иметь в виду, что в пореформенной России быстрыми темпами нарождалась массовая литература, потребителями которой были ширившиеся круги разночинной публики. В этой среде становятся популярными любовные, бытовые, исторические и, конечно же, уголовные романы, печатавшиеся с продолжением в газетах "Московский листок", "Новости дня" и других и затем выходившие отдельными изданиями. Соколова стала одним из авторов, работавших именно для этого рынка, росту которого способствовала судебная реформа 1860-х гг., когда был введен суд присяжных и судопроизводство стало гласным. Регулярно посещаемые ею судебные заседания давали обильный материал для очерков и романов. Занимательность сюжета в сочетании с детальным знанием уголовной тематики способствовали выходу таких романов Соколовой, как "Спетая песня. Из записок старого следователя" (М., 1892), "Без следа" (СПб., 1890), "Маффия – царство зла" (СПб., 1911). В какой-то степени "уголовные романы" Соколовой предвосхитили разгоревшийся позже в России интерес к похождениям таких сыщиков, как Шерлок Холмс, Нат Пинкертон и Ник Картер.
Очерки, рассказы и романы Соколовой, посвященные изображению быта и нравов Москвы (Москва конца века. СПб., 1900), свидетельствуют о том, что ее знание московских трущоб, закоулков, населяющих их типов, традиций, характерных для городского мещанства и купечества, не уступает знанию Гиляровского. Проникнутая мелодраматическими мотивами бытовая, семейная, любовная ее романистика отчасти отражает собственный жизненный опыт автора – борьбы бедной, отвергнутой высшим светом дворянки за свое место в жизни. Призрачный успех здесь чаще всего сменяется поражением, разочарованием, порой ведущим к самоубийству героини (Без воли. СПб., 1890; Бездна. СПб., 1890).
И, наконец, третье направление романистики Соколовой – историческое. Ее романы, в которых действуют русские цари и лица из их окружения, также являют собой отклик на запросы массового читателя. Идя навстречу читательскому интересу и, соответственно, стремясь, по ее собственным словам, "глубже и пристальнее заглянуть за кулисы истории", Соколова рассказывает об интимной жизни, любовных увлечениях Анны Иоанновны (Тайна Царскосельского дворца. СПб., 1911), Александра I (Северный Сфинкс. СПб., 1912; На всю жизнь. СПб., 1912), Николая I (Царское гаданье. СПб., 1909; Царский каприз. СПб., 1911; Мертвые из гроба не встают. СПб., 1913). Если романы из времен Анны Иоанновны и Александра I основываются на опубликованных исторических материалах, то в романах, в центре которых Николай I, Соколова выступает как непосредственная свидетельница эпохи, имевшая возможность близко наблюдать царскую семью во время учебы в Смольном институте.
Один из критиков сравнивал исторические романы Соколовой с работами известного популяризатора русской истории К. Валишевского, в основе которых "лежат нередко именно "кулисы истории", порой анекдотический матерьял, иногда даже и скандальная хроника давно минувшего времени. Такт и вкус автора только одни спасают этот жанр исторической монографии от вульгарности, но зато читатель получает увлекательное чтение". О книге "Северный Сфинкс" в этом же отзыве было сказано, что сочинение, в котором "на сцене разыгрывается эпопея борьбы с Наполеоном и движутся такие фигуры, как Аракчеев и Сперанский", будет прочтено "с таким же интересом публикой, как и все, что выходит из-под пера писательницы". Рецензент не захотел остановиться на том обстоятельстве, что не события международного характера, а прежде всего личность Александра I находится в центре внимания автора. Исторические романы Соколовой интересны и современному читателю, о чем свидетельствуют их многочисленные переиздания.
В конце 1880-х гг. Соколова покинула Москву и переехала в Петербург, что, скорее всего, было вызвано укреплением контактов с петербургским издательством А. А. Каспари, регулярно выпускавшим ее романы. Она постоянно печаталась в принадлежавших этому издателю журнале "Родина" и в других периодических изданиях. Ей уже немало лет, но работоспособность и плодовитость поразительны. Литератор С. С. Окрейц вспоминал, что "всегда дивился энергии этой женщины. Чего она только не написала в своей жизни: с десяток романов, сотни статей и заметок и очень любопытные мемуары, напечатанные потом в "Историческом вестнике"".
