Я со всей доступной мне скоростью рванул по коридору, проскочил мимо корчившегося от смеха Кармайкла, вылетел во двор и остановился, задыхающийся и полный ужаса, лишь на задах Пяти Кортов.
После ужина я направился в кабинет, который делил с Уитуэллом, новичком одного со мной школьного набора, и вдруг кто-то хлопнул меня по плечу, заставив притормозить.
– Послушай, Фрай… – Это был Казуэлл. – Да нет, все нормально, – сказал он, увидев испуг, заплясавший в моих глазах. – Это ведь Рик, верно? Кармайкл. Он попросил тебя сказать это.
Я кивнул.
– Ладно, давай тогда вот как договоримся. Ты зайдешь в кабинет Кармайкла и скажешь ему: ""Невероятные струнные" лучше "Джетро Талла"".
О господи, во что же я вляпался?
– Неповторимые струнные лучше…
– Какие еще "неповторимые"? Невероятные струнные лучше Джетро Талла.
– Джетро Талла?
– Точно. Джетро Талла.
– Это который сеялка? – Мой богатый фактами, воспитанный на Книге рекордов Гиннесса мозг знал, что имя Джетро Талл носил человек, который в 1701 году изобрел скоростную рядовую сеялку, хотя почему это ставит его ниже невероятных струнных, постигнуть я был не в состоянии.
– "Сеялка"? – переспросил Казуэлл. – Никогда об этой группе не слышал. Ладно, ты просто передай ему что я просил, идет?
Вел он себя достаточно дружелюбно, и я понял, что бояться мне нечего, а идея доставки посланий увлекала воображение несостоявшегося скаута-волчонка, который все еще сидел во мне. Приятно было считать себя полезным человеком.
Кабинет Кармайкла, единоличный, находился в другом коридоре. Я постучал в дверь если и нервничая, то совсем немного. Из-за двери неслась громкая музыка, и я постучал снова. Голос ответил:
– Входите…
Я открыл дверь.
Каждый школьник украшал свой кабинет на собственный манер, однако большинство старалось сделать его настолько экстравагантным, насколько то дозволяли средства. Со стен и потолков свисали ткани, создавая впечатление бедуинского шатра или хипповского логова. Ткани эти именовались "гобеленами", или "гобиками". В некоторых кабинетах дымились благовонные палочки, их зажигали либо для того, чтобы скрыть запах табака, либо потому, что это было круто и современно. Кабинет Кармайкла впечатлял, и весьма, – тут психоделический гобик, там низковаттная янтарного цвета лампочка. Однако до кабинета его брата, Энди Кармайкла, этому было далеко. Обладавший инженерными дарованиями Энди Кармайкл соорудил в своем кабинете деревянные помосты и лесенки, обратив его в помесь парка аттракционов с лабораторией Виктора Франкенштейна. Как раз в это время школа гудела от слухов о том, что Энди Кармайкл почти завершил сооружение аппарата на воздушной подушке и очень скоро будет испытывать его на "Миддле". Насколько я помню, аппарат этот Энди действительно достроил, и тот даже работал – точь-в-точь такой же шумный, бесполезный и омерзительный, как его серийные родственники, бороздящие ныне воды Ла-Манша.
По-моему, существовал и еще один, самый старший Кармайкл, по имени Майкл, однако он школу уже покинул. Мне нравилось воображать, как ему приказывают усесться в семейную машину и бесконечно повторять про себя: "Садитесь в машину Кармайклов, Майкл Кармайкл… садитесь в машину Кармайклов, Майкл Кармайкл".
Впрочем, в кабинете Рика Кармайкла меня поразило обилие книг на полках. Шесть "пингвиновских" томиков с рассказами П. Г. Вудхауса о Дживсе. И на обложке самого первого из них, на "Дживсе в отпуске", я увидел кадр из показанного Би-би-си три-четыре года назад сериала, в котором Дживса играл Деннис Прайс, а Берти Вустера… Йен Кармайкл.
Рик поднял на меня взгляд и увидел, куда я смотрю.
– Вы… он? То есть… – залепетал я. – Знаете, по телику?…
– Это мой дядя, – сказал Рик, приглушая проигрыватель, из которого лилась довольно приятная песня про тигров и Индию, впрочем, о ней чуть позже.
– Страшно люблю П. Г. Вудхауса, – торжественно сообщил я. – Обожаю.
– Вот как? Не хочешь взять одну почитать? Я уже перечитал их все, все рассказы и романы о Дживсе, – начав в тот день, когда школьная подруга матери, Маргарет Попплуэлл, подарила мне на день рождения "Так держать, Дживс". Какое-то время я покупал все издания Вудхауса, какие мне попадались, и собрал довольно внушительную коллекцию. Впрочем, великий человек написал почти сотню книг, так что путь меня ожидал еще долгий.
