На диване лежала старая женщина. Она читала и при появлении девочки опустила книгу - большой том в обложке с золотым тиснением, который назывался "Любовницы Наполеона", что девочка сразу отметила, хихикнув про себя. Ее дочь сидела напротив, с книжкой карманного формата в мягкой обложке - детективом, кажется, - но, судя по ее рассеянному виду, она уже некоторое время не читала, а смотрела в окно, на заснеженные поля и поселки, различимые лишь по редким золотым огонькам в темной январской ночи, на проносящийся за окнами снег. Большой свет был погашен, горели только два ночника, но даже в этом приглушенном свете молодая женщина произвела на девочку довольно сильное впечатление, и не столько своей красотой и привлекательностью, хотя и этого в ней было достаточно, сколько яркой, почти броской косметикой, которой пользовалась. Ее губы были подведены таким густым и сочным кармином, что казались чуть ли не приклеенными - и вместе с тем смотрелись вполне естественно. Лак на ее длинных ухоженных ногтях был почти фиолетового цвета - точнее, цвета махровой сирени, когда ее озаряют вечерние зарницы, или грозового неба, когда в гуще синих облаков просвечивают дальние красноватые сполохи.
Все это Груня отметила своим глазом художника, все это пришло ей на ум - и появилась даже какая-то легкая зависть к молодой женщине. Груне вообще нравились яркие люди и яркие цвета, и портрет этой женщины, если бы его удалось хорошо нарисовать, получился бы очень броским, впечатляющим. Груня иногда думала - никому не открывая своих тайных мыслей, - что, когда вырастет, будет пользоваться очень яркой косметикой, саму себя превращая в живую картину (наподобие ярких картин Матисса, которого очень любила), чтобы в любом обществе сразу становиться центром внимания. И немножко завидовала тем девочкам и девушкам, которым уже разрешено пользоваться косметикой. Придумывая свой "взрослый" образ, она изобретала самые немыслимые сочетания цветов. Лишь одно она твердо знала: она никогда не будет пользоваться лаком для ногтей с золотыми блестками. Всякая позолота ее раздражала.
Словом, эта молодая женщина была раскрашена в Грунином вкусе, если можно так сказать. При всей яркости, ее косметика гармонично сочеталась - а глубина и благородство оттенков позволяли догадаться, что косметика эта не из дешевых и что молодая женщина использует ее не от безвкусицы и не из желания сэкономить. Разница между этой косметикой и ширпотребом была такая же, как разница между дорогущей акварелью "Санкт-Петербург", изготовляемой исключительно на меду, и дешевенькой из школьных наборов, продающихся в каждом магазине канцтоваров: вроде цвета одни и те же, а на бумаге получается совсем не то.
Тут уж трудно сказать, поняла ли Груня и это благодаря острому глазу художницы, или просто благодаря тому острому женскому глазу, которым каждая девочка наделена от рождения. Как бы то ни было, эта женщина своей яркостью - "пристрастием к боевой индейской раскраске", как называла мама Грунины вкусы, - сразу завоевала расположение девочки.
- Здравствуйте, - сказала Груня. - Я вот что хотела сказать… В нашем вагоне едет одна очень известная певица, исполнительница романсов, и поклонники этой певицы договорились в вагоне-ресторане, что она даст там концерт. Весь вагон уже знает, вы в последнем купе, и вас тоже надо предупредить, вдруг вам захочется пойти…
Старая женщина присела и поглядела на Груню. Глаза у нее оказались черными-черными, на удивление живыми - и словно обжигали, как раскаленные угольки.
- Как зовут певицу? - спросила она грудным и глубоким поставленным голосом.
- Ольга Анджелова, - ответила девочка.
- Анджелова? - переспросила старуха. - Ах да, помню. Что ж, для певицы не первого класса она не плоха. Школы у нее никогда не было, все больше на энтузиазме. Эти ее "фррр", - старуха изобразила руками нечто вроде ветряной мельницы, - должны были, конечно, производить впечатление на болванов.