Воспоминаниям в "Историческом вестнике" предшествовал другой мемуарный цикл Соколовой, "Из воспоминаний смолянки", опубликованный в четырех номерах журнала "Вестник всемирной истории" в 1901 г. Таким образом, начало ХХ в. – это время, когда Соколова начинает вспоминать. Причем не только в двух названных циклах, но и в отдельных очерках мемуарного характера.
Соколова, естественно, начинает с поры своего детства и юности, протекших в стенах Смольного института. Воспоминания выпускниц институтов благородных девиц к началу ХХ в. уже составляли небольшую библиотеку, которая продолжала пополняться. Содержавшиеся в них описания и оценки институтской жизни, образования и воспитания в этих учебных заведениях были разнообразны и достаточно полярны – от появившихся в 1834 г. и наполненных "чувством беспредельной благодарности" мемуаров Е. Аладьиной до вышедших в 1911 г. воспоминаний критически настроенной Е. Н. Водовозовой. "Воспоминания конца XIX – начала XX в., – пишет исследователь мемуарной прозы институток, – отразили неоднозначность и противоречивость отношения к институтскому воспитанию". Оценивая в этом плане "Записки смолянки" Соколовой, следует сказать о немалой доле содержащегося в них критицизма. Она характеризует институтскую жизнь как "сухую, форменную, по-солдатски аккуратную", не раз говорит о грубости и бездушии классных дам, указывает на "нелогичность, какою отличалось все в нашем воспитании", при котором основное внимание уделялось "умению сделать достаточно низкий и почтительный реверанс", а учеба отходила "на второй план". Но вместе с тем отмечается, что "профессора были прекрасные, преподавание было дельное и умелое", хотя "научиться чему-нибудь можно было только при настойчивом желании и при настоятельной жажде знания…". Рассказывая о существовавшей в институте "несообразности чинопочитания" и внешне завуалированных, но ощутимых перегородках сословности среди воспитанниц (составлявших основу вражды Николаевской и Александровской половин института), Соколова, хотя и пытается уйти от окончательного вывода о том, "что лучше и что хуже" в связи с прививавшимся в институте сознанием сословного достоинства, вместе с тем не без гордости говорит о "чувстве дворянского достоинства", которое тщательно поддерживалось самой системой воспитания. Это отзвук той ее позиции, когда она еще писала в "Русском мире" Черняева и выступала "за укрепление социальной и политической роли дворянства".
Благоговение перед патронировавшей Смольный институт императорской четой, Николаем I – суровым, но гуманным и благородным самодержцем, и его супругой Александрой Федоровной – воплощенной добротой и человечностью, пронизывает как "Записки смолянки", так и отдельные мемуарные очерки.
Хотя Соколова и подчеркивает – "передаю факт, отнюдь его не комментируя", удержаться на этой позиции с ее темпераментом затруднительно. Она решительно восстает против сложившегося в обществе образа индифферентной к любым общественным проявлениям, наивной, предпочитающей только "обожания" институтки. Дело петрашевцев (1848) не проходит бесследно для воспитанниц Смольного, они вслушиваются в разговоры старших, всматриваются в газетные листы. В одном из очерков, написанных годы спустя после "Записок смолянки", возражая против "той легендарной наивности, какою, по раз навсегда укоренившейся привычке, стараются снабдить институток старых времен", она пишет о сочувствии, какое вызывали петрашевцы в институтской среде, естественно, считавшей участие в "этом роковом деле" "плодом только одного увлечения, а отнюдь не строго обдуманной злой воли…".
Счастливые воспоминания детства не заслонили проблем социального неравенства институток, резкого обозначения "жизненных ступеней", со всей очевидностью проявившегося при выпуске, когда "одних раззолоченные лакеи облачали в соболя" и усаживали в дорогие экипажи, а другим подавали "простенькое, на вате, пальто" и обшарпанную извозчичью пролетку. Приход пешком из Черниговской губернии за своей закончившей Смольный дочерью слепого дворянина-однодворца на фоне гордого отъезда в роскошной карете четверней выпускницы Александровской ("мещанской") половины института, "дочери известного своими миллионами фабриканта", бравшей "теперь верх над аристократками-николаевками", – эта картина из записок Соколовой воспринимается как экспозиция некоторых ее будущих романов.
Спустя десять лет после публикации "Записок смолянки" второй мемуарный цикл Соколовой "Встречи и знакомства" начинает печатать журнал "Исторический вестник". Собственно, отдельные очерки Соколовой появляются в "Историческом вестнике" с 1910 г. Непосредственно "Встречи и знакомства" с перерывами, перемежаясь с внецикловыми очерками, печатаются там же с января 1911 г. и до марта 1914 г., то есть до смерти писательницы.
