Ангел благоразумия, Prudenza, с тремя очами; Люцифер с тремя пастями; хвост адского судьи Миноса, свиваемый в столько колец, на сколько кругов ада осужден быть опущен грешник; сложный узор на теле Гориона-чудовища, означающий сложные хитрости лжи: все это, конечно, аллегория, а не символы. Но если Данте смешивает их в сознании своем, то в художественной воле различает. Явное учение его - в аллегориях, тайное - в символах.
Здесь заостри, читатель, взор твой к правде,
Затем, что здесь покров на ней так тонок,
Что сквозь него легко очам проникнуть.
Этого "покрова" тонкая, легко для глаза проницаемая, прозрачная ткань соткана из всех явлений здешнего мира, понятых, как вещие знаки, знамения, символы мира нездешнего.
Святая ночь на небосклон взошла,
И день отрадный, день любезный,
Как золотой ковер, она свила, -
Ковер, накинутый над бездной.
Дантова "Святая Поэма" и есть эта, свивающая накинутый над бездной "золотой ковер" - "покров дня" - Святая Ночь, потому что в здешнем порядке день покрывается ночью, а в нездешнем - ночь - днем:
Светом полуденным ночь покрывается, -
по древневавилонской и Дантовой мудрости.
Люди, растения, животные, звезды - все явления мира - для Данте, как для древних Египтян, - иероглифы, священные письмена, начертанные Божьим перстом; вещие знаки, знамения, символы. Все всему отвечает; все сквозь все просвечивает. Тело мира, тусклое для нас, как булыжник, для Данте прозрачно, как драгоценный камень.
Вещее знаменье неба на земле повторяется;
Вещее знаменье земли повторяется на небе, -
эту древневавилонскую клинопись лучше Данте не понял бы никто.
…Есть порядок вечный
Один повсюду; делает он мир
Подобным Богу. Высшие Созданья
Могущества Божественного след
Здесь, в небе, созерцая, постигают
Во всем одну божественную цель.
Бог прошел по миру и оставил следы свои в мире - символы. Дантова "Комедия" есть путь человечества по следам.
Что св. Бонавентура говорит о св. Франциске Ассизском, можно бы сказать и о Данте: "Следовал он за Возлюбленным, по запечатленным в твари следам Его, делая из всего лестницу, которой восходил к Нему".
Смысл "Комедии" - "возводящий, анагогический, sensus anagogicus", по слову Данте: это и значит, что вся она - возводящая от земли к небу лестница, чья каждая ступень - символ.
…И увидел (Иаков) во сне: вот лестница стоит на земле, а верх ее касается неба; и вот Ангелы Божий восходят и нисходят по ней. (Быт. 28, 12.)
Виденное Иаковом во сне некогда увидят люди наяву.
Отныне будете видеть небо отверстым и Ангелов Божьих, восходящих и нисходящих к Сыну Человеческому. (Ио. 1, 51.)
Это люди видели, а потом перестали видеть и забыли. Данте первый это вспомнил сам и напомнил другим; снова увидел наяву вещий сон Иакова.
Когда душа моя вернулась к яви,
То понял я моих видений правду.
К яви - к действию - надо вернуться и нам, чтобы понять правду Дантова сна-созерцания, потому что "цель всего творения ("Комедии") - не созерцание, а действие".
Сколько миров, один или два? Ответом на этот вопрос решается все, что будет с нами не только в вечности, но и здесь, сейчас, на земле. Это надо знать так, как знает Данте, чтобы понять не отвлеченно-созерцательный, а жизненно-действенный, и всю действительность жизни меняющий смысл Комедии.
После Ньютона и Коперника рушилось бы, вместе с Птолемеевой системой, все строение Дантова мира - Ад, Чистилище, Рай, - если бы этот мир не был символичен - прозрачен и неразрушим, как алмаз.
Кто это понял, тот знает, что человеческая трагедия сделается "Божественной комедией", - Дантова мистерия осуществится в истории так, что вещий сон Данте наяву исполнится: чем спасся один человек, спасется и все человечество. К этому спасению найденный в Святой Поэме путь - "всех чудес начало - Три в Одном".
