Впрочем, измерять, кого восторженнее встречали, - дело пустое: армия поклонников тогда не желала разделять их, как бы ни были они непохожи. А посвящениями поэты в конце 1950-х действительно обменялись. Как вспоминал Вознесенский, сами выбрали друг у друга стихотворения. Евтушенко посвятил ему приглянувшуюся "Фабрику "Скороход"". А "Баллада работы" Вознесенского - теперь адресовалась Евтушенко. Стихотворения сложились в диалог о плате за призвание поэтов.
Автор "Фабрики" напоминает своей красотке-героине: "Одевайся. Танцуй. Ты права. / Только помни, что в строй вставшие / прикрывали в смертельном бою / твои строгие сестры старшие / своей строгостью юность свою…"
В "Балладе работы" - у Петра I "обнаженные идеалы бугрились, как стеганые одеяла". Шансы царя и художника уравнивает в правах ремесло. Без вдохновения не родить им "Савских и Саский".
А без Савских и Саский - что за жизнь?
Что с вами, синий свитерок?
Нежное отношение к Белле Ахмадулиной сохранилось у Вознесенского с самого знакомства до последних дней жизни - и в этом была у них взаимность всегда. В пятидесятых Белла была женой Евтушенко, жизнь семейная у них складывалась бурно, супруги обменивались трогательными, нежнейшими и печальнейшими лирическими посланиями. Расходились и сходились, а однажды разошлись и не сошлись. Они были "на виду", с удовольствием вплетали подробности своей жизни в стихотворные мотивы, так что их семейные драмы не были для окружающих тайной.
Нет никаких оснований полагать, что одно из лучших стихотворений Вознесенского тех лет, написанное в 1958 году, имело непосредственное отношение к печальной истории, о которой потом многократно сокрушался Евтушенко… Что за история? По словам Евгения Александровича, из-за своего эгоизма он заставил Беллу сделать аборт. "И как будто оно опустело, / погруженное в забытье, / это детское тонкое тело, / это хрупкое тело твое" - это Евтушенко. "А ты проходишь по перрону, / закрыв лицо воротником, / и тлеющую папиросу / в снегу кончаешь каблуком" - это ответ непростившей Беллы.
Совпало или нет, - да сколько женщин могло примерить на себя эти строки! - Вознесенский пишет проникновенное: "Сидишь беременная, бледная. / Как ты переменилась, бедная. // Сидишь, одергиваешь платьице, / и плачется тебе, и плачется…"
За что нас только бабы балуют,
и губы, падая, дают,и выбегают за шлагбаумы,
и от вагонов отстают?
Тут "бабам" не один поэт сочувствует, весь круглый свет: "…как понимает их планета / своим огромным животом"!
Тогда же, впрочем, написано и стихотворение, у которого есть прямое посвящение Б. А.: "Дали девочке искру. / Не ириску, а искру… / <…>В папироске сгорает искорка. / И девчонка смеется искоса".
И прямо по свежим следам вдруг те же образы - ириска, девочка - промелькнут в рассказике Евтушенко "Куриный бог" (девочка подарит на счастье пляжнику камушек с дырочкой, а когда он помчится к далекой возлюбленной, дежурный по аэропорту вручит ему на удачу ириску). Странно было бы делать вид, что и это совпадение - случайность. Зигзаги вспыхивающих искр и искорок рассекали дружеский треугольник поэтов - Беллы, Жени и Андрея. Но к ним мы еще вернемся.
А здесь заметим другое. Это вот "девочка смеется искоса". Музы, порхающие вокруг Вознесенского, неуловимо схожи друг с другом, все такие "раскосые". Это не имеет отношения к "косоглазию", как ни настаивали бы толковые словари. Если это "зрачки киноактрисы" - то непременно "косят, как кисточки у рыси". В миндалевидных глазах этих муз, Маргарит на метлах, всегда что-то колдовское, всегда свои омуты, ворожба и колдовство. У Пикассо, вспомнит как-то Вознесенский, была своя теория - чем шире расставлены глаза, тем человек талантливее. Это не по науке, конечно. Скорее - поэзия…
Тут самое время вспомнить про Татьяну Самойлову, с ней Вознесенский познакомился как раз в те годы. "Самая скромная и очаровательная актриса" в Каннах 1958 года объясняла, что ее "чуть раскосые" глаза - "от мамы, польской еврейки". Как можно было не влюбиться тогда в Самойлову с ее нездешним взглядом!
