В эту самую минуту над нами, рассекая темноту ночи, взлетела красная ракета - сигнал к атаке. Горячев поднялся первым. Пошел. Я взглядом провожаю его. Вижу его широкую спину, его белый халат... Скоро он скрылся в предрассветной мгле. Я пошел к своим бойцам. Нашел Борзова. "Садись!" - сказал он мне. Я сел рядом с ним. Жду, что он скажет. Но комроты молчит. Молчу и я. Оба ждем, вот-вот вслед за девятой ротой пойдет в наступление и наша 7-я. Бойцы уже наготове. Ждут нашей команды. Нервы напряжены до предела. Кажется, готовы лопнуть. Уж если наступать, так скорее бы. А там все пойдет своим чередом.
Девятая рота, слышим, поднялась и пошла вперед. Удастся ли ей продвинуться, занять позиции противника? Перед глазами - спина уходящего Горячева. Сейчас он там, со своей ротой. И, конечно, впереди. Призывает не отставать от него, следовать его примеру. Но почему не слышно стрельбы? Молчит противник, молчат наши. А время идет, расстояние между атакующими и противником с каждой минутой сокращается. Но на передовой по-прежнему тишина. Мы в недоумении. Уж не ушел ли отсюда противник? Может, и выгонять уже некого? И как к этому относиться: радоваться или унывать?.. Однако, как вскоре выяснилось, финны и не думали отсюда уходить. Они просто ждали. Ждали, когда наши подойдут поближе, чтобы встретить их плотным кинжальным огнем. В предутренней тишине вдруг, как перепуганные сороки, застрекотали сотни вражеских автоматов. В небо взвилось до десятка осветительных ракет. Выстрелы же наших ружей были единичными Можно считать, что их вообще не было. К нам подбежал комиссар Ажимков. Он был настолько поражен, обескуражен, что спокойно говорить не мог, кричал, матерился, потрясал над головой руками.
- В душу мать! - кричал он. - Погубили роту. Разве так наступают? Это мясорубка, а не бой.
Я ждал, что он прикажет нашей роте идти на выручку. Хотя понимал, что помочь 9-й роте могла бы лишь артиллерия. Но где ее взять? Не только в батальоне, а, пожалуй, и во всем полку - ни одной пушки.
Где-то далеко они постреливают иногда, но при нашем наступлении ни одного выстрела не было. Видно, вся артиллерия сосредоточена на каком-то ином, более важном направлении. Наша же сегодняшняя операция не только стратегического, но и тактического значения не имеет. Возьмем мы у финнов эту Великую Губу или не возьмем, положение даже на нашем участке фронта мало в чем изменится.
Да, атака роты захлебнулась. Комиссар Ажимков нервничает. Послал ординарца к комбату Кузнецову узнать, что делать дальше. "Скажи ему, что роту, пока не поздно, надо вернуть, иначе вся погибнет".
В этот момент подбегает раненный в руку боец из 9-й роты. Еле переводя дух. громко и растерянно выкрикивает:
- Политрук убит. Рота залегла. Головы поднять нельзя.
Санитар из моей роты Малышкин принялся перевязывать ему руку, а боец продолжает:
- Напоролись! Как я остался жив, сам не пойму. Пуль, пуль, как пчел у растревоженного улья.
Так неудачно закончилась и эта новая попытка овладеть поселком: мы еще раз наступили на одни и те же грабли.
Те, кто еще остался жив, по приказу комбата вернулись обратно на исходные позиции. Горячев же, как оказалось, был не убит, а тяжело ранен. Бойцы вынесли его с поля боя. Собирались перевязать ему рану, но он на их руках через несколько минут и скончался.
Днем, когда прекратилась всякая стрельба, я пошел посмотреть на моего друга и земляка. Горячев лежал на снегу вниз лицом, шапки-ушанки на нем не было. Не было уже и валенок - сняли. Мертвому ни к чему. Черная прядь волос одиноко трепетала на холодном ветру. Невольно вспомнилась его последняя просьба. Что ж, Петр Михайлович, не думал я, не ждал, что именно сегодня мы с тобой расстанемся навсегда. Но коль так случилось, напишу жене: твой муж Петр Михайлович Горячев в бою был храбр и смел и пал геройской смертью. Думаю, что это как раз и будет та правда, о которой ты просил.
