- Объясни все-таки поподробней... - начал он, но тут мы услышали знакомое насмешливое стрекотание.
- Брюс!.. - ахнул Ванька.
Брюс, скотина подлая, сидел у окошка, пялясь на нас сквозь решетку, и что-то издевательски тараторил.
- Тихо!.. - шепотом сказал я. - Есть у меня идея...
Я лихорадочно соображал. Если Брюс утащил бриллиантовое кольцо в конуру Топы, то, очень вероятно, и что-то другое, особенно ценное в его глазах, он отволочет в тот же тайник. Что-то, на чем, естественно, будет наш запах - и Топа поднимет панику. Но чтобы родители поняли причины этой паники, это что-то должно быть определенно моим...
От волнения я прижал руку к груди - вдруг понял: вот оно!
В прошлых повестях я немало рассказал о нашем замечательном местном священнике, отце Василии. Отец к религии относился спокойно, но отца Василия очень уважал, посещал его храм, помогал ему во всех его благих начинаниях типа сбора теплой одежды и продуктов для детей из самых бедных семей и организации ежедневных бесплатных обедов для пенсионеров в трапезной при церкви - начинаниях, которые отец Василий называл с усмешкой "моя партизанщина": его неуемная энергия порой настолько доставала вышестоящие власти, что вместо благодарности он получал по шапке за "излишнюю суетливость". И естественно, отец нисколько не был против, когда отец Василий подарил мне и Ваньке по крохотному образку из эмали на золотой цепочке: мне - Бориса и Глеба, Ваньке - Крестителя Иоанна - и велел носить постоянно, никогда не снимая. Этот образок и сейчас был на мне. И, если Брюс доставит этот образок в конуру Топы, а Топа в зубах принесет его родителям или своим беспокойным поведением заставит их как следует пошарить конуре, то ни у кого не возникнет никаких сомнений, что нас надо спасать. Все примчатся на территорию завода - и Степанов, и Миша со своими эфэсбешниками... А если догадаются взять с собой Топу - а ведь они наверняка догадаются, - Топа в несколько секунд приведет их к вагону...
Теперь задача была только в том, чтобы Брюс взял образок и чтобы доставил его не куда-нибудь, а в Топину конуру...
- Брюс, - заговорил я, сняв образок и держа его в луче света, чтобы тонкая золотая цепочка и яркая эмаль сверкали и играли как можно привлекательней. - Брюс, миленький, смотри, что я тебе дам. Можешь отнести и спрятать у Топы в конуре, ладно?
Брюс склонил голову набок и несколько задумался. Я осторожно подобрался к окошку, протянул руку, Брюс порхнул прочь. Я повесил образок с цепочкой на решетку и стал ждать. Через две минуты Брюс не выдержал, подскочил к окошку, ухватил образок - и был таков!
Я облегченно перевел дух. Ванька и Климентьев, которые следили за всем этим затаив дыхание, - тоже.
- Теперь главное, чтобы Брюс отнес это не куда-нибудь, а в Топину конуру, - сказал я. - И как можно скорее!
- Брюс отнесет! - уверенно заявил Ванька. - Он умный, и он просто обязан нас выручить!
Климентьев покачал головой.
- Степанов хватится меня не раньше завтрашнего дня, - сказал он. - А вас когда начнут искать, если Брюс не долетит?
Я поглядел на часы. Было около трех.
- Часов через шесть, - сказал я. - Родители знают, что мы можем умотать на целый день. Но если мы не появимся после девяти вечера - они встревожатся.
- Шесть часов, - пробормотал Климентьев. - То есть до завода доберутся в лучшем случае через восемь-девять. За это время нас сто раз могут угрохать или перевести в другое место. Эх, если бы меня не так приложили по голове... Слабость дикая, а в обычной форме я бы авось хотя бы решетку на окне сумел вывернуть и помочь протиснуться в окошко кому-нибудь из вас. Но сейчас и пробовать не стоит... В общем, будем ждать. Расскажите мне сначала, что вы нашли такого страшного.