- Ну, ты, мама, сказанешь, - заметила молодая женщина. Но при этом не смогла сдержать улыбки.
- Нет, не пойду, пожалуй, - сказала старуха. - Не то, чтоб она меня как-то особенно раздражала, но не хочу ее смущать. Она собьется, конечно, если меня узнает.
- Простите, а вы кто? - Груня не могла сдержать любопытства. И не требовалось предлога, чтобы завязать разговор, - разговор завязывался сам собой.
- Моя мама - одна из лучших исполнительниц цыганской песни, - спокойно сообщила молодая женщина. - В свое время и в театре "Ромэн" пела, на первых ролях.
- Так вы цыганка? - у девочки это вырвалось почти непроизвольно.
- Наполовину, - ответила старуха. - Моя мать была цыганкой. А отец - крупным ученым, из тех, что к правительству были приближены, из-за особой важности их работ. Любитель был всего красивого, как и многие тогдашние "секретчики", не чета нынешним. В театры на премьеры, в рестораны хаживал… Рассказывают, он мою мать у самого Михаила Царева отбил - если, конечно, твое поколение еще знает, милочка, кто такой был Михаил Царев…
- Ну, мама!.. - дочка нахмурилась. Видно, она не любила, когда ее мать погружалась в подобные воспоминания, да и считала, что подробности семейной хроники посторонней девочке знать не обязательно.
- Я это к тому, - продолжала старуха, - что я-то уж знаю толк и в актерской игре, и в цыганском романсе. Поэтому товар второго сорта мне подсовывать не советую! Анджелову я помню, старательная была. Но глупая. Я ведь ей говорила - ну, не подходит тебе псевдоним Анджелова, он на ту сладость намекает, которой в тебе, милочка, нет! Тебе надо что-то более прошибающее, мускулистое - например, Регатова или нечто такое. А хочешь быть Анджеловой - так и имя смени, называйся не Ольгой, а Дарьей, чтобы хоть имя покрепче звучало, тогда и все вместе смотреться будет. Нет, не послушала. Вот так и увядает цыганский романс!
- Из-за неправильного псевдонима? - удивилась девочка.
- А ты мою маму побольше слушай! - сказала молодая женщина. - У нее свои идеи, которые даже до меня порой не доходят, хотя образование я получила соответствующее…
- То есть тоже музыкальное? - сразу спросила Груня.
- И музыкальное тоже, - кивнула молодая женщина. - Но по музыкальной линии не пошла. Не мое это.
- Предательница… - проворчала старуха.
- Ну, мама!.. - в который раз повторила дочь. - Ты ведь знаешь…
- Не знаю и знать не хочу! - ответила та. - При твоих способностях, и бросить все ради каких-то козявок!..
- Не козявок, а микробов, мама, - улыбнулась молодая женщина.
- Так вы врач? - спросила Груня.
- Не совсем. Наверно, надо говорить шире - медик. Или биолог. Я - вирусолог, занимаюсь заразными вирусами.
- А музыку совсем забросили? - поинтересовалась Груня.
- Можно считать, что совсем. Могу иногда сбряцать на гитаре. Ну, если в компании попросят… А ты чем занимаешься?
- Я - художница, - ответила девочка. - Только не смейтесь, я и вправду настоящая художница, хотя, конечно, мне еще многому надо учиться. Мои рисунки и картины уже были на нескольких выставках, а сейчас я еду в Санкт-Петербург получать приз как лучший художник кабельного телевидения! Они и не знают, что присудили этот приз школьнице! - хихикнула Груня. - Воображают меня взрослой, и такое официальное письмо мне накатали - что вы! Просто красота!
- Настоящая художница, вот как? - во взгляде старухи появился неподдельный интерес, и она уже не выглядела такой грозной.
- Да, - кивнула Груня. - И, вы знаете… Мне бы очень хотелось нарисовать ваши портреты! Или вместе, или по отдельности. Вы такие…
- Выразительные? - спросила старуха, увидев, что девочка замялась, ища нужное слово.
- Мечта художника! - выпалила Груня.
Мать и дочь рассмеялись.