* * *
Потери девятой роты в этом наступлении были страшно велики. И мы весь день только о них и говорили. Осуждали своих командиров. Нельзя без поддержки других родов войск посылать людей на верную гибель. А нас послали. Как выяснилось, комбата Кузнецова не раз в тот день вызывали к телефону, кричали на него, упрекали в неумении командовать, обещали наказать за столь большие потери в девятой роте. Капитан как мог оправдывался, но там, наверху, ничего не хотели знать. И комбат дал слово предпринять новое, третье наступление. Только уже с другой стороны поселка.
С вечера 6 февраля в батальоне началась подготовка к третьей атаке. Командиры рот долго совещались с комбатом. С остатками 9-й роты встретился комиссар Ажимков. О потерях - ни слова. Даже политрук Горячев не был упомянут. Зато последовали заверения, что поселок Великая Губа, как бы финны его ни защищали, будет непременно взят. И не какой-то другой частью, а именно нашим батальоном.
И вот утро 7 февраля. На Великую Губу решено идти со стороны озера. Финны-де никак нас отсюда не ждут, все их силы сосредоточены там, где мы наступали вчера. Для обмана противника создана видимость, будто мы и сегодня пойдем туда же. А на самом деле нам приказали оставить штабеля бревен и двигаться в сторону озера. Конечно, с соблюдением маскировки. То есть не курить, не разговаривать и, чтобы меньше было шума от наших шагов, ступать след в след.
Под прикрытием леса до берега дошли благополучно. Слава богу. Теперь надо воспользоваться темнотой - а ночь, словно по заказу, выдалась безлунная - и выйти на заснеженную гладь озера. Озираюсь вокруг, с трудом различаю силуэты бойцов и думаю: "Спасибо, ноченька, за твою черную вуаль. Помоги нам и в дальнейшем незаметно подкрасться к противнику и успешно его атаковать".
Наконец под ногами не просто снег, а снег на льду. Все три командира рот и два политрука (я и Шелков) стоим перед комбатом Кузнецовым и комиссаром Ажимковым. Смотрим в сторону поселка, но не видим его: серая муть висит над озером. Финны молчат. Вот уж часа три, как умолкли их автоматы. Что они там делают? Отдыхают? А может, выжидают, когда мы подступим к их обороне? Тут уж и гадать не надо: повторится то, что случилось вчера. Ах, ворваться бы в этот поселок! Уж там мы закрепились бы и хоть немножко пожили по-человечески.
Так думал я. То же самое было, наверное, и в голове комбата. Недаром он сегодня выглядит куда бодрее и увереннее, чем выглядел вчера. Его уверенность, решительность передаются и нам, командирам, политработникам, и бойцам.
Вдруг из-за туч покачалась луна, и озеро осветилось на всем пространстве. Комбат бросил в небо гневный взгляд и погрозил луне кулаком:
- Сгинь, исчезни сейчас же!
И луна, словно подчиняясь приказу, тут же спряталась за тучу. А мы, воспользовавшись этим, сделали решительный бросок на противоположный берег озера. Первой снялась с места моя 7-я рота. Борзов сказал мне:
- Ну, политрук, давай. Веди за собой бойцов!
Я побежал. Рядом со мной в белом халате Разумов. Слышу, кто-то из наших крикнул: "Политрук уже бежит! А мы что? А ну!"
И вот за мной бежит вся рота. А за ротой - весь батальон. Огромное зеркало озера покрыто снегом, по нему пока никто не проложил какого-либо следа. А снег довольно глубок, ноги вязнут. Но никто не думает о неудобствах, у всех одна мысль: скорее к берегу, к домам! В менее опасное место! Скорее закрепиться там и начать атаку на противника.
Шум сотни пар ног, скрип снега, видимо, разбудил задремавшего под утро финского часового. И он спросонья не сразу сориентировался, откуда этот шум. Дал очередь из автомата, но пули просвистели чуть правее нас. Мы насторожились, но продолжали бежать. В ту минуту я думал об одном: как поскорее довести роту до берега. Не то финн повернет ствол автомата...