II. ВОСКРЕШЕНИЕ МЕРТВЫХ
"Вывести человека из состояния несчастного, в этой жизни (земной), in hac vita, и привести его к состоянию блаженному есть цель "Комедии"". Мог ли бы Данте разумно поставить себе такую неимоверную, превосходящую силы не только одного человека, но и всего человечества, цель, если бы не был уверен, что воля его, стремясь к этой цели, совпадает с какою-то действующею в мире Высшею Волей?
"Бог… поставил человеку две цели: счастье в жизни земной… знаменуемое Раем Земным, и вечное блаженство… знаменуемое Раем Небесным". Чувствует ли Данте всю режущую остроту, новизну, необычайность и грозную ответственность того, что он здесь утверждает как "новую, никогда еще людьми не испытанную истину"? Помнит ли, что этого не утверждал - не испытал никто из святых, за последние десять-одиннадцать веков христианства, кроме, может быть, двух противоположно-ближайших к нему, таких же одиноких и непонятых, как он, - св. Бернарда Клервосского и св. Франциска Ассизского? "Будет Рай земной"
- этими тремя словами Данте уничтожает десять-одиннадцать веков христианской святости, или сам уничтожен ими. В религиозном опыте святых утверждается блаженство небесное, купленное жертвой всех радостей земных; но если не тщетно прошение молитвы Господней: "Да будет воля Твоя и на земле, как на небе", то Царство Божие будет не только на небе, но и на земле - это люди помнили два-три века христианства, а потом забыли. Данте первый вспомнил сам и другим напомнил.
В религиозном опыте святых утверждается противоборство двух миров, а в опыте Данте - их взаимодействие. Дух и плоть - два непримиримых начала для святых, а Данте их примиряет или, по крайней мере, хочет примирить, знает, что это надо и можно сделать.
Если быть святым - значит быть духовным - бесплотным, то воскресение плоти не нужно; нужно только "бессмертие души". Плотское воскресение мертвых - только вспоминаемый догмат, а не переживаемый опыт святых. Люди помнят, что Христос воскрес, как слепые помнят солнце.
В догмате святых - Три: Отец, Сын и Дух; а в опыте - Два: Отец и Сын, земля и небо, здешний мир и нездешний. Данте делает, или, по крайней мере, знает, что надо сделать свой опыт догматом - соединить Отца и Сына в Духе, два мира в одном, третьем, землю и небо - в Царстве Божием на земле, как на небе. "Мы ожидаем нового неба и новой земли, на которых обитает правда" (II Петр. 3, 13) - что это значит, люди забыли; Данте первый вспомнил.
Знает ли он, или не знает, что в этом догмате-опыте святые не с ним, а может быть, и против него - только этим он и живет, это любит и этим спасается.
Чтобы "вывести человека из состояния несчастного и привести его к состоянию блаженному, в этой жизни", земной, - надо избавить людей от того, что делает их несчастнейшими из всех тварей, потому что единственными из всех сознающими свое непоправимое несчастье - смерть. Но избавить от нее людей нельзя никакою силою естественной, потому что смерть - самый общий и крепкий, неодолимейший из всех законов естества; можно победить смерть, или хотя бы только начать с нею борьбу, лишь с помощью какой-то сверхъестественной, из того мира в этот действующей силы, - тем, что в древних мистериях называется "магией", "теургией". Эти два слова давно уже потеряли для нас всякий разумный смысл. "Магия" кажется нам только жалким и диким, при нынешнем духовном уровне человечества, невозможным суеверием первобытных людей, но многим ли из нас не кажется и плотское воскресение Христа, как начало возможной физической победы человека над смертью, почти таким же диким и жалким суеверием? Вот почему тем, для кого Воскресение значит что-то действительное, хотя как будто и противное всем законам естественным, не должно забывать, что христианство - единственная действительная Религия - родная дочь той неузнанной Матери, чье имя было в детском лепете человечества "Магия"; и что если даже мать умерла, то живой дочери от нее отрекаться не следует. Верующим во Христа не должно забывать, что первыми людьми, узнавшими, что Христос родился, и ему поклонившимися, были Маги, Волхвы. Знали они, конечно, поклоняясь Ему, кем Он будет и что сделает; знали, что Он, Христос, родился, чтобы кончить то, что начали они, или хотели начать, - смертью смерть победить - воскреснуть и воскресить мертвых. Если Христос вечно рождается, умирает и воскресает, в сердце человеческом, то и дело Магии - вечное. Вся она - путь в ночи, по одной ведущей Звезде, к двум целям, - к тому, чтобы Христос родился, и к тому, чтобы Он воскрес.