- Что ж, если мы - "мечта художника", то почему бы нам не попозировать тебе? - сказала дочь. - Вот только когда это сделать?
- Насколько я поняла, вы на концерт не пойдете? - спросила Груня. - Я тоже не пойду. Вот можно было бы во время концерта, если для вас это не поздно.
- А во сколько начинается концерт? - спросила старуха.
- В одиннадцать, - сообщила юная художница. - То есть, где-то с половины одиннадцатого все начнут перебираться в вагон-ресторан, и я могла бы быть у вас.
- Детское время! - фыркнула старуха. - Я-то в любом случае раньше двух ночи не засну. Так что если тебе не поздно, то мы согласны.
- Мне нисколечко не поздно! - с жаром ответила Груня. - Я вообще самостоятельная.
- Да уж, мы заметили, - пробормотала старуха, разглядывая девочку довольно благожелательно. - А почему тебе не хочется на концерт?
- Ну… - Груня пожала плечами. - У меня были свои планы, и вообще…
- И вообще ты не любишь всю эту замшелую старину? - с едкой усмешкой спросила старуха.
Это был тот редкий случай, когда Груня смутилась и не нашла, что ответить.
- Понимаю тебя! - усмехнулась старуха. - Но ты не права, это не старина, а будущее. Подрастешь - поймешь. Мы вот что сделаем. Ты будешь нас рисовать, а я тебе устрою свой собственный концерт - для тебя одной. Раз в вагоне никого не будет, значит, можно и попеть - я в последнее время терпеть не могу лишнюю публику! Ты поймешь, что такое настоящий романс. Это не размазня на киселе, как его сейчас представляют. Настоящий романс должен быть сильным, почти жестоким - чтобы, когда ты им проникнешься, тебе начинало казаться, будто с тебя кожу сдирают! Голос у меня, конечно, теперь не тот, но уж как-нибудь справлюсь. Еще бы гитару хорошую найти, да где здесь…
- Да, гитара есть только у Петра Васильевича - ну, мужа и аккомпаниатора Анджеловой, - сказала Груня. - Потрясающая гитара, это даже мне понятно. Вот только, он упоминал, у него были какие-то проблемы с ее настройкой…
- Вроде были, - усмехнулась старуха. - Одного не понимаю - зачем он ушел настраивать ее в туалет?
- В туалет? - Груня насторожилась. Кажется, сейчас она выяснит нечто, имеющее прямое отношение к загадке гитары.
- Ну да, - кивнула старуха. - Настраивал в том туалете, что у нас за стенкой, - она указала на перегородку, у которой сидела ее дочь. - Поезд как раз стоял, долгая была остановка, минут двадцать, если не полчаса… какой же это был город? Ну, не важно!.. В общем, треньканье было очень тихим, как будто человек боялся лишний звук издать, но в тишине все было слышно довольно хорошо, и я сразу сказала дочери: слышишь, гитара, и великолепная! Редкая русская гитара так звучит. Пяток гитар я слышала, что из собрания Высоцкого сохранились…
- Какого Высоцкого? - спросила девочка. - Того самого, Владимира?
- Нет, не того, - ответила старуха. - А был такой великолепный гитарист в девятнадцатом веке. У него брали уроки игры на гитаре и Лермонтов, и многие другие… Вроде у него же Лермонтов и с Мочаловым познакомился… Но это не важно. Суть в том, что были у него несколько инструментов, подобранных так, что во всей России больше не сыскать. Правда, мне бабка рассказывала, что еще гитара цыганки Тани так звучала - ну, той, что была женой Нащокина, близкого друга Пушкина, и не только пела Пушкину, но и гадала ему на судьбу. Тут я врать не буду, потому что сама Татьяниной гитары не слышала, затерялась где-то эта гитара, еще во времена революции и гражданской войны. Но та гитара, что за стеной тренькала, была такого класса. И неважно, что всего-то несколько раз струны звякнули - отменный инструмент с одного звука себя выдает!
- Очень интересно! - сказала Груня. - И зачем ему было настраивать гитару в туалете?
