13
И снова закружилась бурная заводская жизнь с ее каждодневными радостями и тревогами.
Совершенствовались в своем мастерстве рабочие. Набирался технического и инженерного опыта завод. Но еще ходили по цехам консультанты вроде прикрепленного к нашему цеху мастера Мидера, высокого, розовощекого, в отличном сером костюме американского инженера, получавшего зарплату валютой и покупавшего продукты в торгсине.
В связи с большим строительством нужно было мобилизовать все средства. В стране было голодновато, как тогда объясняли, из-за саботажа кулаков и подкулачников. Это учло правительство. Были открыты специальные продовольственные магазины, где любые продукты можно было купить на золото, серебро, платину, драгоценные камни и на валюту. Таким образом, припрятанные драгоценности из тайников бывших состоятельных людей перекочевывали в государственный банк и шли на строительство новых заводов и фабрик. Такие магазины назывались торгсинами. Это были прообразы нынешних "березок". По заводу ходил в сопровождении охранника бывший главный инженер Шварц. Он был член контрреволюционной организации "Промпартия", разоблаченной чекистами. В эту организацию входила старая техническая интеллигенция, ставившая своей целью свержение советской власти.
Мы гордились и радовались тому, что завод стал серийно выпускать турбогенераторы мощностью 25000 киловатт. Все время мощность выпускаемых машин росла. К 1941 году мощность турбогенераторов достигла 100000 кВт. А к 1980 году были освоены машины мощностью 300, 500, 800 тысяч киловатт. А теперь "Электросила" замахивается на полтора-два миллиона киловатт в одной машине.
Одновременно росли мощности выпускаемых гидрогенераторов. Были изготовлены четыре гидрогенератора мощностью по 64000 кВт, а также машины для свирских, северных и южных электростанций. Было радостно узнать, что первую пятилетку страна выполнила за четыре года.
Мы не только своим трудом, но и рублем помогали выполнять пятилетку. Каждый год правительство выпускало заем, и мы подписывались на месячный заработок, хотя он был не лишний в нашем семейном бюджете. А ведь Запад кричал во все голоса, что пятилетка это миф, рекламная шутка большевиков.
Первая пятилетка дала жизнь Магнитогорску, Харьковскому тракторному, Московскому автомобильному и подшипниковому заводам и многим другим заводам тяжелой индустрии.
Всем нам нужно поклониться Магнитке. Это ее металл спас нас в 1941-42 годах, когда были захвачены немцами металлургические предприятия на юге страны.
Но первая пятилетка была только началом. Мы отставали от Запада на 50 лет. Нам нужно пройти этот путь за 15–20 лет. "Или мы его пробежим, или нас сомнут" /Сталин/.
Я не раз вспоминал эти слова во время войны. Если США в 1929 году выплавляли 43 млн тонн чугуна, Германия 13,5 млн тонн, то мы только 4 миллиона тонн.
А империалисты все больше и больше точили на нас зубы. Вот почему во второй пятилетке нужно было форсировать строительство тяжелой индустрии, поднимать выплавку чугуна и стали, добычу угля, крепко заниматься транспортом, химией, оборонной промышленностью, тракторостроением, автомобильной промышленностью, добычей нефти.
В связи с этим стоял остро вопрос о кадрах. Нужны были кадры технической интеллигенции и квалифицированные рабочие. Училось государство, и учились миллионы его граждан. Время подгоняло всех и заставляло забывать о времени.
14
Декабрьским поздним вечером я ехал на работу в ночную смену. И никак не мог вспомнить, по какому случаю вывешены траурные флаги. И только на заводе узнал ошеломляющую новость: в Смольном убит С. М. Киров. Это было первое декабря 1934 года.
Убийство товарища Кирова горестным валом прокатилось по всей стране. Особенно мы, ленинградцы, тяжело переживали эту утрату. После смерти Ильича это была одна из невосполнимых утрат, какими были утраты Свердлова, Дзержинского и Фрунзе.
Сотни тысяч ленинградцев молчаливым, скорбным потоком двигались к Таврическому дворцу (тогда Урицкого), чтобы проститься с погибшим товарищем. Мироныча мы любили за прямоту, человечность, за непримиримость к отщепенцам нашего коммунистического дела всех мастей. Какие Киров произносил речи! Это действительно был трибун революции.
Это Киров заклеймил на XVII съезде партии оппозиционеров, назвав их обозниками, всех этих Троцких, Зиновьевых и Каменевых.
Весь народ, все честные люди отдавали все силы и знания, чтобы укрепить Советский Союз. Сначала Троцкий обвинял партию за непомерное развитие индустрии, а затем стал кричать о заниженных темпах развития промышленности. Это он, Иудушка, доказывал, что нужно закрыть "Красный путиловец" как нерентабельный завод. Это он хотел заменить ленинизм троцкизмом.