"Цель человеческого рода заключается в том, чтобы осуществить полноту созерцания, сначала для него самого, а потом для действия", по чудному слову Данте в "Монархии", одной из самых пророческих и непонятных книг. "Цель всей этой книги… не созерцание, а найденное новое действие", opus inventum, no слову Данте, в "Комедии".
Эта цель человека и всего человечества есть выход из "состояния несчастного" - земного Ада, в "состояние блаженное" - Рай Земной, из вечной смерти в вечную жизнь - воскресение мертвых.
Слово "поэзия" - от греческого слова poiein - "делать". Данте, поэт, больше всех других великих поэтов - "делатель": вся его поэзия - величайшее из всех человеческих дел - "теургия", "магия", воскрешающая мертвых силою любви:
Любовь, что движет солнце и другие звезды.
Здесь, уже в механике - начало "магии"; "всех чудес начало", - в необходимости.
Данте вызывает тень загробного мира, как Аэндорская волшебница - тень Самуила. "И сказал Самуил Саулу: "Зачем ты тревожишь меня?" И ответил Саул; "Тяжко мне очень. Я вызвал тебя, чтобы ты научил, что мне делать"" (I Цар. 28, 15).
Мертвых вызывает Данте для того, чтобы знать, что делать ему, человеку, и всему человечеству.
Всех живых и мертвых соединяет как бы круговая порука в общем деле - борьбе с последним врагом - Смертью: "последний же враг истребится - смерть" (I Кор. 15, 26).
Эту первую и последнюю Дантову мысль о воскрешении мертвых, как возможном действии всего человеческого рода,
- мысль, которая кажется нам такой нелепой, невозможной, не научной, не современной, высказывает один из самых научных, современных философов, Бергсон: "Все живые существа друг за друга держатся и увлекаются одним и тем же неимоверным порывом. Точку опоры находит животное в растении, человек - в животном; и все человечество в пространстве и во времени есть как бы великое воинство, движущееся рядом с каждым из нас, и впереди и позади каждого, в одном стремительном натиске, способном опрокинуть многие преграды, - может быть, даже смерть". "Может быть", - говорит Бергсон, а Данте говорит: "наверное", - вот и вся разница.
Эта уходящая в глубину будущего - в конец истории Дантова-Бергсонова воля к "воскрешающей магии" уходит и в глубину прошлого - в начало истории. Только что человек появился на земле - он уже "маг", "воскреситель мертвых".
В самых древних ледниковых пещерах, на глинистой почве рядом со следами от когтей пещерного медведя, переплетаются странные, сложные, должно быть "колдовские", "магические" линии. Жутко, в темноте, белеют, на красной охре стен, точно в крови, отпечатки живых человеческих рук, - должно быть, тоже "магия". Ею насыщено здесь все - камни, глина, сталактиты с их вечною слезною капелью и самый воздух. В древнейших Ориньякских пещерах так же, как в позднейших Магдалиенских, найдено множество слегка загнутых палок из оленьего рога, с просверленными дырами в ручках, украшенных звериной или простой узорчатой резьбой. Долго не могли понять, что это, и называли их "жезлами начальников"; наконец поняли, что это магические жезлы тех, может быть, допотопных царей-жрецов, которых Платон, в мифе об Атлантиде, называет "людьми-богами", and res theoi. Это значит, что уже в пещерах каменного века родилась "магия" - действие, может быть, соединяющее или, по крайней мере, желающее соединить этот мир с тем. Только что человек появился на земле, он уже знает, что есть иной, может быть, лучший мир. Это видно из того, как он хоронит мертвых: под руку кладет им кремневое оружие, куски дичины и множество съедобных раковин: значит, будут жить - воскреснут. Связывает их иногда веревками, что видно из положения костей в человеческих остовах; или раздробляет и раскидывает кости, чтобы не соединились и не ожили, значит, боится мертвых, - знает, что они могут быть сильнее живых. Но это редко: большею частью усопшие мирно покоятся, лежа на боку, с пригнутыми к груди коленями, как младенцы в утробе матери, чтобы легче было снова родиться - воскреснуть в вечную жизнь. Красный цвет - цвет крови и жизни: вот почему мертвых окунают в жидкую красную краску - как бы зарю Воскресения.
