- Утопающий хватается и за соломинку, - сказал Климентьев, тяжело поднимаясь на ноги. - Давайте делать линзу.
Он снял с запястья свои часы, я отдал ему свои, и через пять минут линза была готова. Климентьев вскарабкался к окошку с солнечной стороны и стал поворачивать линзу туда и сюда, чтобы огненный сконцентрированный лучик попал на край дерева.
- Нам бы хоть немного выжечь дерево руг одной из решеток - глядишь, она и дастся, - пробормотал он.
Немало времени прошло, но в конце концов над этой черной и обуглившейся точкой завился легкий дымок.
- Ура!.. - не закричали, а еле слышно выдохнули мы с Ванькой. Дымок становился все гуще, а с ним густели наши надежды.
И тут солнце закрылось тучами, лучик пал, дымок стал таять. Климентьев постарался выглянуть в окошко.
- Солидное облако, - сообщил он. - Это надолго. Каюк, ребята.
Он спустился вниз и присел, понурив голову, на рулон алюминия. Похоже, силы начинали совсем оставлять и его.
- Эх, - вздохнул я, - что мне мешало додуматься до этого на полчаса раньше? Доски успели бы заняться как следует - и мы бы вышибли решетку!
- Если бы да кабы... - пробормотал Климентьев. - Пожалуй, и впрямь остается надеяться только на вашего Брюса.
Ванька вдруг хмыкнул.
- Мне новая "крестословица" пришла в голову, - сообщил он. - "На Брюса надейся, а сам не плошай".
- "Крестословица"? - удивился Климентьев странному слову.
- Это мы такую игру придумали, - объяснил я. - Скрещивать пословицы между собой. Можем и сейчас поиграть.
- Ага, нам сейчас только в игры играть! - устало и иронически фыркнул Климентьев.
- А почему бы и нет? - сказал Ванька. - Ведь эта игра уже подсказала нам несколько хороших идей. Может, и сейчас мы придумаем что-нибудь этакое!.. Ну, что поможет нам спастись.
- Времени слишком мало, - сказал я, наблюдая, как свет в окошках тускнеет, и чувствуя, как тянет первым вечерним холодком. - А так что ж не попробовать. - Я задумался. - Вот, например. "Повадился кувшин по воду ходить - там ему по-волчьи выть".
- Смешно, - согласился Климентьев. - Но никакого практического смысла я не вижу.
- Это только разминка, - сказал я. - Придумывайте дальше.
- Ну... - Климентьев напряженно задумался, даже нос наморщил - ему никак не хотелось показаться менее изобретательным, чем мы, - потом просиял: - "Минута рубль бережет!"
- Теперь моя очередь, да? - малость оживившись, спросил Ванька. - Тогда вот: "Не все коту масленица - люби и саночки возить!"
Я быстро перебрал в уме пословицы, которые мы еще не использовали.
- "Всякому овощу - волк за дверью!" теперь вы, Василий Петрович.
- Это точно, - кивнул Климентьев. - За этой дверью нас такие волки ждут, только держись... А я, пожалуй... - Он опять задумался. - "Человек человеку - волк, товарищ и брат!" Это ничего, сойдет?
- Сойдет, - милостиво согласился Ванька. - А я скажу... "С кем поведешься - тем и битым быть!"
- Это совсем про нас, - криво улыбнулся Климентьев. - Теперь ты, Борис.
- "Мал золотник, да жестко спать!" - выпалил я.
- А я вот... - Климентьев замялся. Игра в крестословицы" давалась ему труднее, чем нам. - "Лучше синица в руках, чем поперек батьки в пекло".
Мы и это одобрили - надо ж дать человеку время войти в игру - и Ванька, как следует подумав, выдал:
- "Кто мягко стелет - борозды не испортит!" - И сразу пожаловался: - Я не совсем то хотел сказать. Я хотел что-нибудь придумать с пословицей "Знать бы, где упасть - соломки подстелил", но тут столько вариантов, что глаза разбегаются, и не знаешь, какой выбрать, какой лучше всех и красивше! Тут и "Знать бы кошке, на чье мясо упасть", и "Пьян, не пьян, а соломки подстелил", и...
- Стоп! - Климентьев бодро поднялся на ноги. - Вот оно!
- Что? - в один голос спросили мы.
- Неужели не поняли? Выбраться из вагона мы не можем. Но мы знаем, где вагон упадет! Значит, можем заранее "соломки подстелить". Надо только придумать, как нам это сделать, - то есть, как устроиться, чтобы при падении вагона остаться целыми и невредимыми и сбежать, прежде чем нас начнут искать среди обломков!