Это Бухарин обещал, что кулак мирно врастет в социализм, забывая, что на это врастание история не отпустила нам времени. Позже Бухарин признал свою ошибку. Этот мирно врастающий кулак стрелял из обрезов в советских работников в деревне.
Это троцкистскими теориями питался Николаев. Это ненависть Троцкого к Кирову толкнула его на злодейский выстрел.
Но этот убийца странно повел себя после рокового выстрела. Его не нужно было ловить. Он тут же упал в жесточайшей истерике, и врачам понадобилось несколько часов, чтобы привести его в нормальное состояние.
Кажется, все ясно. Свершилась трагедия. Преступник в руках правосудия. Но следствие и развязка этой трагедии была страшной. Конечно, кто-то персонально направлял руку убийцы. Нет прямых улик, свидетельствующих, что подталкивал руку убийцы главный московский сатрап.
Но почему так тщательно были уничтожены чекисты, которые перевозили арестованных по этому делу. В живых не осталось даже шоферов арестантских машин. Об этом еще скажет правдивое слово история.
Частично проливают свет на выстрел в Смольном воспоминания Микояна, который писал, что на XVII съезде партии было две кандидатуры на пост генсека: Киров и Сталин. При тайном голосовании против Кирова голосовало три человека, а против Сталина в сто раз больше, и Сталин об этом знал. Но Киров отказался от поста генсека.
Видимо результаты голосования послужили причиной того, что после съезда из 1966 делегатов было арестовано 1108 человек, а из 139 членов и кандидатов ЦК партии, избранных съездом, осталось 29 товарищей, а остальные были уничтожены, в том числе и Киров.
Убийство Кирова стало началом трагических событий в масштабе всей страны. Особенно широкий размах эти события приняли в конце тридцатых годов, когда немецкая разведка через чехословаков подбросила нашей разведке (и, конечно, Сталину) фальшивку, в которой в измене Родине обвинялись многие наши политические и военные деятели.
Репрессии коснулись десятки тысяч сподвижников Ленина – ленинской гвардии, которая была проверена годами борьбы с царизмом, Гражданской войной и хозяйственным строительством.
Абсолютно честные, преданные партии и делу социализма партийцы в результате доносов, тупой подозрительности или карьеризма причислялись к врагам народа и попадали в общую репрессивную мясорубку и чаще всего расстреливались, а остальные отправлялись на мучительную смерть в лагеря на севере страны.
Это был период ежовщины, а потом засилья Берии…
Репрессиям подвергались десятки тысяч директоров, главных инженеров, начальников цехов, секретарей райкомов, парткомов и комитетов ВЛКСМ, председателей завкомов, рабочих.
На нашем заводе был арестован директор завода К. Дьяченко, бывший шахтер, окончивший советский вуз. Прекрасный организатор производства. Крепкий партиец. После смерти Сталина был реабилитирован и при посещении нашего завода встретился с подлым доносчиком и щедро отпустил ему охапку "теплых" слов. Был арестован потомственный рабочий нашего завода товарищ Виноградов, ставший к моменту ареста секретарем горкома партии.
Такая же участь настигла первого секретаря нашего Московского райкома партии товарища Невинского. Жил тов. Невинский в коммунальной квартире, в маленькой комнатке, где стояла железная койка, покрытая солдатским одеялом, немудреный стол, пара стульев и полка с книгами. Такова подробность из жизни партийного работника.
В день убийства С. М. Кирова, выступая на митинге на нашем заводе, Невинский не мог сдержать слез и это после ареста расценили как коварную уловку врага народа.
Был арестован секретарь комитета комсомола Ваня Круль, работавший до выдвижения в нашем цеху обмотчиком. Работал в нашем цеху безотказный обмотчик Крена. За свою эстонскую фамилию [он] был арестован и погиб где-то на севере.
Арестованному начальнику нашего цеха Рогинскому было предъявлено обвинение в том, что он неправильно выстроил цех. А когда цех строился, десятилетний Рогинский бегал босиком весной по лужам, и мама смазывала ему цыпки сметаной.
Вот до какого абсурда договаривалось бесконтрольное следствие, и люди расплачивались за это жизненной трагедией.
В Китае есть поговорка: трудно найти черную кошку в темной комнате, если ее там нет.
Но особое совещание, созданное при НКВД и заменившее суд, находило у безгрешных людей грехи, приклеивало им ярлык врагов народа, отправляло их в лагерь на север или приговаривало к расстрелу.
Кто же был толкачом, направляющим этой инквизиционной руки?
