Записка ничего не объясняла. Такую мог и жулик написать: мол, ждите, вернусь. А когда сообразите, что я не собираюсь возвращаться, меня и след простынет.
Много там денег было? - спросила Маша.
Если в Сочи на такси ездить, то немного, а мы с тобой прожили бы полмесяца.
А почему он Алентьев?
Потому что я тоже была Алентьева, по мужу, пока мне фамилию не поменяли.
Зачем?
Да погоди ты спрашивать! - Мама смотрела на чемоданчик.
Дрянь чемоданишко был у американского дедушки: из какого-то потертого картона, оклеенный изнутри бумагой в цветочек. Такие чемоданчики валяются в кладовках, набитые старыми вещами, которые жалко выбросить.
Как он к тебе подошел, что сказал?
Крикнул в окошко: "Незнамова!" - я и впустила его. Он и по имени меня знал.
У меня шарики за ролики заходят, - призналась мама. - Только пять человек из разведки знали, что я живу в Укрополе под новой фамилией. А с другой стороны - мелкая кража денег из шкатулки. Воры таких секретов не знают, а разведчики так не поступают.
Мам, ну ты скажешь или нет, зачем тебе фамилию поменяли? - Маша начала обижаться. - Какие секреты, когда мне уже тринадцать лет?!
Сейчас.
Мама докапывалась до дна шкатулки. Там хранились е драгоценности: золотая цепочка со сломанной застежкой и обручальное кольцо. Были еще сережки и перстень с ианитами, но их мама носила не снимая.
Золото на месте! - объявила она и с довольным видом уселась на диван. - Похоже, этот человек на самом деле твой дед. Ну, занял деньжат по-родственному, ничего особенного…
МАМА!!!
Ладно, расскажу, - сдалась мама. - Только я сама знаю очень мало.
ИСТОРИЯ СЕМЬИ АЛЕНТЬЕВЫХ, КАК ЕЕ РАССКАЗАЛА МАМА
- Мы с твоим папой учились в Институте международных отношений. Он очень красиво за мной ухаживал. Дарил розы - по одной, потому что студенты живут небогато, зато почти каждый день, и этот день был как праздник. На пятом курсе мы поженились. Тогда Сережа и рассказал мне, что его отец Николай Георгиевич - военный разведчик. Где он, чем занимается - не знали ни я, ни Сережа. Разведчики даже самым близким людям рассказывают не все, что хочется, потому что их тайны могут стоить жизни.
А я знаю, Дед жил в Америке и занимался промышленным шпионажем, - вставила Маша. - Потом его поймали и посадили в тюрьму на всю жизнь.
Да, так и было, - кивнула мама и продолжала:
Сереже рассказали, что Николай Георгиевич в тюрьме. Наши хотели обменять его на задержанного в Москве американского шпиона. Американцы то соглашались, то почему-то затягивали переговоры. Мы в то время уже окончили институт и работали в Швеции. Сережа - пресс-секретарем нашего посольства, ая- его помощницей. Попросту говоря, мы помогали иностранным журналистам ничего не перепутать. К примеру, сегодня рассылаем во все газеты заявление посла против атомного оружия. А завтра отвечаем. на вопросы журнальчика для собаководов: "Есть ли у вашего посла собака? Сколько ей лет? Какой она породы?"
У Сережи была еще другая, тайная работа, но я о ней только догадывалась.
Однажды он пришел мрачный. В кафе к нему за столик подсели какие-то американцы и показали фотокарточки: Николай Георгиевич на пляже, Николай Георгиевич в роскошном особняке… А Николай Георгиевич в это время должен был в тюрьме сидеть!
Эти американцы сказали Сереже, что его отец перешел на их сторону и выдал своих агентов. За это, мол, его выпустили на свободу и подарили особняк. А теперь Николай Георгиевич ждет, что мы переедем к нему.
В те годы мы с американцами были вероятными противниками, как говорят военные. Они боялись, что мы начнем войну; мы боялись, что они начнут. Если бы Сережа согласился перебежать к американцам, наши могли расстрелять его за предательство. Ведь он был разведчиком и знал много тайн.
Сережа рассказал своему начальству о встрече в кафе.