Французы дали Самойловой премию "Апельсиновое дерево". И тот самый глазастый Пикассо нареза́л вокруг нее круги: какой типаж, какое чудо!
Поэт напишет о ней в 1962 году на страницах "Литературной газеты", в очерке "Мы - май", посвященном весне поэзии и чувств. "Она - как ящерка, нырнувшая в себя". Ломкая и щемяще смущенная собой.
Сама же красавица с несправедливо сложившейся биографией так расскажет о себе и Вознесенском в конце 90-х: "Мы были молодыми и любили друг друга чисто символически, встречались, читали стихи, говорили о Маяковском, Лиле Брик, о Майе Плисецкой, просто общались. Ведь Андрюша очень хороший, отзывчивый, общительный человек. И вот, кстати, удивительная вещь: до сих пор люблю и перечитываю стихи Цветаевой, но на сцене читать их не решаюсь. А Вознесенского - не боюсь".
Ах, молодость. К тому же слава, голова кругом и всё как в тумане. "Как бы башкой не обменяться! / Так женщина - от губ едва, / двоясь и что-то воскрешая, / уж не любимая - вдова, / еще твоя, уже - чужая…"
Зоя Богуславская расскажет много лет спустя: они с Андреем еще числились друзьями, он был сильно увлечен Самойловой. Ехали втроем с какой-то вечеринки. Андрей попросил притормозить, Таня вышла и ушла одна. Богуславская была потрясена: как можно отпустить ее одну, ночью?! "Такие вещи долго разрушали мою возможность влюбиться в Андрея. Они мне вообще были непонятны. Как и очень многое в его поведении. Понимание пришло много позже…" ("Story". 2014).
Музы, поклонницы, восторги аудиторий, выпады критиков, амброзии и отравы, "друзья? ох, эти яго доморощенные!" - каких только штрихов и красок не добавляет юность портретам художников.
* * *
Но тут обстоятельства вынуждают нас вернуться к дискуссии о "физиках и лириках". К тому самому разливанному совещанию литераторов. Среди молодых поэтов была и Римма Казакова. О чем они с Вознесенским болтали-разговаривали тогда в Ленинграде? Не только о стихах. Однажды она расскажет со страниц газеты "Московский комсомолец", что ей больше всего запомнилось:
"Шел 59-й год, Ленинград. Сначала он спросил: "Чтой-то ты все со стариками ходишь?" А потом, то ли всерьез, то ли в шутку предложил: "Выходи за меня замуж, у меня трехкомнатная квартира"… Но я мыслями тогда уже была на Дальнем Востоке (там у нее вышла первая книжка. - И. В.), я понимала, что мне нужно туда. У того же Вознесенского есть строки про Гогена: "Чтоб в Лувр королевский попасть не с Монмартра, он дал кругаля через Яву с Суматрой". А я уехала на Дальний Восток и уж оттуда - в Москву".
Однако еще до этого случился эпизод - он скорее про чувства юной Казаковой к Вознесенскому. Идет писательский съезд, она гуляет как-то по Москве с Даниилом Граниным:
"Он хорошо ко мне относится, протащил меня, молодую девку, на писательский съезд. И вдруг вижу на стенде "Литгазету" со стихами Вознесенского. И как легкое головокружение, как тошнота к горлу подступает - у меня возникает непреодолимое желание немедленно ответить Андрею.
Я говорю Гранину: "Вы меня извините, я пойду домой". Он изумляется: что случилось? Но я убегаю и сажусь писать стихи. Так появилось стихотворение "Подмастерье", которое я посвятила Вознесенскому. Оказалось, что для меня стихи важнее, чем всё: чем роскошный мужик, который идет рядом, чем съезд писателей".
"Ты возьми меня в ученицы, / В подмастерья возьми, Зима", - написала тогда Казакова. Впечатленная Вознесенскими строками: "Несется в поверья / верстак под Москвой. / А я подмастерье / в его мастерской". Стихотворение у Вознесенского называлось "Русские поэты": "И пули свистели, / как в дыры кларнетов, / в пробитые головы / лучших поэтов". А если не пуля? "Не пуля, так сплетня / их в гроб уложила". Пусть его мастер из тех, кого "пленумы судят", - но, если идти в подмастерья, так только к Нему. Лиха беда начало.