- Несколько интересных вещей, - ответил я. - Но самое главное, мы решили для порядка подсчитать по накладным и каким-то еще бумажкам - забыл, как они называются, - общую грузоподъемность вагонов, за последние два месяца вышедших с металлом с территории завода.
- Ну? - заинтригованно спросил Климентьев, когда я сделал паузу.
- Максимальная общая грузоподъемность всех вышедших вагонов - пятьсот сорок тонн, - сообщил я. - То есть столько бы они вывезли, если бы были загружены под завязку, до предельной нормы, и ни один из них не развалился бы от старости. А металла, по тем же документам, было вывезено пятьсот сорок четыре тонны!
- Интересно, - пробормотал Климентьев. - Но ведь разница не очень большая.
- Согласен, - кивнул я. - Но ведь все документы должны быть в идеальном порядке, без единого несоответствия, из-за всех этих крутых проверок, которые наверняка пойдут после аукциона. Даже если бы эти вагоны умудрились вывезти пятьсот сорок четыре тонны, в документах все равно стояло бы пятьсот сорок. Четыре тонны испарились бы - и не ради желания смошенничать, положив что-то себе в карман, а чтобы нельзя было придраться ни к одной несовпадающей цифре. Когда идут такие рисковые игры, в бумагах все должно быть глаже некуда - глаже, чем если бы завод работал в нормальном режиме, когда из-за множества дел и забот можно что-то и не так сосчитать. И я уверяю, что, если вы спросите бухгалтерш Зину и Машу, они вам заявят: когда они уходили в пятницу вечером, все было в полном порядке, в документах не было ни одной несовпадающей цифры. И в понедельник утром все будет в полном порядке. Значит, между воскресеньем и понедельником кто-то берет ключи, извлекает несколько документов, в которые этому кому-то надо внести свои подчистки и поправки, - и тут появляемся мы, и этот кто-то не успевает положить недостающие документы на место, как он рассчитывал...
- А ключи были только у Епифанова, - кивнул Климентьев. - И когда мы вошли, он возился с какими-то бумажками.
- А маска лопуха-неудачника, человека "тридцать три несчастья" - самая лучшая маска, - добавил я. - Никто никогда не заподозрит, что под ней скрывается Дед. И общаться этот лопух может с любыми людьми - самые странные его посетители не вызовут никаких подозрений. И ключи, которые бухгалтерши не всякому дадут, ему доверят спокойно, когда он только заикнется, что в субботу хочет закончить оформление каких-то учетных ведомостей. Ну и вообще, и так далее...
- Да, конечно, - хмуро проворчал Климентьев. - Может, у вас есть соображения, чему относились недостающие документы?
- Вот к этим двум вагонам, в одном из которых мы сидим, - сказал я. - Здесь, в этих вагонах - те самые четыре "лишние" тонны, может, и поболе. Где-то на пути эти вагоны должны вскрыть для проверки и обнаружить в них краденый алюминий - часть того алюминия, про который всем известно, что местная шпана воровала его для Деда. Естественный вывод: Дед - это Степанов. Или вы, как представитель Степанова, а Степанов над вами... Не важно. Возникают прямые улики, ведь груз оформлен на одну из фирм Степанова, и Степанову уже не отвертеться от уголовного дела. При этом ничто не мешает банку выиграть аукцион, а Деду - и Белесову, который явно чувствуйся за спиной Деда, - продолжать и дальне вертеть свои делишки. Очень возможно, что и банк, и Белесов, и Дед сговорились друг с другом, и Белесов дал банку сигнал: я, мол, помогу вам без всяких выиграть аукцион и дальше помогу провернуть всю вашу махинацию так, чтобы не нашлось ни одной зацепки для возбуждения против вас уголовного дела о мошенничестве, а вы за это по крайней мере не будете мешать мне по. топить Степанова, хоть он и ваш союзник Банк эта сделка тоже устраивала - банк видел, что Степанов начинает нервничать и сомневаться, правильно ли он подписался на всю эту авантюру с аукционом, и в любой момент может отмочить какой-нибудь фокус...
- И вообще, после аукциона им выгодней продолжать дело без Степанова, чем с ним, - пробормотал Климентьев. - И платить не надо, и от лишнего свидетеля избавляются...