Его успокоили: "Никого ваш отец не выдал. Служите дальше. А вот вашей жене лучше бы уехать в Москву. Раз американцы хотели вас завербовать, они могут и ей подстроить какую-нибудь гадость".
К несчастью, так и случилось. Даже в Москве меня не оставили в покое. То пришлют открытку из Америки, как будто от Николая Георгиевича: "Маргаритка, жду вас к себе, скучаю"'То позвонит незнакомый человек: "У меня для вас посылка от мужа. Только, извините, я в Москве проездом и к вам заскочить не успею. Возьмите ее сами в камере хранения". Я еду за посылкой. А там деньги! Много, Сережа столько за год не зарабатывал. Слава богу, я сообразила отвезти деньги в нашу разведку. А то бы американцы подцепили Сережу на крючок. Сказали бы: "Ваша жена взяла у нас деньги. Если об этом узнают, никто не поверит, что она не наш агент".
А я готовилась родить тебя. Нервничала, конечно. Мне дали охрану, велели не подходить к телефону. Но сколько можно жить, всего боясь? Вот меня и спрятали в Укрополе. Тогда все думали, что это ненадолго.
На Сережу в Швеции тоже сильно давили. Стоило ему выйти за ворота посольства, как за ним начиналась слежка. Наши опасались, что американцы его похитят или выкинут еще какую-нибудь штуку. Вот и перевели Сережу служить в Анголу. Там он погиб, но мне об этом не говорили, пока я не родила тебя.
Мама замолчала, отвернувшись к окну. Кажется, она плакала.
А почему ты осталась в Укрополе? - спросила Маша.
Я боялась за тебя. Разведчики мне объяснили, что вся эта история - из-за Николая Георгиевича. Он же не выдал своих агентов, вот американцы и решили подойти к нему через сына. Сказали Сереже, что Николай Георгиевич на их стороне. По их расчетам Сережа должен был перебежать к ним, и тогда они стали бы уламывать Николая Георгиевича.
Ага, - поняла Маша, - это как мы с девочками договорились не ходить к Петьке на день рождения, а он позвонил мне и говорит: "Наташка придет", позвонил Наташке и говорит: "Незнамова придет". Мы и пришли, хотя не собирались.
Да, только эту игру затеял не Петька, а разведка самой могущественной страны мира. - Отражение маминого лица в темном окне кривилось. - И вот я представила Америку: ее армию, военные заводы, миллиарды долларов, разведку и контрразведку. И против этой силищи - упрямый старик в тюремной камере, русский разведчик. Его агенты остались на свободе, они день за днем добывают важные секреты. Старик скорее умрет, чем выдаст своих. Но у него есть внучка - последняя из Алентьевых, память о сыне. Что такое жизнь какой-то девчонки по сравнению с военными тайнами? Тебя могли отнять у меня, украсть, увезти, чтобы угрожать Николаю Георгиевичу!
- И ты решила остаться в Укрополе, - вздохнула Маша.
Хотелось убежать и поплакать. Было жалко и маму, и Деда, и отца. Себя тоже было жалко. Ну почему, почему мама не сказала ей правду?! Маша бы не проболталась! Она бы просто знала, что ее отец - герой, а не выдуманный врач, жалкий обманщик. Наверное, тогда и жизнь у нее была бы другая. Меньше бы дралась с мальчишками - это уж точно.
Мам, но потом ты могла бы вернуться в Швецию или хотя бы в Москву! - сказала она. - Ведь у нас давно дружба с американцами. Никто бы меня не украл.
Дружба дружбой, а разведка была, есть и будет. Не так давно в Москве судили американца, который пытался купить чертежи нашей секретной торпеды "Шквал". Это не значит, что Америка хочет с нами воевать. Просто весь мир ворует друг у друга технические секреты. Иногда это нужно для военной победы, а чаще - чтобы деньги сэкономить… Неудачный заголовок: "Последний герой", - невпопад закончила мама. Она листала газету из дедова чемоданчика, по-журналистски выискивая то, чего не замечают обычные читатели: какие там заголовки и шрифты, как расположены фотокарточки. - Было кино "Последний герой", была книжка "Последний герой"… Дочь, да это про Николая Георгиевича!