Это был тот, кто всегда и всюду был с нами. Его имя носили десятки городов, сотни улиц и площадей, заводов и фабрик, и стояли на видных местах десятки статуй и бюстов, человека в простой солдатской фуражке и сапогах. И украшали стены домов, красных уголков, залов, кабинетов десятки тысяч портретов, и прославляли его имя тысячи газет, журналов и книг. И гремело его имя ежечасно на радио. И были миллионы людей верующих в него, как в величайшего и добродетельного. Народ принимал в огромных дозах, разных по форме, но одинаковых по содержанию, наркотики, прославляющие имя Сталина.
…И в этого палача мы верили. Это только теперь мы открыто говорим о его коварстве, злобе и презрении к людям, о его упорстве в стремлении быть вождем великой страны.
Сталин хотел остаться в истории, и он вошел в нее. Он вошел в историю как вождь, которому при жизни поклонялись как богу, а после смерти проклинают как Нерона, погубившего миллионы людей, преданных Родине. Но это только теперь, только теперь люди начинают понимать, кому поклонялись. Он был умный и хитрый сатрап, диктатор. Толкал людей на уничтожение неугодных ему, а сам оставался в тени как безгрешный ангел. Но он вошел в историю [и] как непримиримый борец за единство партии против всяких оппортунистов во главе с Троцким, стремившимся заменить ленинизм троцкизмом.
Он вошел в историю и как последовательный организатор индустриализации страны. Без первых пятилеток наша страна – аграрная, индустриально отсталая – не выдержала бы удара немецкой военной машины. Мы без промышленности действительно оказались бы колоссом на гнилых ногах, и не спасли бы нас российские расстояния.
Организаторская роль партии и Сталина обеспечили перестройку страны на военный лад и строительство на востоке новых заводов, вместо захваченных немцами на западе Союза. Это дало возможность наращивать снабжение армии вооружением и боеприпасами.
Опираясь на великолепных стратегов и тактиков военного дела маршалов и генералов – Жукова, Василевского, Конева, Рокоссовского, Антонова, Баграмяна, Толбухина, Ватутина, Говорова и других военачальников – Сталин неплохо осуществлял общее руководство военными действиями. Все это нельзя отнять у него, как нельзя отнимать у советского народа успехов в строительстве социализма и героическую защиту Родины, которая привела к Великой победе над немецким и японским фашизмом.
Я теперь вспоминаю свое отношение к трагическим событиям тех лет. Тогда у меня не было сомнения в виновности врагов народа, но это была вера без ненависти к ним. Что-то подспудно мешало принять происходящее за абсолютную истину. Было такое ощущение: смотришь в окно, а там идет мелкий снежок, который немного мешает рассмотреть знакомые предметы. А главное, мы верили, крепко верили нашим карающим органам. Эту веру поддерживал в нас образ Дзержинского и некоторых его сподвижников. Откуда мы могли знать, что двадцать тысяч старых чекистов [были] уже физически уничтожены.
Может быть, маленький червячок сомнения питался тем, что произошло со мной перед этими трагическими событиями.
Я был секретарем комсомольской ячейки цеха. В стране многого не хватало, в том числе промтоваров. Поэтому промтовары распределялись по талонам, которые завком раздавал председателям цеховых комитетов, а те с секретарями партийных организаций распределяли талоны в цеху.
Однажды ко мне пришел комсомолец и сообщил, что работница Емельянова продает желающим талоны. Емельянова была женой секретаря партийной ячейки. Было очевидно, что часть талонов секретарь присваивает, а его жена ими торгует.
С таким сообщением я пришел в комитет комсомола и, рассказав эту историю, спросил, что мне делать. Меня поблагодарили, похлопали по плечу и заверили, что об этом сообщат в партком завода.
Прошла неделя. Ко мне пришел другой комсомолец и сообщил то же, что и первый. И опять я был в комитете по этому вопросу, и опять меня заверили, что меры будут приняты и одобрили мою деятельность.
В течение двух месяцев я выслушивал сообщения комсомольцев о торговле талонами и заверения комитета, что меры будут приняты. И все эти месяцы мне было стыдно за свои пустопорожние обещания о принимаемых мерах перед своими комсомольцами.
Наконец я пришел к выводу, что мне нельзя оставаться секретарем комсомольской ячейки, что я не достоин и не оправдываю доверия избравших меня. С таким заявлением я пришел в комитет комсомола, и никакие уговоры и похлопывания по плечу не поколебали моего решения. Я решительно отказался секретарствовать.
Тогда мое заявление было передано в партком завода. Ведь я был членом партии. Меня заслушали на парткоме, но не стали терять много времени и единодушно решили исключить меня из партии как правого уклониста, потерявшего веру в построение коммунизма.
Прошло несколько дней, и в районной газете (тогда такая существовала) вся вторая полоса была посвящена моей персоне. Нужно отдать справедливость репортеру, который ловко, со знанием общих установок, отхлестал меня. Чего там только ни было нагорожено, но абсолютно отсутствовала правда. Я себя не узнавал, прочитав эту статью, но зато понял, что такое правый уклон. Было ясно, что я правоверный последователь Бухарина, его не только правая, но и левая рука.