– А можно?
Он протянул мне "Дживса в отпуске". Именно эта книга лежит сейчас у меня рядом с клавиатурой компьютера. На обложке ее мы видим прекрасно одетого Йена Кармайкла с моноклем в глазу (ставшим для вудхаусовцев источником долгих споров – Берти с моноклем упоминается в книгах всего один раз, да и то потому, что таким он изображен на портрете, который впоследствии обратился в афишу, – впрочем, вам это вряд ли интересно) и красной гвоздикой в бутоньерке, на редкость синие глаза его лучатся добродушным, восхитительно глуповатым испугом. Над стоящим рядом с названием книги пузатым пингвином напечатано "3/6" (сумма, которой вскоре предстояло обратиться в семнадцать с половиной пенсов), а на задней обложке читаем:
Фотография на обложке изображает Йена Кармайкла, сыгравшего Берти Вустера в снятом Би-би-си сериале "Мир Вустера" (продюсер Майкл Миллс, по соглашению с Питером Коутсом. Оператор Никлас Акраман).
Многие годы спустя мне довелось работать с Майклом Миллсом, человеком до ужаса сварливым и просто-напросто пугающим. В мире развлечений мало было такого, чем бы ему не пришлось заниматься, а к актерам непунктуальным он относился далеко не по-дружески. В самом начале моей "карьеры" я получил роль в получасовой комедии, называвшейся "Один шанс на миллион", – главную роль в ней играл Саймон Кэллоу, с которым мне страх как хотелось познакомиться, поскольку его книга "Быть актером" еще в университете служила для нас великим источником вдохновения. Я не знал, что дорога из Ислингтона, в котором я тогда жил, до Теддингтонского шлюза, рядом с которым располагались в то время студии телекомпании "Темза", занимает больше часа, и потому опоздал самое малое на тридцать минут. Майкл Миллс, принадлежавший к числу людей, которые носят просторные кардиганы и очки полукружиями с прикрепленным к дужкам черным шнурком, смерил меня испепеляющим взглядом и объявил, что вынужден будет написать моему агенту о столь непрофессиональном опоздании на работу. Насколько я знаю, теперь он уже мертв, а я так никогда и не нашел возможности поговорить с ним о том, как он ставил в 1960-х сериал "Мир Вустера".
Странно сейчас прикасаться к этой книге, которую более четверти века назад с обаятельной ленцой вручил мне Рик Кармайкл. Тем более странно, полагаю, что я провел четыре года, играя Дживса в другом телевизионном переложении тех же самых рассказов.
– Что-нибудь еще? – спросил Рик.
– О! – вскинулся я и оторвал от книги благоговейный взгляд. – Да, конечно. Немыслимые струнные лучше Джетро Талла.
Кармайкл улыбнулся.
– Э-э, думаю, ты хотел сказать "невероятные струнные", ведь так?
– О, – выдавил я. – Черт. Да.
– Понятно, – сказал Кармайкл. – Иди и скажи Гаю, что Кэрол Кинг лучше Фэрпортской конвенции.
Теперь уж и не упомню, сколько раз мне пришлось бегать от Кармайкла к Казуэллу и обратно, доставляя оскорбительные послания, касающиеся любимой ими музыки, однако в итоге эти двое, а с ними и ближайший друг Рика Мартин Суинделлс, именовавшийся просто Мартом, а иногда "Собакой", довольно быстро начали относиться ко мне как к своему. Они дружили еще с одним мальчиком, которого звали Роджером Итоном, он был рыж и носил прозвище Ру – в австралийском просторечии так именуется кенгуру. Они были клевые, вся их компания – Гай, Рик, Март и Ру. Клевые и благожелательные. Престиж, честолюбивые помыслы, слухи относительно преподавателей и школьников, все, что связано с положением в обществе, их не интересовало. Они не получали удовольствия, измываясь над слабыми или подлизываясь к сильным. Они любили слушать музыку, любили дурачиться. Один из них, не скажу кто, вдруг это прочтут его родители, показал мне первый из увиденных мной в жизни косячков. Покурить не дал, просто показал. Шут его знает, может, это был и не косячок, а просто свернутая наподобие его сигаретка.
Рок-музыка была, разумеется, не тем же самым, что рок-н-ролл. И не тем же, что поп. После распада "Битлз" поп-музыка и синглы стали восприниматься как на редкость нехипповые, во всяком случае в частных школах. Теперь рок означал – альбомы. А альбомы означали – "Пинк Флойд", "Ван Дер Грааф Дженерейтор", "Кинг Кримсон", "Дип Перпл", "Лед Зеппелин", "Дженезис" (милые ребята из школы "Чартерхаус" плюс барабанщик-кокни), а – ближе к фолку – "Джетро Талл", "Прокол Харум", "Стилай Спен" и, да благословит ее Бог, "Инкредибл Стринг Бэнд".