И мама издали показала сложенную пополам газету. С удивительно четкой большой фотографии смотрел совсем незнакомый Маше человек!
ГЛАВА IX
ВОТ ТЕБЕ И "ЗДРАСЬТЕ"
Небо за раскрытым окном было черным, звезд не видно. Ветер копошился в листве, роняя наземь созревшие персики. За стеной - клац-клац-клац - стучала клавиатура компьютера.
Мама продолжала свое журналистское расследование. Днем она с телеоператором сняла новый репортаж, а завтра с утра поедет в студию на монтаж и озвучивание. Из видеозаписи выбросят неинтересные куски и, как говорят тележурналисты, наложат мамин голос на "картинку". Только тогда запись превратится в передачу. Зрители будут ее смотреть, слушать мамин голос за кадром, и никто не подумает, что мама всю ночь писала свой текст. Никто не узнает, как она подыскивала каждое слово, чтобы оно было понятным и звучало легко и живо. Все решат, что у этой Маргариты Незнамовой просто здорово подвешен язык.
В окошко запрыгнул Барс, неслышно пробежал по полу и махнул к Маше на кровать.
- Брысь! У тебя свой коврик есть, - сказала Маша.
Барс лег на спину и стал валяться с боку на бок, кося желтым немигающим глазом.
"Жалко тебе, что ли? - перевела с кошачьего Маша. - Смотри, какая большая кровать, взрослая. Я и не мешаю тебе совсем".
- Не жалко, - сказала она. - Просто некоторые шастают по грязным чердакам, а после таскают в постель блох. Барс пристыженно фыркнул и соскочил на пол. Маша думала про Деда.
Полковник Алентьев добывал военные тайны, сидел в тюрьме, потерял сына и много лет спустя вернулся на Родину. О нем писали в газетах. (Да-да! То, что много лет назад знали только несколько человек в разведке, теперь мог прочитать любой!)
А Дед собрал эти газеты, присвоил себе чужую жизнь и явился в Укрополь: "Здравствуй, Маша! Я твой дедушка!" И все-таки Маша про себя называла Дедом его, а не настоящего полковника Алентьева. Потому что Дед, а не полковник Алентьев сказал ей правду об отце. Дед, а не полковник раскусил Петьку: "Он в тебя влюблен". Дед спасал Самосвалова! Ведь еле жив остался. Тогда никто не знал, что Самосвал может сам выбраться из подводной лодки. Дед торопился привязать к ней поплавок, чтобы не потерять нужное место в море и спасти человека. Подлецы и воры так не поступают.
Если бы Маша выбирала себе дедушку, то не хотела бы другого. Но почему он ворует?!
Наверное, Дед надеялся поживиться чем-нибудь посерьезнее, чем несколько тысяч рублей из белого конверта. Ведь многие думают, что журналисты богатые. Дед же не знал, что мама до сих пор платит долги за дом. А когда все обыскал и все понял, то даже не взял сломанную цепочку и обручальное кольцо… Значит, осталась у него совесть!
А мама ничего не поняла. "Дочь, ты вся красная, у тебя не температура?" Она же не видела Деда и не могла знать, что в газете не его портрет. Хотя, если вспомнить мамин рассказ, она и настоящего полковника Алентьева не видела. Ей хоть негра приведи, она бы обрадовалась: "Ах, Николай Георгиевич, Сережа столько о вас рассказывал!"
Маша не сказала ей, что Дед самозванец. Сама себе - дивилась, но почему-то не сказала.
ГЛАВА X
ЗНАМЕНИТЫЙ ТРИАНТАФИЛИДИ
Кажется, сквозь сон она слышала какой-то шум, но, когда проснулась, шум не повторился. Помалкивал телевизор, не визжала соседская пила. Барс? Вот он, в ногах. Все-таки забрался ночью на кровать и спит. На полу дырявая тень от молодого абрикосового деревца за окном. А на подоконнике…
На подоконнике лежал помидор величиной с арбуз!