Между прочим, после того шутливого Вознесенского предложения о замужестве хабаровские критики, обнаружив в ее стихах новую чувственность, сочли, что "даже ранняя Ахматова писала о любви целомудреннее". Хотя Казакова-то клялась, что "была невинная девочка, только открывала для себя, что такое любовь".
Вот удивительные все-таки люди, эти поэты: только девушка вообразит себе что-то воздушное: ах, что это было? Ну что-что. Гражданский манифест. А вы что подумали?
Но стоит девушке собраться и губки поджать - поэт возьмет ее врасплох: "Вы, третья с краю, / с копной на лбу, / я вас не знаю. / Я вас люблю!"
Он будет падать, выкидывать финты "меж сплетен, патоки и суеты". В начале шестидесятых он будет прощаться с Сигулдой, с юностью, с Политехническим. У поэта будет новая пора.
Однажды, в 2013 году, Политехнический закроют на долгий ремонт. Перед самым закрытием "Политеатр" будет читать в большой аудитории Вознесенского и Ахмадулину. И к ним прислушивалось - магически - ухо Политехнического. Ура, галерка! Будто полвека не пролетело - все друг у друга на головах. Как шашлыки, дымятся джемперы и пиджаки.
В восьмом ряду, слева, с самого краю, пристроится Вениамин Смехов - сколько раз ему самому доводилось читать Вознесенского с этой сцены! И сидящие рядом услышат его полушепот: "Все-таки какая удивительная аура у этого зала"…
Что с вами, синий свитерок?
В глазах тревожный ветерок…
Глава шестая
ОСЕНЬ В СИГУЛДЕ
"Капа была святая"
Первая книга стихов Вознесенского, напомним, появилась во Владимире в январе 1960 года: "Мозаика".
К тому времени почти все близкие ему молодые поэты своими первыми сборниками уже обзавелись. При всем дружелюбии присматривали друг за другом все ревностно. У Евтушенко в 1952 году появились "Разведчики грядущего", к шестидесятому, как из пулемета, вышло уже пять книг. В 1955-м у Рождественского - "Флаги весны". Первую "Лирику" Окуджавы издали в 1956-м в Калуге. Слуцкий дождался первой книжки лишь в сорок лет: его "Память" вышла в 1957-м. Годом позже - "Ближние страны" 38-летнего Самойлова.
Уже вслед за Вознесенским - в 1961-м - издала первую книгу "Мыс Желания" Юнна Мориц. Еще через год появилась "Струна" Ахмадулиной. И "Женщина под яблоней" Светланы Евсеевой - ее в те годы, к слову, Вознесенский всякий раз упоминал как одно из самых ярких молодых дарований. Позже Евсеева, обменявшись трогательными стихотворными посланиями с Давидом Самойловым, исчезла с московских поэтических горизонтов, уехав в Минск насовсем.
Почему Вознесенского, вдруг ставшего известным, модным, ругаемым и любимым, издали во Владимире? Город, конечно, не чужой Вознесенскому, навевал поэту воспоминания о детстве, но дело было совсем не в том. Дело в Капе. Во Владимире была Капа. Если угодно, Капитолина Леонидовна Афанасьева - главный редактор Владимирского книжного издательства.
"Капа была святая, - напишет потом про нее Вознесенский. - Стройная, бледная, резкая, она носила суровое полотняное платье. Правое угловатое плечо ее было ниже от портфеля. Она курила "Беломор" и высоко носила русую косу, уложенную вокруг головы венециановским венчиком. У нее был талант чутья".
Как-то в ресторане московского Центрального дома литераторов с Вознесенским познакомилась милая парочка - Николай и Дуня Тарасенко. Он - художник Владимирского драмтеатра, она - преподаватель литературы в пединституте. Слово за слово - вспомнили про Капу. А что, приезжай, познакомим, глядишь, поможет с изданием. А что если вечер в институте организовать? Договорились, и Вознесенский отправился во Владимир. Дальше - все случилось неожиданно скоро и просто. Выступление, как обычно, прошло на ура, а потом: "…меня нашла редактор Капа Афанасьева и предложила издаться".