- Ну а зачем это было нужно Епифанову-Деду, и ежику понятно, - сказал я. - Кстати, он давно это готовил и уже несколько дней назад знал, что против Степанова возбудят уголовное дело и арестуют до того, как Степанов сумеет довести до конца собственное расследование ограбления ювелирного магазина - иначе бы он ни за что не решился брать ювелирный, при всей его жадности!
- Ювелирный... брали... люди... Деда? - запинаясь от изумления на каждом слове, выговорил Климентьев.
- Разумеется, - важно вмешался в разговор Ванька. - Иначе бы Брюс не пасся на его подоконнике!
Этой реплики обалдевший Климентьев совершенно, разумеется, не понял, а я кивнул.
- У Епифанова какой-то свой счет к сорокам, недаром он так платит за то, чтобы разоряли их гнезда. Очень может быть, что Брюс узнал разорителей своего гнезда - может, даже тех же Хоромова с Бурченко, - стал следить за ними, и они вывели его на Деда. А Брюс подстерег момент, когда Епифанов, запершись в бухгалтерии после ухода Зины и Маши, перекладывал награбленное из одного места в другое - в какой-то тайник. Воспользовавшись тем, что Епифанов на секунду отвернулся от окна, Брюс и спер кольцо. И с тех пор стал навещать этот подоконник - не найдется ли там еще чего-нибудь красивого и блестящего. Может, даже он видел, как Епифанов злился, обнаружив пропажу кольца, - и дежурил рядом, поджидая случая еще раз насолить врагу!
Ванька вдруг расхохотался - заржал, если быть совсем точным.
- Ты что? - спросил я.
- Я... - Мой братец захлебывался и давился от смеха. - Я представил, как должно было выглядеть лицо Павлиныча, когда он хватился кольца... И еще... и еще я понял, где его тайник!
- Где? - сразу спросил Климентьев.
- В термосе! - твердо заявил Ванька. - Между этой, как ее... колбой... и этим, как его... внешним корпусом, да? Вы ж видели, Епифанов с термосом не расстается, просто не выпускает его из рук!
Климентьев с сомнением покачал головой:
- Все награбленные ценности в термос не уместились бы.
- Вполне возможно, что Ванька прав, - поддержал я моего братца, - Епифанов вполне мог оставить себе только самое ценное и самое узнаваемое, отдав налетчикам-исполнителям самые стандартные золотые цепочки, кольца и серьги - все то, про что нельзя сказать, что это из конкретного ювелирного магазина и что никак не может служить уликой. А на главные ценности пространства между колбой и корпусом вполне хватит - все-таки термос большой, места там получается довольно много.
- Допустим, - проворчал Климентьев. - Но сейчас главный вопрос в том, как нам выбраться отсюда и рассказать Степанову - или кому-то другому - о том, что нам известно. Проще говоря, как нам уцелеть. Вас так или иначе не выпустят - вы слишком до многого докопались. Меня прибрали, потому что я знал, что вы были на заводе и не покидали его и, услышав о вашем исчезновении, мог бы сам разоблачить Епифанова, сопоставив все факты. И уж теперь тем более... Черт, голова трещит. Думайте, пацаны, раз вы такие умные.
Мы посерьезнели и задумались. Никаких толковых идей в голову не приходило, только одна мысль крутилась: "Лишь бы Брюс не подкачал! Лишь бы Брюс не подкачал!" Напрягшись от внутреннего напряжения, я машинально вытащил из кармана гайку, оброненную Брюсом, и так же машинально стал подбрасывать ее на ладони, тупо на нее глядя.
- Что это? - спросил вдруг Климентьев.
- Гайка, которую Брюс оставил на подоконнике бухгалтерии, когда залетал к нам, - ответил за меня Ванька.
- Дай-ка поглядеть. - Климентьев забрал гайку с моей ладони и некоторое время внимательно ее рассматривал. Потом он побледнел: - Так! Очень хочется ошибаться, но теперь, кажется, я знаю, как мы погибнем.
Мы с Ванькой онемели - и уставились на Климентьева, молча дожидаясь объяснений.