- Здорово! - Ванька тоже встал. - Нам бы зацепиться куда-нибудь. - Или найти что-нибудь мягкое, чтобы нас не расшибло. - Он огляделся. - Только я тут ничего мягкого не вижу, одно сплошное твердое. Весь это алюминий! - И он с отвращением пнул ближайший к нему рулон алюминия.
- Вот и хорошо, что твердое, - сказал я. Ведь из этого алюминия каждому из с можно сделать нечто вроде панциря, и панцири примут на себя все удары. Вот только надо выбрать подходящие куски...
Климентьев с невесть откуда взявшейся энергией уже ворочал металл.
- Распиленные пополам лодки! - провозгласил он. - Половинки лодки как раз достаточно, чтобы вместить всех нас. Если две половинки сложить так, чтобы получалось нечто вроде шатра...
- Да, но как их скрепить между собой? - спросил я. - Ведь при падении такой шатер развалится надвое, а для нас это совсем не годится.
- Скрепим! - Климентьев завелся. - Складываем шатер - и обматываем его любым достаточно длинным рулоном алюминия. Ну, нечто вроде алюминиевого бинта получится, понимаете? Заодно слой металла будет толще, а значит, будет лучше нас защищать! - Он на секунду задумался. - Обмотать рулоном можно так, чтобы оставить лишь небольшой выход, достаточный, чтобы мы залезли и вылезли. Сквозь такой панцирь нас ничто не пробьет, будем сидеть как в танке! Главное - успеть быстро выбраться и сбежать, когда от вагона останутся одни обломки. Нам надо будет буквально на двадцать метров отойти - в темноте нас хрен с два кто найдет, и местность я хорошо знаю, сразу проведу вас в какой-нибудь подходящий сарайчик, где мы отсидимся до прихода подмоги!
Вдохновленные его словами, мы энергично взялись за дело. Взяли носовые части двух распиленных лодок, составили между собой, выбрали самый подходящий рулон алюминия и принялись обматывать получившийся шатер, предварительно загнув край рулона и зацепив его за борт одной из лодок. Мы выбрали рулон металла шириной меньше метра, но довольно пухлый и объемный, длиной метров двадцать, если не больше. Хоть алюминий и мягкий металл, но гнуть его так, чтобы он вплотную прилегал к нашему "шатру" и жестко фиксировал его половинки, не давая им отойти друг от друга, все равно оказалось достаточно трудно. Если бы мы взяли рулон шириной метра полтора, мы бы вообще не справились. К тому времени, когда мы достаточно прочно обмотали "шатер" и положили его набок, чтобы обмотать со стороны "днища" (или "пола", как хотите; с открытой, в общем, стороны), оставив лишь небольшой лаз, уже почти совсем стемнело, а пот с нас катился градом. Мы перекрыли листовым алюминием где-то с треть открытой стороны, когда вдалеке послышался паровозный гудок.
- Едут!.. - сквозь зубы процедил Климентьев, стараясь распрямить очередной кусок рулона так, чтобы он лег вплотную к краям нашего шатра. - Поднажмите, ребята! Осталось совсем немного! На две трети закроем - и хватит! Или мы - или они!..
Мы успели как раз вовремя - на последнем выдохе загнули и зацепили конец рулона, до которого наконец добрались, за один из швов - приблизительно так, как скрепляют бинт, заправляя его за нижние гои бинта, - и почти без чувств повались на нашу конструкцию, напоминавшую то ли потрепанный в странствиях космический корабль, то ли огромное осиное гнездо, и тут же послышались шаги, потом кто-то постучал в стенку вагона и раздался хриплый голос:
- Эй, вы, там? Сейчас вагоны будут прицеплять к паровозу, так не вздумайте кричать и звать на помощь! Машинист все равно вас не услышит - а если и услышит, мы не дадим ему прийти к вам на выручку! Только ему хуже сделаете - если он вас не услышит, то, может, и останется жив!
- Этого и следовало ожидать, - прошептал Климентьев. - Они все предусмотрели.
Вагоны тряхануло - это в них ткнулся поданный задом паровоз.
- Интересно, сколько сейчас времени? - прошептал Ванька.
- Откуда нам знать? - ответил я.
Часы были у меня и у Климентьева - и у нас обоих они встали после того, как мы сняли с них защитные стеклышки, чтобы сделать линзу.