Первому встречному Капа такое не предложила бы ни за что: она была девушка разборчивая во всех отношениях. И с принципами - потому биография вся в зигзагах. Приехала в Москву из иркутского села Култук, поступила в тот самый МАРХИ, который позже прошел Вознесенский, - но через год ушла, потому что завкафедрой графики проходу не давал. Окончила полиграфический, в 1951 году ее направили во Владимир, где она стала главным редактором и много лет руководила издательством. Пока не издала "Мозаику"…
"Она открыла многих владимирских поэтов. Быт не приставал к ней, - не уставал рассказывать Вознесенский. - В ней просвечивала тень тургеневских женщин и Анны Достоевской. На таких, как она, держится русская литература… Но когда вышла "Мозаика", грянул гром".
Книгу Вознесенского включили в издательский план. Обком интересовался: какое отношение московский поэт имеет к Владимирскому издательству. Вспоминать прапрадеда поэта, владимирского архимандрита Андрея Полисадова, не стоило. Сослалась Капа на то, что в годы войны Вознесенские были в эвакуации в Киржаче.
"Вы были влюблены в него?" - спросит у Капы много лет спустя журналист "Комсомолки" Татьяна Филиппова. "Да нет…" - задумчиво ответит она. И вспомнит, как позже встретила однажды в центре Владимира Вознесенского - тот выходил из ресторана "с кем-то из местных пиитов". В деталях: "На мне было пальто колоколом, шляпа с вуалеткой, черные ажурные перчатки и, несмотря на глубокую осень, туфли на тонких каблуках. Андрей выхватил из-под мышки спутника зеленую папку, бросил на землю и опустился коленом на папку передо мной". Конечно, романтично. Но Капу и впрямь было за что благодарить.
"Мозаика" вышла тиражом пять тысяч экземпляров. В оглавлении значилось стихотворение "Прадед". Но - бдительность: он что, решил воспеть архимандрита?! Тираж вернули из магазинов, работники издательства вручную вырезали страницу 31 и вклеивали стихотворение "Кассирша". Потом решили, что лучше в продажу книгу не возвращать, отправить на макулатуру. Объяснили не мудрствуя: вклейка в книжке слишком бросается в глаза…
Что было на самом деле? Капитолину Афанасьеву вызвали на совещание к министру культуры РСФСР Алексею Попову. Обсуждали постыдную выходку Дальневосточного издательства: в книге о Фадееве написали, что он застрелился через подушку (как было на самом деле), а не умер от сердечного приступа (как сообщалось официально). Потом вдруг Попов заметил Капу - и переключился на нее: какое-то козявочное издательство во Владимире издает какого-то Вознесенского! Что это за бесконечные "я" - "я парень с Калужской, я явно не промах"? Зачем в стихах "беременная" и почему она "бледная"? Какие такие "пельмени слипшихся век"?
Вознесенский пересказывал потом с ее слов, расставляя свои акценты: "Сановный хам, министр культуры Попов, собрав совещание, орал на нее. Обвинения сейчас кажутся смехотворными. Например, употребление слов "беременная", "лбы" квалифицировалось как порнография и подрыв основ. Министр "шил политику". Капа, тихая Капа прервала его, встала и в испуганной тишине произнесла вдохновенную речь в защиту поэзии. И, не докончив, выскочила из зала. Потом несколько часов у нее была истерика".
Директор издательства Мацкевич за "Мозаику" получил строгий выговор, Афанасьеву затаскали по обкому, цепляясь теперь ко всему. Перевели в главные инженеры типографии. Потом до пенсии она работала в издательском отделе Политехнического института.
А часть тиража "Мозаики" тогда все же разлетелась. После запрета книжку, стоившую один рубль, скоро стали продавать с рук за тридцать.
Вознесенский постоянно давал о себе знать, слал телеграммы: "Сегодня читаю только для тебя". Как-то передал с поездом мешок апельсинов: Капе пришлось тащить его с вокзала в ночи, ворчала, но, конечно, это было приятно. Подарил ей хрустальную вазу в серебряной оправе - она гордилась: самый дорогой подарок.