И Климентьев объяснил.
Глава 10
МИНУТА РЕШАЕТ ВСЕ
- Потрепанная непогодой внешняя поверхность, отличная резьба, следы характерной маркировки... Очень похоже на гайку одного из устройств железнодорожного полотна. Может быть, одна из деталей железнодорожной стрелки. Кто-то подпортил стрелку, развинтив ее, а ваш Брюс подхватил одну из отвинченных гаек.
- И что?.. - в один голос спросили мы с Ванькой, уже начиная догадываться. Нам стало нехорошо.
- Наши вагоны погонят на сортировочную уже сегодня вечером. Думаю, с первыми сумерками или чуть попозже. Надо полагать, машинист на сортировочной уже получил служебную телефонограмму выезжать за ними и прицеплять. На испорченной стрелке произойдет катастрофа, там как раз такой удобный откос, весь каменистый. На этом откосе вагоны разлетятся в щепки, весь ворованный алюминий высыплется наружу. Милиция подъедет - и на месте катастрофы обнаружит все доказательства, что Степанов перегонял ворованный металл. Хоть сразу арестовывай!.. Епифанов не рассчитывал, конечно, что мы сунем свой нос, куда не надо, в самый неподходящий момент. Но три трупа на места катастрофы - это даже еще лучше. Убедительней и трагичней. Кроме того, все знают, что я - человек Степанова, и, конечно, многим известно, что вы действовали по его поручению. Лишние доказательства причастности Степанова.
- Но ведь мы можем и не погибнуть... - подал голос Ванька. Довольно слабо прозвучал его голос, нужно сказать.
- Так нам и дадут не погибнуть! - криво усмехнулся Климентьев. - Если кто-то из нас останется в живых после крушения, то Епифанов с подручными - которые, конечно, для подстраховки будут дежурить рядом - сразу оприходуют выжившего камнем по голове. Никто никогда не докажет, что это не было смертельной травмой при падении.
Его доводы прозвучали настолько убедительно, что мы совсем пали духом.
- Надо думать, мы сидим не просто в запертом, а в уже опломбированном вагоне, - продолжил Климентьев. - Нас потому и не убили сразу, чтобы любая экспертиза дала ответ: смерть наступила во время катастрофы. И все концы в воду.
- Но... - Я почувствовал, как мой голос начинает совсем хрипеть и кукарекать, и прокашлялся, чтобы говорить более-менее внятно. - Но ведь когда машинист подаст паровоз, тут будут прицеплять вагоны, вокруг будут расхаживать люди... Мы закричим, и нас услышат.
Климентьев покачал головой:
- Машинист точно не услышит. Машинист будет сидеть в своей кабинке, и шум двигателя будет заглушать для него почти все посторонние звуки. А если Епифанов договорится, чтобы вагоны прицепляли "надежные люди" - а так оно и будет, надо полагать, - то хоть кричи, хоть не кричи, толку никакого.
- А что будет с машинистом? - спросил вдруг Ванька.
- На машиниста им наплевать, - пожал плечами Климентьев. - Разобьется, останется ли жив, им все равно... То есть было бы наплевать, если бы мы не оказались в вагоне, - поправился он. - Теперь им придется проверять, не остался ли в живых кто-нибудь из нас, - и машиниста тоже убьют как ненужного свидетеля, если ему повезет и он уцелеет при крушении.
- Так что нам делать? - Я с тоской поглядел на окошки. Как быстро уходит солнечный свет! Никогда в жизни он не таял так быстро. А с первыми сумерками для нас может наступить жуткая развязка.
- Можно надеяться, что я не прав, - сказал Климентьев. - Хотя надежды мало. Это самый логичный исход, и я бы догадался о нем, даже если бы не было этой гайки. Гайка лишь заставила меня догадаться намного быстрее. Раз эта надежда отпадает, остается две других. Первая на Брюса. Если он выполнит все, что положено, то нас успеют спасти. В противном случае нас начнут искать уже тогда, когда рее для нас будет кончено. И вторая надежда - на нас самих. Если мы возьмем ребят в руки, не станем раскисать и засучим рукава - мы авось что-нибудь придумаем и как-нибудь выберемся.