На самом-то деле она отлично понимала, зачем: гитару настраивал, натянув струны, не сам Сидоренко, а неизвестный похититель пирожных - по всей видимости, курьер наркомафии. Этот похититель четко прикинул, что меньше чем за час Анджелова с мужем в ресторане не обернутся, но, чтобы его не услышал и не заметил в купе кто-то другой - проводник, например, - он выгадал момент, когда в коридоре никого не было, и тихо проскользнул в туалет. Правильно рассчитав, что его никто не услышит, кроме обитателей последнего купе, если он будет действовать тихо. А двух женщин он не боялся - наверно, уже успел отметить, что они ни с кем не жаждут общаться и никому ничего рассказывать не будут. Да и много ли они услышат сквозь перегородку? Несколько звуков максимум - и скорей всего подумают, что это какой-нибудь краник в туалете звякает или вода журчит. Откуда ему было знать, что эти женщины на гитарах, что называется, собаку съели!
Конечно, он рисковал: его мог кто-нибудь заметить, когда он выходил из туалета. Но, видно, и тут он придумал, как можно сначала убедиться, что за дверью никого нет, а уж потом возвращаться в пятое купе.
- Мало ли зачем? - едко бросила старуха. - Может, жена его услала, и он решил ей не мешать!
- Да, скорее всего… - согласилась Груня. Ей не терпелось вернуться к ребятам и поведать им все, что удалось узнать. - Так, значит, я к вам подойду… - она поглядела на часы, - через два часа?
- Будем ждать, - заверила старуха, а ее дочь, увидев, что Груня выходит, тоже поднялась.
- Выброшу мусор, - коротко объяснила она матери.
Когда молодая женщина и девочка оказались в коридоре, она тихо сказала Груне:
- Ты не бойся моей мамы. Она вообще-то добрая, но сегодня у нее ноги опять болят и она практически ходить не может. В такие дни она очень злится на собственную беспомощность, а язык у нее - как бритва, это ты могла заметить. Вот она и пускает его в ход, язвя по любому поводу. Но, кажется, ты ей пришлась по душе… Думаю, если б не ноги, она не стала б ворчать, а с большой охотой пошла на концерт.
- Спасибо вам большое, - сказала Груня. - Я все это учту.
И она поспешила в седьмое купе, где ее дожидались друзья.
- Ну? - набросились они на нее. - Почему так долго?
- Ребята, это фантастика! - ответила Груня. - Я столько всего узнала! И меня такое приключение ждет! Сейчас, соберусь с мыслями и расскажу вам все по порядку.
И Груня поведала друзьям, какая у нее состоялась удивительная встреча.
- Обалдеть! - подскочил Мишка, когда она закончила. - Это что же получается? Какой-то тип таскает драгоценную гитару через полвагона, и всем наплевать? Если б эти тетки из последнего купе не смыслили в музыке, то вообще все осталось бы шито-крыто? А эти Анджелова с Сидоренко тоже хороши! Оставлять такую вещь без присмотра! Вот сперли бы ее у них, тогда знали бы!
- В этой истории вообще много интересного, - сказал Витька. - Во всяком случае, мы знаем, что мать и дочь из последнего купе настраивать гитару наверняка умеют…
- Но ведь ты их не подозреваешь?! - сразу вскинулась Груня.
- Вовсе нет, - поспешил успокоить ее Витька. - Хотя… Хотя я понимаю, что они могли бы взять гитару, пока Анджелова с мужем были в вагоне-ресторане - просто полюбоваться на нее. Такие, как эта убойная старуха, бывают абсолютно сумасшедшими, если задеть какой-то из их пунктиков. В данном случае, гитары. Увидели они, как Анджелова и Сидоренко садятся в вагон со своей гитарой, и потом мать послала дочь на полчасика взять гитару - просто чтоб полюбоваться на нее. Открыла чехол - и пришла в ужас и негодование, увидев в каком состоянии драгоценный инструмент! Мало того что струны сняты - еще и пирожные с бутербродами внутрь запрятаны! Пирожные и бутерброды она с отвращением поручила дочери выкинуть в мусор, а сама натянула струны и настроила гитару. Просто чтобы обозначить для Сидоренко, что гитару кто-то брал. Пугнуть его, чтобы он не был таким раззявой! Больше у нее на уме ничего не было… А подозревая, что Сидоренко начнет исподтишка выяснять, не брал ли кто его гитару, они поведали тебе байку о том, что гитару кто-то настраивал в туалете. Просто на тот случай, если Сидоренко и у тебя спросит. Тогда ты ему расскажешь про незнакомца в туалете - и он успокоится. Ну, более или менее успокоится… По-моему, логичная версия, а?