Маша вскочила с постели, нечаянно придавив Барса. Ошалевший со сна кот полоснул когтям^, оцарапал ей ногу и удрал в окно. При этом он смахнул с подоконника помидор, и обман раскрылся. Помидор падал медленно, перевернувшись вниз листиками. Изнанка у них была серая и на вид замшевая. Ясно: листики вырезаны из лопуха, а помидор - воздушный шарик. Он был так хитро завязан, что стал не яйцом, как обычно шарики, а приплюснутым, вроде настоящего помидора. Петькина шуточка!
- Ты где? - громко спросила Маша.
Над подоконником вынырнула рыжая голова.
Классно, да? - Петька тянулся рукой, пытаясь достать шарик с пола.
Классно. Я почти поверила. А почему шарик непрозрачный?
Я краски внутрь напустил.
Петька лег животом на подоконник, дотянулся до шарика…
БАХ!
То ли он сильно сжал шарик, то ли в полу попался гвоздь. Брызги красной краски хлестнули по обоям, по столу, по экрану телевизора. Больше всего досталось автору розыгрыша. Петька сам стал как синьор Помидор в детской книжке.
Вот так всегда, - хладнокровно заметил он, утираясь ладонью. Краска только сильнее размазалась по щекам. - Идеи у меня блестящие, а исполнение недотягивает.
Краска хоть не масляная? - спросила Маша. Было жалко телика.
Гуашь, отмоется.
- Ага, и с обоев отмоется?.. Скройся, я оденусь.
Петька сполз обратно за окно. Стоял он, между прочим, на маминых гладиолусах.
Цветы не помни! - крикнула Маша.
Не, я их пересадил.
Маша надела платье и подошла к окну. Действительно пересадил. Под окном осталась проплешина голой земли, а лишние гладиолусы были кое-как прикопаны в сторонке.
Они же завянут, макропод несчастный!
Не успеют, - отмахнулся Петька. - Недельку проживут, а там - в школу. Подаришь их училке.
Он помолчал и вдруг сказал с умильной, красной от краски физиономией:
Маш, я созрел. Хочешь, будем в школу под руку ходить? А кто дразниться станет, в глаз дадим!
Вдвоем?
Необязательно, - замялся Петька. - Если кто из нашего класса или даже из девятого, так я могу и один подраться. А если из десятого-одиннадцатого, ты же мне поможешь?
Честно признаться, Петька ничуточки ее не интересовал. Рыжий, вредный, с несмешными шуточками - не интересовал, и все тут. Но когда на тебя, как с елки, сваливается даже такое сокровище, как Петька, от него жалко сразу отказываться. Надо еще подумать, а вдруг его можно приспособить для чего-нибудь полезного.
- Давай попозже, - сказала Маша, подбирая слова, чтобы не обидеть Петьку. - Сначала просто так походим, а со второй четверти или лучше с будущей осени - под ручку. В этом деле главное не торопиться, Петька. Ты посмотри: одиннадцатиклассники ходят с девушками - и никто не дразнится.
Под краской было плохо видно, но, кажется, Петька покраснел от досады.
Ты еще скажи, что надо ждать до одиннадцатого класса. Да мой Витька в шестом уже целовался! Он сам говорил.
Ну и ты говори, только не про меня. Трепло твой Витька. - Маша не любила старшего Соловьева. Он учился в Сочи на матроса, пил портвейн и дрался морским ремнем с тяжелой бляхой.
Да, братец у меня отмороженный, - согласился Петька. - Маш, а хочешь посмотреть настоящий гигантский помидор?
Еще один? - Маша подняла остатки Петькиного резинового помидора. Краска с него так и полилась на пол. Она выбросила помидор за окно.
Нет, настоящий, у Триантафилиди! Я ж говорил, он в Макарихин дом вселяется. Еще вчера вечером переехал.
Красная Петькина физиономия сияла. Он был счастлив, что первым узнал эту новость, и готов хоть сейчас бежать к Триантафилиди.
Зайди, умойся. Я с тобой в таком виде не пойду, - остановила его Маша.
А мама твоя?
И мама не пойдет.
Я не про то. Мама не проснется?
Ой, у нее же передача! - спохватилась Маша и кинулась к телевизору.
Мамин репортаж уже начался.