- Судя по всему, около девяти... - пробормотал Климентьев. - Все, забираемся... Ну! Бог не выдаст, свинья не съест! Или как бы вы там переделали эту присказку?.. Сначала залезу я - и буду вас встречать... Готовьсь!
И он исчез в нашем "космическом корабле", с трудом протиснувшись сквозь лаз.
- Нормально, - донесся его приглушенный голос. - Забирайтесь по одному!
Когда мы тоже залезли - сначала Ванька, потом я, - внутри стало совсем тесно, мы так давили друг на друга, что было трудно дышать. Но это и хорошо: так мы будем больше защищены от болтанки. "Не в обиде, как сельди в бочке", - пришло мне на ум. Вагоны дрогнули...
- Я растопырю локти, чтобы упереться стенки, а вы изо всех сил цепляйтесь за меня, - прохрипел Климентьев. - Так никого из нас при падении не будет сильно швырять и бить о стенки. Синяками отделаемся, не боитесь...
Вагоны пошли, набирая ход. Медленно, быстрее, еще быстрей... У меня сердце заходило ходуном - так подскакивало к самому горлу, что, казалось, в какой-то момент в горле и застрянет, и я не смогу дышать. Никогда в жизни мне не было так страшно! Нет, я верил, что в итоге мы выберемся - я представить себе не мог, что мы погибнем, - но страх все равно был жуткий, лютый...
- Через минуту поезд наберет полный ход, и тогда катастрофа неизбежна, - прохрипел Климентьев. - Его уже не остановишь, даже если машинист заметит что-то неладное и начнет тормозить...
Мы напряглись. Честное слово, это ожидание неминуемого и неведомого было чуть не хуже смерти!
Вагоны пошли еще быстрее... И тут - довольно близко - мы услышали собачий лай! Яростный, надрывный бас!
- Топа!.. - заорал Ванька.
И - знакомый голос - Мишин голос, усиленный "матюгальником":
- Машинист! Останови!
Видно, машинист заколебался, слушаться ему приказа или нет, потому что почти сразу грохнуло несколько выстрелов. Насколько мы могли судить, стреляли в сторону паровоза.
Наш вагон начал замедлять ход. Ванька, пройдясь ногами и локтями прямо по лицам меня и Климентьева, уже выбирался из "космического корабля". Вагон еще не остановился окончательно, а он уже молотил кулаками в дверь и орал:
- Топа! Топа! Мы здесь!
Мы с Климентьевым тоже аккуратно вылезли - пострадавшие от Ваньки почти не меньше, чем мы могли пострадать от железнодорожной катастрофы. Мы услышали, как срывают пломбу с дверей, как ломают запор. И прямо-таки выпали на руки наших спасителей - сил стоять на ногах у нас уже не было. Меня подхватил степановский громила, работавший золоченым швейцаром, Ваньку - лично Миша, кто помогал выбраться Климентьеву, я разглядеть не мог: меня ослепил яркий свет фар окружавших все место машин.
- Этот ворованный алюминий в вагоне... он принадлежит Деду... Дед и Белесов хотели подставить Степанова... - сразу стал объяснять Мише мой братец. - Желаю, чтобы справедливость восторжествовала немедленно.
- Разберемся, - коротко ответил ему Миша, но тут же из сияния фар возник грузный силуэт - Степанов!
- Дед? - свирепо осведомился он. - Кто это?
- Вон, паршивец... - Климентьев устало указал рукой на скромненько стоявшего в стороне Епифанова. - Его пацаны разоблачили.
- Ну вот, я так и знал, что меня в чем-нибудь обвинят, раз я такой невезучий, что случайно оказался на месте... - сокрушенно начал Епифанов, но тут моего братца прорвало. Я ведь уже говорил, никому не следовало доводить его до приступа ярости.
- Невезучий? Подлюга! - завопил он. - Пусти! Пусти, говорят тебе! - Он стал так отчаянно брыкаться и извиваться, что даже Миша при его железной хватке не сумел его удержать и растерянно выпустил. - Где термос? - продолжал вопить Ванька, оказавшись на свободе. - Где его термос? Я ему покажу!
Мы-то с Климентьевым поняли, что Ванька имеет в виду, но вся остальная куча народу явно решила, что Ванька хочет огреть Епифанова его термосом по голове. Так подумал и отец, выступивший откуда-то сбоку вместе с Топой. Только теперь я сообразил, почему отец и Топа задержались и не сразу кинулись облизывать нас и приветствовать (облизывать, понятное дело, относится только к Топе): вплоть до этого момента откуда-то из-за машин доносились глухое ворчание и возня, как бывает, когда Топа кидается на врага в таком приступе ярости, что его даже отец не может остановить (в этом Топа и Ванька абсолютно похожи), и отцу приходится приложить немало усилий, чтобы оттащить и успокоить нашего взбешенного волкодава. Теперь с этого места доносились лишь глухие стоны пострадавшего от Топиной ярости. Скорей всего, этот погрызенный сдуру сделал попытку никого не подпускать к нашему вагону.