А тем временем наш шум, автоматная очередь часового, видимо, подняли на ноги всех финнов. Они схватились за автоматы, но было поздно: озеро осталось позади, мы выскочили на берег, а тут вот они, рукой подать, дома.
Автоматы противника бешено стрекочут, осыпают свинцовым дождем озеро, а батальон уже весь в поселке. Занимаем один дом, другой, третий... Ожидаем, что в каждом - финны, приготовили гранаты. Но финнов нет, они отошли. И мы торжествуем: окраина поселка в наших руках. Зацепились, слава богу. Теперь мы отсюда не уйдем, весь поселок будет наш.
До полного рассвета остается совсем немного; командование батальона спешно собирает все перебравшиеся через озеро силы. Капитан Кузнецов отдает распоряжения командирам рот, комиссар Ажимков инструктирует нас с Шелковым. Выясняет, все ли перебрались в поселок, и заключает одним напутствием:
- Держитесь, ребята!
С этими двумя словами я и вернулся в свою роту. В доме меня ждал Гриша Разумов.
Командира роты Анатолия Борзова рядом не оказалось, и я пожалел об этом. Хотелось встретиться, поговорить. Ведь предстоит нелегкий бой, удастся ли после увидеться? Гриша сказал, что комроты где-то согласовывает свои действия с Шульгиным. А я весь в нетерпении. Сейчас самое время и ударить по финнам, но наши почему-то тянут...
Дотянули, конечно, до того, что финны первыми перешли в атаку. Домики, где мы засели, они облили свинцовым огнем, прочесывают улицу, проулки... Наши роты, не выдержав натиска противника, покидают укрытия и бегут обратно. Бегут, ясное дело, через озеро. Первым удалось добежать до леса. Среди них был и наш командир роты лейтенант Борзов. А вот комбат Кузнецов и комиссар Ажимков убежать не успели, погибли.
Я был с Гришей Разумовым. Мы слышали глухой стук пуль о стенку дома. А те, что попадали в оконные проемы, со свистом вонзались в противоположную стену или переборку. Паники мы с ним не переживали. Наоборот, опасность заставляла действовать спокойно и хладнокровно. В дальнейшем я убедился, что это - закон. Его помнят, наверное, все фронтовики. Опасность дисциплинирует.
Разумов в надежде на свой белый халат, который сделает его незаметным, выбежал из дома Я остался: мой грязный полушубок демаскирует меня мгновенно. Пристроившись у оконного проема, веду огонь по наступающим на нас финнам. Вижу, у самой стены дома стреляет с колена и Гриша Разумов. Я вижу и его, и наступающих финнов. Вести огонь из окна дома удобно, не очень опасно, пока тебя не заметили. Разумов же весь на виду; белый халат на фоне дома дополнительно демаскирует его. Я смотрю на Разумова: он в каком-нибудь метре от меня. Стреляет. И вдруг отбрасывает винтовку, хватается за грудь и медленно падает на левый бок. Помочь ему, перевязать рану?.. Но он лежит неподвижно, видимо, финская пуля угодила ему в сердце. Так он и умер у меня на глазах. Оставшись в одиночестве, я сразу почувствовал, как силы и уверенность покидают меня. Разумов убит, а сейчас и я паду в стенах этого холодного дома. Финны продолжают вести по нему огонь, удары пуль о стену тяжело отдаются в моем сердце. Может, оставить этот деревянный мешок, уйти из него в менее опасное место? Но где оно, это место? С грустью смотрю в ту сторону, откуда на рассвете пришли сюда. Вернусь ли на ту сторону озера?
Противник, видимо, решил, что никого из наших в поселке больше не осталось. Стрекотня автоматов постепенно умолкла, а я все еще сижу в этом доме. Впрочем, не сижу, а нервно хожу из угла в угол. Посматриваю в окно: где там финны? А они рядом, у крыльца. Сердце сжалось в комок. Принимаю отчаянное решение: как только финны войдут в дом и приблизятся ко мне, я тут же брошу себе под ноги гранату. Погибну сам, но погибнут и финны. А может, они все-таки не войдут? Смотрю опять на тот берег озера. Те из наших, кто уцелел, давно уже там. Удастся ли мне с ними соединиться? Расстояние невелико. Но до смерти от финской пули, пожалуй, еще ближе. Ах, финны! Ушли бы вы поскорей, оставили меня одного. Я не выпускаю из руки гранату. А по коже мурашки бегают, стараюсь не дышать и, чтоб не заметили, прячусь за перегородку. Прислушиваюсь к голосам. А вот и шаги слышны. В дом идут?.. Нет, слава богу, мимо прошли. Я вижу их. Все в белых халатах, с автоматами. Шагают с опаской, пригнувшись.