Опять показали санитарный микроавтобус номер сто тридцать семь. Только теперь он стоял у какой-то неизвестной стены, и в кузове лазили серьезные люди в белых и синих халатах. Мама совала одному микрофон, а он отворачивался и говорил: "Результаты экспертизы покажут". Потом бойкая седая женщина предсказывала, что результаты экспертизы ничего не покажут. Микроавтобус побывал в морской воде, да еще в шторм, и в нем бесполезно* искать следы грабителей. Но все равно искать нужно, потому что в криминалистике случаются чудеса. Лично ей случалось найти отпечаток пальца в горлышке бутылки, внутри, потому что преступник проталкивал пробку пальцем.
Женщина была экспертом-криминалистом на пенсии. Она интересно рассказывала случаи из своей богатой событиями жизни. Но это все было в прошлом. Об ограблении музея пенсионерка знала не больше, чем любой посторонний человек.
- Нам удалось разыскать свидетелей, которые видели "Скорую помощь" в ночь ограбления, - веско сказала с экрана мама.
Показали свидетелей - старух и мальчишек. Старухи путались: может, "Скорая", а может, и не "Скорая", а просто белая машина. Мальчишки толкались, заглядывали сбоку в объектив телекамеры и врали напропалую (Маша-то уж точно им не поверила бы).
В общем, журналистское расследование Маргариты Незнамовой было не хуже и не лучше других журналистских расследований. Но впечатлительный Петька так им увлекся, что снова забыл про любовь. По дороге к Триантафилиди он даже не пытался взять Машу под руку. Петьке нужны были обе руки, чтобы ими размахивать.
Класс! Твоя мама прям Глеб Жеглов и Володя Шарапов! "Первым выходит Горбатый!" - восхищался Петька, сияя плохо отмытой от краски физиономией. Руками он крутил, как вентилятор, то взваливая на плечо воображаемую телекамеру, то показывая какие-то смертоносные приемы борьбы.
Чепуха это все, - сказала Маша. - Журналист выдаст сотню догадок, потом одна окажется правильной, и он скажет: "Моя версия подтвердилась". А на самом деле главное - все проверить, отказаться от неправильных догадок, и тогда правильные сами останутся. Журналист этого не может и не сможет никогда.
Ну почему?! - Кажется, Петька даже обиделся за ее маму.
Потому же, почему милиционер не напишет интересную заметку в газету. Они знаешь как пишут? Не "ударил сверху вниз", а "нанес удар в вертикальной плоскости". Журналист рассказывает интересно, а милиционер - точно. У мамы пенсионерка рассуждает: может, есть следы в машине, может, нет. А у следователя работают настоящие эксперты. Если даже они скажут "нет", это будет железное "нет". Значит, следователь вычеркнет одну неправильную догадку и думать о ней забудет. Так потихоньку он и доберется до преступника. И скажет журналисту.
Откуда ты все знаешь, Незнамова? - завистливо вздохнул Петька.
Книжки надо читать, - ответила Маша и подумала, что дедушка-разведчик мог бы научить ее уйме полезных вещей. Если бы не оказался жуликом.
Южную окраину города невидимым облаком накрывают запахи соленой рыбы. Чем ближе к тарному заводу, тем они сильнее. Шагах в двухстах от заводского забора приятные съестные ароматы густеют до вони. От нее подкатывает ком к горлу.
Никому не хочется жить рядом с тарным. Здесь даже сараев не ставят. На заросшем седой полынью пустыре одиноко, как оброненный, торчит Макарихин дом. Укропольцы уже забыли, кто была эта Макариха и как ее угораздило поселиться в таком вонючем месте. Дом давно пустует. Во дворе тучами носятся жирные мухи. Так что Триантафилиди не позавидуешь. Хотя пустырь огромный и у огородника будет место для опытов.
Маша уже жалела, что согласилась пойти с Петькой. Гигантский помидор она видела и по телику, а попробовать его Триантафилиди все равно не даст.
Петька почувствовал ее настроение и сказал:
Он интересный старичок, Триантафилиди. Друг молодежи.
Откуда тебе знать? Ты же вчера весь вечер лодку чинил.