Осталось только ждать вызова в райком партии, где должны были поставить последнюю точку. Шли недели и месяцы, а меня все не вызывали в райком, и я не знал, кто я есть на самом деле. Это было мучительное состояние.
К нашей партийной группе (тогда звено) была прикреплена политический работник парткома Фаня Берильсон. Однажды я ее спросил: "Фаня, почему меня не вызывают в райком? Ведь прошло столько времени, а я вишу между небом и землей. Сколько такое может продолжаться?"
Фаня была хороший человек и партиец. Отзывчивый товарищ. Она понимала мое состояние и обещала выяснить этот вопрос в райкоме. Через неделю она пришла в цех и сообщила, что перерыла все райкомовские папки и мое дело нашла только в архиве. Оказалось таких дел в райкоме партии столько много, что райком не успевает их разбирать, а поэтому часть дел отправляет прямо в архив, тем самым прекращая дело и оставляя его без последствий. Фаня мне сказала: "Ты больше не трепли себе нервы. Ты по-прежнему член партии".
Вот какие чудеса случаются в жизни. Но только сегодня по истечении десятилетий я понял, что стоял на краю пропасти. Этот юношеский протест мог окончиться для меня Колымой. В страшные годы репрессий я мог оказаться в захолоделой тундре, где умирали десятки тысяч невинных людей.
Возможно, я вытащил счастливый билет. И я был просто мелкой букашкой, не представляющей интереса для НКВД и не прибавляющий им лавров. Или не нашлось рядом грязной руки, которая бы написала на меня донос.
О людях, погибших в период сталинской мясорубки, нельзя молчать. На примере их славной жизни мы, комсомольцы, учились быть продолжателями дела Революции. Этих людей нужно помнить и хранить их имена, на мраморе или граните высечь имена безвинно погибших от руки Сталина.
Ныне, с приходом демократических принципов в нашу жизнь, появилось много однобоких критиков того времени, тех трагических дней. Мы эти дни пережили, а критикующие и вопрошающие знают об этих годах понаслышке. Эти критики сегодня спрашивают нас: где вы были в те дни, неужели вы не видели, что творится беззаконие?
А мы были в гуще этих событий и смотрели на них не глазами сегодняшних критиков, когда и мы и вы стали твердыми ногами на землю дедов и отцов. Когда слово социализм наполнилось ощутимым содержанием и стало полнокровным.
А тогда социализм давал первые ростки, которые из-под сугробов столетий начали тянуться к солнцу. И нужно было уберечь эти ростки от окружающих нашу страну врагов, которые были неизмеримо сильнее нас.
У нас была хорошая и дружная бригада. Хозяйственно-хитрый бригадир Воронин. Безответный трудяга Коля Фомин. Вспыхивающий, как порох, Яковлев. По-девичьи стеснительный Митя Майоров, за что был прозван Машей. Еще пахнувшие деревней Литвинов и Титов. Задира Степанов. Уже в годах, любящий при случае выпить Груздаков. По-мальчишески хулиганистый Петя Сюрков, проживающий в доме-притоне "Порт-Артуре". Умудренный опытом и прошедший почти все медные трубы, любящий порисоваться Федя Зейц.
Мы еще почти все играли в прятки и пятнашки, а девятнадцатилетний Федя уже участвовал в боях в 1919 году на Кавказе с белыми и англичанами в составе 11-й армии. Затем в 1922 году солдатская судьба забрасывает в Сибирь, где он служил в качестве командира в 21-й Пермской Краснознаменной дивизии. Во время инцидента на КВЖД он участвовал в боях с китайцами, в частности, у города Манчжурия. В январе 1930 года демобилизовался из армии и вскоре поступил на наш завод в нашу бригаду. Работает и учится в вечернем техникуме, который успешно заканчивает и становится старшим мастером нашей мастерской. Федя любил по-доброму покрасоваться.
И последний член нашей бригады Коля Масин. Выдумщик и острослов. Как говорится, партийный организатор от бога. Через несколько лет, поднимаясь по партийной лестнице, он стал инструктором райкома партии.
Мы работали, когда требовалось, столько, сколько нужно. Продолжительность рабочего дня определялась производственной обстановкой.
Был случай, когда больше половины бригады работало 56 часов подряд, не выходя с завода. Нужно было обеспечить сборку нашими деталями. Пришлось это на праздники: дни Первого мая, и мы все праздники провели на заводе. После такой работы я сошел с трамвая у Финляндского вокзала вместо Московского и был до такой степени в объятиях Морфея, что никак не мог сообразить, как мне попасть домой. А нужно было только пересесть на этот же номер трамвая, но идущего в обратную сторону к Московскому вокзалу.