Вторые сутки крошки хлеба во рту не было, но об этом я не думаю. В голове одна мысль: как поскорей из этого дома выбраться? Как добраться до своих? Бежать через озеро днем - явная смерть. Один выход - ждать темноты. И потянулись томительные часы ожидания. А время как остановилось. Чего только я не передумал за этот на всю жизнь запомнившийся мне день 7 февраля. Вспомнил всех, кого знал. Вспомнил маму, своих товарищей, командира роты Анатолия Борзова... Знают ли они, где я сейчас, думают ли обо мне? Мама, если б знала, подала бы мне руку. В мыслях я обращаюсь к ней. Напряжением воли поторапливаю солнце: зайди поскорей за горизонт! Молю луну: не появляйся в небе, когда придет ночь!
Наконец наступили сумерки. Еще немножко стемнеет, и я смогу оставить этот ненавистный мне чужой дом. Правда, он спас меня от гибели. Не будь его, я тоже, наверное, лежал бы, как Гриша Разумов, недвижный, застывший. Но он же, этот дом, стал и моей тюрьмой. Скорее бы оставить его и податься к своим. Кромешной тьмы, конечно, не дождешься, но и в густых сумерках взять меня на мушку будет непросто.
Жду еще десять, пятнадцать минут. Наконец приближаюсь к двери, чтобы переступить порог... И вдруг вес поселок озарился заревом пожара.
Чтобы осветить подступы к поселку, финны зажгли дом. К счастью, не тот, в котором я находился. Стало светло, как днем. Я в отчаянии кусаю губы. Но ждать больше нечего. Сейчас или никогда! И я решаюсь выпрыгнуть из окна, потому что со стороны крыльца стена освещается пожаром. Стою и выжидаю момент. И вдруг слышу, кто-то окликает меня:
- Заботин! Заботин!
Вглядываюсь. Кто бы это мог быть? Бросился к двери и глазам не верю: передо мной стоит политрук 8-й роты Шелков:
- Я знал, что ты здесь. Я видел тебя!
- Как хорошо! - от радости я чуть не заплакал. - А я думал, один остался. Ну что ж, вдвоем веселее. Бежим! Не то уложат нас.
И вот мы мчимся наперегонки с ветром. Только бы финны нас не заметили, не открыли вдогонку огонь... Но они заметили. Правда, далеко не сразу: мы успели добежать до середины озера... Застрочили автоматы, зацвикали пули. Мы прибавили ходу - откуда только силы взялись. И вот он, берег, где мы в безопасности. Тут уж можно отдохнуть, отдышаться. Мы присели. Смотрим друг на друга и не верим, что живы остались. А спустя несколько минут я был в объятиях Анатолия Борзова. Он целовал меня и радостно говорил: "Жив? Как хорошо! А я думал, ты погиб. Ну, слава богу, ты снова с нами. Жив! Здоров! Как хорошо! Как хорошо!"
* * *
Об очередной нашей неудаче командование полка и дивизии узнало, конечно, в тот же день. Узнало и о тяжелых потерях. Однако от намерения освободить поселок не отказалось.
О гибели комбата Кузнецова и комиссара Ажимкова мы с политруком Шелковым узнали не сразу: на войне о погибших не принято говорить. Вместо Ажимкова со мной беседовал майор, которого я видел впервые. Интересовался силами противника и заверял, что поселок мы возьмем: "Труда в этом большого нет. Только надо быть решительным и смелым". Этим самым он как бы упрекал Кузнецова и Ажимкова, не проявивших нужных качеств. Именно по их вине, как он считал, мы и топчемся на одном месте. От командира роты Борзова я узнал, что этот майор взял под свое командование наш батальон. Надолго ли?!