- Логичная, - согласился Мишка.
- Если они так и поступили, то я их полностью оправдываю, - сказала Груня. - Да если б я была на их месте, я бы еще и спрятала гитару часика на два, на три! Чтоб Сидоренко побегал в поисках, обливаясь холодным потом, и чтоб ему неповадно было издеваться над инструментом!.. Однако тут есть одно "но", - добавила она, наморщив лоб. - Ведь Анджелова с Сидоренко садились в поезд, неся гитару в чехле, а у этой старухи глаз хоть и алмаз, но все-таки не рентген, чтобы сквозь чехол отличить одну гитару от другой.
- Ну, тут можно найти самые разные объяснения, - задумчиво проговорил Витька. - Если мать и дочь знакомы с Анджелой и Сидоренко, то могут знать, и какая у них гитара. И потом… Ну, конечно! - Он подскочил и хлопнул себя по лбу с такой силой, что очки свалились с его носа и Витьке пришлось ловить их на лету. - Вокзальный буфет - в зале ожидания! Если они были в зале ожидания в то время, когда Сидоренко тайком от жены пополнял свои запасы, то, конечно, спокойно могли заметить, как он открывает чехол… Увидели роскошную гитару со снятыми струнами и то, как он прячет в гитару пакет со жратвой! И тогда они еще до посадки на поезд договорились его проучить за такой вандализм!
- Тогда они тем более правы, - сказала Груня.
- Разумеется, - кивнул Витька. - Разве ж я спорю? Остается только неясным, были в гитаре наркотики или нет. И если в гитаре их не было, то где они? Ведь где-то в вагоне они есть - иначе бы Сашок не путешествовал вместе с нами!
- Ребята, - проговорила Поля, до этого молчавшая и напряженно думавшая, - мать и дочь ведь сказали, что слышали треньканье гитары, потому что поезд стоял, так?
- Верно, - кивнула ее сестра. - Именно поэтому так хорошо было слышно.
- Ребята, но ведь этого просто не может быть! - Поля обвела всех потрясенным взглядом. - Вы забыли правила, которые мы читали на вокзале. Если поезду предстоит долгая остановка в крупном городе, больше чем на пятнадцать минут…
- …То проводник обязан запереть туалеты не меньше чем за пятнадцать минут до остановки и открыть через пятнадцать минут после отхода поезда! - подхватил Витька. - Черт! Я все время чувствовал в их рассказе какую-то неувязку, которая меня смущала, но никак не мог сообразить, в чем она! Молодчина, Поля!
- Так, выходит, в туалет никто не мог войти? - осведомился Мишка. - И весь их рассказ получается сплошным враньем?
- Ну да! - кивнул Витька.
- Надо еще выяснить, не забыл ли проводник запереть туалеты, - осторожно заметила Груня.
- Вряд ли, - сказал Витька. - Но это легко выяснить. У самого проводника спросить как-нибудь, между делом.
- Я могу спросить! - сразу предложил Мишка. - Я ведь все равно собирался порасспрашивать проводников насчет спортсменов. Ведь мы договорились, что это мне поручено, да?
- Отлично, - сказал Витька. - Берись за дело.
- С-щас и возьмусь! - Мишка подскочил, переполненный желанием тоже совершить что-нибудь полезное.
- Только поосторожней… - предупредил его Витька. Но Мишка уже вышел из купе.