Только в позднейших, мегалитных могилах просверливаются в надгробных плитах отверстия - "оконца", чтобы души могли вылетать, гулять на свободе, покинув тело; в палеолитной же древности душа и тело нерасторжимы: вместе в этом мире, вместе и в том. Как это ни странно, пещерные люди кое-что уже знают о "воскресении плоти", чего еще не знают, или уже забыли Сократ и Платон с их "бессмертьем души"; почти забудет после двух-трех первых веков и вся тысячелетняя, до времен Данте, христианская святость.
В Брассенпуйской пещере, в Ориньякских слоях, найдена женская головка из слоновой кости, с пышным, в виде правильных шашечек, плетеньем волос, спереди ровно, как ножницами срезанных, а с боков ниспадающих двумя широкими и длинными лопастями, - настоящим женским головным убором первых египетских династий. Рот и глаза не обозначены резцом; но это, кажется, было сделано красками, что так легко на слоновой кости и, судя по мастерской законченности всей остальной работы, очень вероятно. Пробовали обозначить в точном снимке губы резьбой, глаза краской, и все лицо вдруг оживало чудною жизнью, простое, тихое, немного грустное, с нежною, еще детскою округлостью щек, как у четырнадцатилетней девочки. Точно такие же лица - у маленьких египетских Изид и родственных им этрусских богинь Земли-Матери. Что это? "Неужели пещерные люди уже готовили пришествие богинь-матерей и предваряли Изидины (Деметрины) таинства?" - удивляется один ученый. Да, смотришь и глазам не веришь: это она сама, Деметра-Изида - первая тень грядущей Несказанной Прелести.
Jam redit et Virgo.
Снова и Дева грядет, -
по мессианскому пророчеству Виргилия, Дантова спутника в Ад и в Чистилище, - Рай Земной: раз была уже в мире дева земная, Беатриче - Дева Небесная, Мария, - и снова будет.
Первые "маги", "воскресители мертвых" в истории, - древние египтяне. Если сделали они так много для жизни земной, для искусства и наук, - всего, что мы называем "цивилизацией", то, может быть, потому, что глубоко задумались, как ни один из народов, о жизни загробной. Самая древняя книга в мире - египетская книга Мертвых, - еще одно возможное заглавие Дантовой Святой Поэмы.
Если в древнейших пирамидах, на стенах внутренних ходов и усыпальниц, почти нет иероглифных надписей, то, кажется, потому, что сама пирамида - есть исполинский иероглиф: Pir - mharu, что значит: "Исхождение в свет", "Воскресение": вот еще одно, самое древнее и новое, будущее, возможное заглавие Дантовой книги.
Что такое пирамида? Четыре совершенных треугольника, возносящихся от земли и соединяющихся в одной точке неба. "Я начал быть, как Бог Единый; но Три Бога было во Мне", - возвещает бог Нун, в древней египетской книге, почти с такою же точностью, как символ Никейского собора и каждая терцина, тройное созвучье, "Божественной комедии". Бог Един в Себе и троичен в мире; Бог и мир - Единица и Троица: 1+3=4. Все пирамидное зодчество - соединение четырех треугольников в одной точке неба - знаменует эту божественную динамику чисел: "всех чудес начало - Три в Одном", по Дантову религиозному опыту.
Каждое утро, на песчаной равнине Гизеха, на розово-пепельной дали выжженных, с голыми ребрами, Ливийских и Моккатамских гор, в лучах восходящего солнца рдея, как бы изнутри освещенные, кристаллы пирамид возвещают людям, от начала мира до наших дней и, может быть, до конца времен, единственный путь к Воскресению - тайну Трех, Пресвятую Троицу. То же возвещает людям и "Божественная комедия" Данте - величайшее благовестие Трех.
Древним египтянам духовно-родственно племя Тусков (Tusci), населявшее Тоскану - Этрурию, Дантову родину. Так же, как древние египтяне, доносит и это таинственное племя волхвов и прорицателей до полного света исторического дня II–III века христианской эры, утренние сумерки Предыстории. Та же у обоих племен погруженность временной жизни в вечную; та же их переплетенность, сближенность: "Все, что у вас, есть и у нас". Так же хорошо, как египтяне, соединяют и этруски математическую точность знания с пророческим ясновидением веры. Та же у обоих племен воля к "воскрешающей магии".