В 1978 году во Владимире прозвучит "Поэтория" Родиона Щедрина - на стихи Вознесенского. Капа встречала их, Щедрин был с Плисецкой, Вознесенский с Богуславской. В переполненном зале - к восторгу и удивлению собравшихся, не знавших ничего о Капе, - Вознесенский кинется к ней с букетом. Потом напишет, как со сцены Людмила Зыкина поклонилась Капе. А та не удержится и съязвит: "На самом деле она просто уронила листочки с текстом, нагнулась поднять…"
Время обошлось с ней несправедливо - усталость и обиды копились. Выловила фразу Вознесенского в "Новом мире": "Капа, прости меня". Истолковала неожиданно: "Это было прощание". Добрые люди тоже старались: в начале девяностых некий владимирский литератор с фамилией Пастернак однажды явится к Вознесенскому, тот примет гостя радушно, попросит отвезти Капе пальто, она же бедствует. Тот откажется - она же гордая! - отвезти не отвезет, но, вернувшись во Владимир, тут же иронически расскажет, вот, мол, барские замашки. Может, лучше бы не злословил, а отвез пальто - оно наверняка было нужнее?
Вознесенский приедет еще однажды в Суздаль на встречу с читателями. Позвонит ей: приедешь или мне заехать во Владимир? Она пообещала. Зная, что она действительно живет впроголодь, он пришлет денег. Ее это оскорбит: при чем тут деньги? Дала брату на дрова, купила сыру и вина. И не поехала.
Восьмидесятилетняя Капа ушла из жизни в 2003 году. Для Вознесенского она так и осталась: "святая".
Через пару месяцев после "Мозаики" в Москве выйдет сборник "Парабола", и его точно так же моментально кинутся изымать. То, что попадет на прилавки, сметут сразу. Позже в сборниках Вознесенского стихи пятидесятых годов объединятся в один цикл - "Мозаика - Парабола"…
Фокстроты критиков
Однажды в пятьдесят восьмом году Борис Пастернак шел куда-то с Лидией Чуковской. Нобелевский лауреат - на грани нервного срыва, травля автора "Доктора Живаго" была в разгаре. Борис Леонидович странно косился на кусты и канаву: никого нет, а кажется, что кто-то смотрит. "Упырь?" - спросила спутница.
Пастернак не первый и не последний: упыри и за Блоком ходили прежде, и за Вознесенским после. У каждого поэта они свои. С годами, умудренный, Андрей Андреевич запишет: "Упыря можно узнать по тухлому взгляду. От его взгляда киснет молоко и увядают молодые поэты".
Сразу же вслед за "Мозаикой" и "Параболой" понеслись вокруг Вознесенского хороводы споров и криков. Читатели восторженно трубили в медные трубы, критики спешили прихлопнуть его медным тазом. Топ-топ, цок-цок, такие свистопляски. Нелепое, злобное вперемешку со здравым, площадная брань с партийным окриком вприпрыжку, добрая шпилька, недобрая лесть - полвека спустя все сливается, не разберешь! А ничего страшного: танцы как танцы. Проследим за этим дробненьким воображаемым фокстротом, сохраняя верность цитат.
Рецензент П. Петров(владимирская газета "Призыв"), перекрикивая: "А все-таки, когда читаешь "Мозаику", сразу видишь, что поэт не из тех, кто…" (шепчет что-то партнеру, тот прыскает и зыркает по сторонам).
Критик А. Елкин("Комсомольская правда"): "…Неконтролируемая ядерная лавина?.. "Кудахтанье жен" и "дерьмо академий"? Нужно было как-то раскрыть содержание этих понятий…"
Поэт Н. Коржавин("Литературная газета"), подмигивая: "Известно только то, что он противник браков по расчету и умеет об этом говорить красиво! "И ты в прозрачной юбочке, / Юна, бела, / Дрожишь, как будто рюмочка, / На краешке стола"… Конкретно ли это? Нет, расплывчато!"
Поэт Л. Ошанин(журнал "Знамя"): "С Вознесенским - редчайший случай… "Одна девчоночка - / Четыре парня…" Здесь по отдельности многое спорно: … а вместе удивительно обаятельно и свежо".