- Может, все-таки попробовать выломать одну из этих решеток? - Ванька глядел на окошки. - Мне кажется, я бы сумел протиснуться. Я все-таки самый худенький из всех.
- Давайте попробуем, - согласился Климентьев.
Мы подобрались к одному окошку, потом к другому. Решетки были заделаны на удивление прочно. Голыми руками их было не взять. Климентьев стал шарить по карманам, что-то бормоча про свой перочинный ножик, которым можно будет попробовать поковыряться. Но ножика в итоге он так и не нашел. Видно, ножик у него из кармана забрали - на всякий случай.
Так мы прошли одно за другим все шесть окошек и поняли, что без какого-нибудь дополнительного приспособления, вроде ломика, который можно было бы использовать как рычаг, решетка ни на одном из них не поддастся. Тогда мы стали ворочать из угла в угол все груды металла, надеясь найти хоть что-нибудь стальное или чугунное. Но попадался один алюминий, мягкий и абсолютно не годящийся для того, чтобы с его помощью хоть что-то выламывать.
Мы ворочали этот алюминий и ворочали - не знаю, откуда силы брались. Кончилось тем, что у меня потемнело в глазах и я ненадолго отключился, а у Ваньки вообще голова от напряжения закружилась так, что его вытошнило. Тогда Климентьев объявил отбой.
- У вас у обоих - хорошие признаки сотрясения мозга, - сказал он, с беспокойством поглядывая на нас, распростершихся на полу вагона. - Вам вообще сейчас лишние нагрузки запрещены. Надо придумывать что-то другое.
Мне было настолько плохо, что не находилось сил на то, чтобы начинать что-то придумывать - пальцем пошевелить. Я лежал и с каким-то равнодушием отчаяния (я часто встречал это выражение в книгах, но до сих пор не очень понимал, что это значит) созерцал потолок. Ванька, похоже, был в точно таком же состоянии, если не хуже.
- Некоторых вещей я не понимаю, - слабым голосом проговорил я. - Как вы не заметили, что в вагоны грузят ворованный алюминий, свозя его из других мест? И как они собирались избавиться от вас - ведь вы должны были следить за разгрузкой и отправкой этих вагонов, так?
- С этим алюминием - мой прокол, - вздохнул Климентьев. - Я ЗНАЛ, что вагоны окончательно загрузят перед самым отводом, что они стоят практически пустые, а его в них уж есть - то и должно быть, поэтому несколько дней к ним не подходил. Думаю, они учли это. Отлично понимали, что я, когда других дел по горло, не стану присматриваться к ПУСТЫМ вагонам - раз в них нет металла, который можно разворовать. А насчет второго... Выходит, они так или иначе планировали, что я должен стать трупом. Я глупо попался. Епифанов - да, Епифанов ведь это был, черт возьми! - сказал мне, уходя домой, что меня кто-то ждет дальнем ангаре, кто - не знает, никогда видел этого человека, просто просили позвать меня, если мы пересечемся. И я поперся в дальний ангар - и получил по башке, а очнулся уже здесь, вместе с вами. Да, мой труп в вагоне должен, по их замыслу, придать всему делу видимость, будто я по поручению Степанова сопровождал ворованный металл - и погиб, случайно и нелепо погиб. Теперь-то я все понимаю, а тогда, даже попавшись в ловушку, я и мысли не заимел что сам Епифанов к этой ловушке как-то причастен. Ну, выполнил, лопух, очередную просьбу непонятно кого... Да, маску он изобрел себе наилучшую, ничего не скажешь!
И Климентьев сплюнул в сердцах.
И почему-то этот плевок - дуга его полета, что ли, - навел меня на блестящую мысль.
- Послушайте, помните, как в "Таинственном острове" Жюля Верна они разводили огонь, сделав линзу из стеклышек двух часов? Ну, вынули из часов стекла, приложили друг к другу, и получилась выпуклая с двух сторон линза? Часы у нас есть, вагон деревянный. Может, нам удастся поджечь его и выбить горящие доски?