- Иван! - железным голосом окрикнул отец. - Зачем тебе термос?
- Увидите! - орал Ванька. - Только дайте мне его!
- У парнишки от всех переживаний крыша поехала... - озабоченно пробормотал Степанов, но Климентьев молча показал Степанову поднятый вверх большой палец, умудрившись слабо улыбнуться при этом, и Степанов заметно успокоился. Понял, что все не просто так.
- Вон его сумка, - ошеломленно кивнул один из оперативников ФСБ. - Термос, наверно, в ней.
Ванька тигром метнулся к сумке, выхватил термос и стал отвинчивать донышко корпуса.
Епифанов заметно побледнел. Из пространства между колбой и корпусом термоса на землю хлынули драгоценности.
- Ах ты! - Степанов кинулся на Епифанова, размахивая кулаками. - Да я тебя!..
У него от ярости пена изо рта пошла, и он, наверно, убил бы Епифанова на месте, если бы Миша не схватил его за запястье железной хваткой.
- Спокойно, - проговорил он. - Вспомните наш договор. Наше сотрудничество имеет смысл только в том случае, если с вашей стороны не будет никакого самоуправства и все будет делаться строго по закону.
При звуках негромкого, спокойного - и при этом уверенного - голоса Миши Степанов начал остывать, будто его ледяным душем окатили.
- Да ладно... - проворчал он. Миша выпустил его запястье. Степанов подошел к Епифанову и прошипел ему в лицо:
- Но не думай, для тебя ничего не кончено... Знаешь, как и в тюрьме и лагере людей достают?.. Будешь у меня умирать долго и трудно - и не за драгоценности в первую очередь, а за этих пацанов!.. - Степанов огляделся. - Я сказал и все слышали? Хоть на куски меня режьте, хоть какое уголовное дело заводите, а я от своих слов не откажусь!
- Уголовное дело заводить не будем, а на куски резать - тем более, - усмехнулся Миша. - А вот охранять этого субчика будем так, что вы до него никак не доберетесь!
- Кстати, насчет пацанов, - подал голос Климентьев. - Они натерпелись за день, и вообще, похоже, у них у обоих сотрясение мозга. Их, может, в больницу побыстрей надо...
- Михал Дмитрии, машину дадите?.. - тут же спросил отец у Миши, но тут вмешался Степанов:
- На моей машине поедете! Забирайтесь, вместе с Топой!..
Я представил, в каком состоянии будет роскошная обивка сидений степановской машины после Топиных лап, но тут и говорить ничего не стоило - Степанов в любом случае нас бы повез. К тому же я чувствовал, что у меня голова начинает кружиться все сильнее и что я вот-вот потеряю сознание.
Как меня и Ваньку усадили в машину, как в нее забрались отец и Топа, а Степанов сам сел за руль, я помню смутно. Помню, как в окне мелькнуло несколько человек под охраной эфэсбешников и "бойцов" Степанова. Одному из арестованных бинтовали окровавленные руки и лицо - это над ним, значит, потрудился Топа...
- Это Брюс? - пробормотал я.
Отец понял.
- Брюс, - хмыкнул он, готовый рассмеяться от облегчения, что все позади. - Ох и бучу поднял Топа, когда Брюс объявился со своей добычей! Не зря отец Василий велел носить тебе этот образок не снимая. Сегодня он точно спас вам жизни... Кстати, вот он. - Отец вынул образок из кармана и надел мне на шею. - Я позвонил и Михал Дмитричу, и Петру, решив, что тут лучше задействовать как можно больше сил, - я сразу понял, что дело пахнет керосином...
- Ага! - откликнулся Степанов, старавшийся вести машину как можно аккуратней, чтобы нас меньше трясло. - Тот редкий случай, когда мы с Зозулиным достигли взаимопонимания и стали действовать сообща... Теперь все мои бывшие дружки будут говорить, что я ссучился, - хохотнул он, - что подписался на сотрудничество с органами и больше мне веры нет! А мне плевать! Я им всем так вломлю по рогам, что забудут, по какой земле ходят!..
Кажется, он еще что-то говорил, но тут я наконец отключился.