Работа над новым мемуарным циклом началась, вероятно, на рубеже 1908 – 1909 гг. Уже в марте 1909 г. она пишет А. И. Сумбатову-Южину: ""Записки" мои подвигаются и будут наверное интересны и как воспоминания старого литератора, и как записки старого театрала, и как общие записки старой женщины, некогда принадлежавшей к "большому свету"".
Из-под пера Соколовой вышли мемуары, в которых имеются и немногочисленные штрихи ее биографии, и оценки личностей и событий. Она называет "самовластным временщиком" генерал-губернатора Москвы графа Закревского, дает восторженную характеристику человеческим качествам М. Н. Каткова ("бесконечно добрый, щедрый и деликатный", "понимал и чужую нужду и чужое горе и чутко стоял на страже чужого самолюбия"), резко отзывается о своем критике, журналисте А. П. Лукине ("скромные умственные способности", желание купаться в "лучах чужого ума и таланта"), бросает уничижительную реплику о драматурге Н. В. Сушкове, как "авторе отвратительных пьес", говорит о П. И. Чайковском как о "натуре холодной", "одном из тех эгоистов, которым ни до чужой души, ни до чужой судьбы не было никакого дела". Этот список может быть продолжен.
Более того, свое "право судить" Соколова в письме к С. Н. Шубинскому невольно отождествляет с позицией мемуариста, для которого важна только правда и который передает ее независимо от того, "насколько эта правда лестна или нелестна потомкам героев того или иного события". Хотя и правду можно видеть по-разному. Это объяснение с редактором журнала было вызвано жалобой семьи Энгельгардтов на бесцеремонность вторжения Соколовой в их "горькую семейную хронику" (история о том, как живой человек по приказу царя был объявлен покойником). Соколова решительно возражает обидевшимся на нее потомкам Энгельгардтов: "Быть может, надо было только заглавные буквы имен и фамилий ставить, но тогда это будет не история!! Под фирмой X. Y. Z. – что хочешь рассказывай! Скрывать фамилий я не могу, я не сочиняю, а передаю давно прошедшее! Три четверти века прошло с тех пор, и о царях на этом расстоянии лет уже говорят правду! ‹…› История с горем частных лиц не считается, она считается только с правдой". Нельзя не согласиться с биографом Соколовой Н. А. Прозоровой в том, что "некоторый элемент неразборчивости в средствах для достижения популярности, безусловно, чувствуется в позиции писательницы и не убеждает в ее правоте". Но подобная позиция целиком соответствует ее напористому характеру. Кстати, буквенные обозначения некоторых фамилий, против чего она так яро возражает, в ее воспоминаниях тем не менее имеются.
Нередко память подводила старую писательницу, на что, помимо прочего, указывали и читатели в своих откликах на ее воспоминания (см. комментарии в настоящем издании).
Период, охватываемый воспоминаниями, весьма большой – от середины XIX в. до первого десятилетия ХХ. Память ведет мемуаристку прихотливыми путями. Она не раз возвращается к особенно запомнившимся эпизодам из времен своего пребывания в Смольном институте и порой пересказывает то, о чем уже рассказала в "Записках смолянки". Вспомнив по ходу повествования какое-либо лицо и связанную с ним любопытную историю, она переключается на эту фигуру (рассказы о тамбовском губернаторе Булгакове, о семействе Энгельгардтов, о богаче и публицисте В. А. Кокореве), а затем пытается вернуться к основному руслу записок, что, впрочем, ей не всегда удается. Соколову совершенно не смущает это обстоятельство. Она ведь обещала "отдельные эпизоды", а не строго выстроенные мемуары. Время от времени она поправляет себя: "Я отвлеклась немного в сторону, отдавшись старым воспоминаниям моей молодости, и теперь вновь возвращаюсь к началу моей литературной карьеры". И вновь следует уже знакомый акцент: говорить она хочет "не о себе, а о тех всем хорошо известных и памятных лицах, с которыми меня сталкивала судьба на первых порах моей литературной деятельности". В ее зарисовках личностей известного славянофила С. А. Юрьева, Аполлона Майкова, А. Ф. Писемского, М. Н. Каткова активно присутствует она сама, достаточно амбициозная молодая беллетристка, отстаивающая право на собственную позицию в первых своих произведениях.