* * *
Ночь на 8 февраля прошла в тревоге. Готовимся к новому наступлению. Память о прежних неудачах не уходит из головы, нервы у всех напряжены до предела. Я хожу, не зная, что сказать солдатам. Как их подбодрить, как внушить веру, что на этот раз все будет расчудесно? А новоиспеченный комбат абсолютно уверен в нашей победе. Он бодр, подвижен, разговорчив. "Устали? - то и дело спрашивает он. - Ничего, возьмем поселок, тогда уж и отдохнем. А сейчас только в бой. В бой!"
Поселок Великая Губа майор решил взять со стороны леса. В обход озера. И все оставшиеся в живых пошли по указанному маршруту. Шли, как всегда, скрытно, соблюдая маскировку Миновали длинный ряд штабелей. Дальше начался мелкий кустарник; в ночной темноте он пугал нас. Комбат распорядился разведать местность. Три бойца в маскхалатах ушли. Начались долгие минуты ожидания. Вернутся разведчики или не вернутся? Вдруг их обстреляют и они погибнут? Волновались все. Но больше всех, вероятно, беспокоился за успех разведки наш майор. К счастью, разведчики вернулись. Доложили, что в кустах противника нет. Можно смело идти. А там, за кустами, - поселок.
В эту ночь хозяйственники снова нас не нашли: двое суток, как мы и куска хлеба не съели. Но никто не жаловался, мысли были заняты одним: с рассветом в бой.
Все, от рядового до командира роты, помнили, чем кончились наши прежние попытки овладеть поселком. Знали: любая атака может увенчаться тем же. Поэтому настроение у всех было не ахти. Но политрук должен знать свое дело, и я как мог старался. Рассказал бойцам о сокрушительном разгроме немцев под Москвой. К большой досаде, похвастаться успехами Красной армии на нашем Карельском фронте я не мог: об этом фронте в сводках Совинформбюро вообще не говорилось ни слова. Не писали о нас и военные корреспонденты. Тем не менее для подъема духа я заверил бойцов, что сегодня эту Великую Губу мы все-таки возьмем. Она будет наша. Надо только не теряться, смело идти вперед.
- Равняйтесь на меня, друзья, - призвал я. - И все будет в порядке.
Кто-то из солдат, фамилии сейчас не вспомню, дал мне еще одну гранату-лимонку, Борзов снабдил меня патронами. Вид у меня был боевой, но на душе кошки скребли. Перед глазами постоянно то Гриша Разумов, падающий от вражеской пули, то финны, разговаривающие по-своему у крыльца домика, в котором я затаился... Скверно. Но бойцы не должны этого видеть и чувствовать. Бодрюсь. Повторяю почти вслед за новым комбатом: "Верю, трудно. Хорошо будет, когда возьмем поселок".
Эх, несчастный этот поселок. Хоть бы скорее им овладеть!
Ночь в ожидании боя, как всегда, кажется и тревожной, и долгой. Мы с Борзовым отдыхали по очереди: вначале он, потом я. Впрочем, отдохнуть, уснуть при всем старании ему так и не удалось. Не смог заснуть и я. Все нас настораживало, порой даже пугало. Треснет дерево от мороза, а я уже хватаюсь за карабин. Так и кажется, к нам крадется финн, он уже близко. Майор распорядился: как только он даст команду "Вперед", всем ротам под покровом предрассветных сумерек смело идти на поселок. А там, в поселке, дружно кричать "Ура-а-а!!!" и колоть финнов штыками.
Лично я к такому плану отнесся недоверчиво. Так и хотелось сказать комбату: "Товарищ майор, вы там не были, а я там был. И заколоть финна штыком вовсе непросто: у него в руках автомат. Он сто раз тебя скосит, прежде чем ты добежишь до него со своим штыком". Однако сказать такое нашему комбату я не решился. Знал, он накричит на меня, назовет трусом, обвинит в нежелании воевать и в других смертных грехах. Нет, лучше уж промолчать и идти в бой вместе со всеми.
...Наша 7-я рота, в которой осталось не более тридцати человек, топчется у штабелей. Переминаемся с ноги на ногу, нервничаем. Тут появляется Борзов и с ходу командует: "Вперед!"