Значительную часть этого рока сейчас назвали бы "тяжелым металлом". "Юрайа Хип", "Айрон Мэйден" и "Блэк Саббат" в то время, если только я не забегаю вперед, уже начинали; люди клевые уже знали, кто такой Дэвид Боуи, – год назад его "Майор Том" с треском провалился, однако за ним было будущее. Ходили также разговоры, будто прежний клавишник Лонга Джона Болдри, Элтон Джон, выпустил альбом до того уж накрученный, что дальше и некуда.
Я ничего этого не знал.
Впрочем, была одна группа, о которой я вскоре узнал все, что смог. Где-то в середине моего первого триместра у Рика Кармайкла вышли деньги и он решил устроить "кабинетную распродажу" – аукцион, на котором все вещи, одежда и прочий хлам, без которого он мог обойтись, отдавались тем, кто назовет самую высокую цену. Я покинул распродажу обладателем всех связанных с би-би-сишным сериалом "пингвиновских" Дживсов и долгоиграющей пластинки, начальная композиция которой, "Поиски тигров в Индии", как раз и звучала, когда я впервые постучался в дверь Рика. Альбом назывался "Головастики" и был записан группой "Бонзо Дог Ду-Да Бэнд".
Слышать об этой группе мне уже приходилось, поскольку, когда я еще учился в "Стаутс-Хилле", она в первый и в последний свой раз возглавила хит-парад с песней "Городской космонавт". Альбом этот выглядел престранно, и разглядывать его было одно удовольствие. В глазах изображенных на его обложке участников группы были проделаны дырки, а внутри имелась карточка, которую можно было двигать вперед-назад, отчего в пустых глазницах появлялись существа самые удивительные. Под названием "Головастики" стояла фраза:
Млейте от мотивчиков, которые вы мурлычете с вашей милашкой, когда смотрите с ней "Не подстраивайте ваш телевизор" на канале "Темза",
но надпись эта, с сожалением должен сказать, ничего мне не говорила, поскольку в нашем доме передач канала ITV не смотрели. Я не уверен даже, что в те дни телевизор родителей вообще мог принимать ITV. Помню (я ненадолго отвлекусь), что, когда нам пришлось переехать в Норфолк, Роджеру и мне (девяти– и семилетнему) отчаянно хотелось в первый же вечер посмотреть телевизор, поскольку за неделю до этого, еще в Чешэме, мы увидели самую первую серию "Доктора Кто" и безнадежно в нее влюбились. Однако с нашим красного дерева телевизором "Пай" при переезде что-то стряслось и его маленький серый экранчик попросту не загорался. Так что вторую серию мы пропустили, о чем я горюю и по сей день.
Теперь-то я знаю, что передача "Не подстраивайте ваш телевизор" представляла собой вечернее комедийное шоу с участием Майкла Палина, Терри Джонса и Эрика Айдла, к тому времени уже присоединившихся к Джону Клизи, Грэму Чапмену и Терри Гиллиаму и создавших с ними "Летающий цирк Монти Пайтона", который тогда только еще начинал просачиваться в наше сознание. Музыку для этого шоу поставляла очень странная компания студентов-художников и музыкантов, именовавшаяся "Бонзо Дог Ду-Да Бэнд". Ко времени, когда я заинтересовался ими всерьез, они отбросили "Ду-Да" и обратились в просто "Бонзо Дог Бэнд". Двумя главными светилами в этой группе были невероятно искусный музыкальный pasticheur Нил Иннес (который продолжал сотрудничать с парнями из "Пайтон" – сочинял песни для "Ратлз", "Святого Грааля" и прочих, да и сам играл в этих фильмах) и покойный ныне, великий и удивительный Вивиан Станшэлл, один из самых одаренных, расточительных, причудливых, абсурдных, доводящих до исступления, непостижимых и великолепных англичан, когда-либо дышавших воздухом нашей страны.
Станшэлл (сэр Вив для его поклонников) погиб несколько лет назад при пожаре, я тогда страшно корил себя за то, что уже многие годы не поддерживал с ним никакой связи, – собственно, с тех пор, как написал кое-что для сочиненного им мюзикла "Стинкфут" ("Вонючая нога"), который лет десять с чем-то назад шел в лондонском "Театре Шоу" под молчание ничего в нем не понявшей публики.
В последующие мои аппингемские годы я покупал другие их альбомы – "Гориллу", "Пончик в бабушкином парнике", "Кейншэм" и, наконец, "Давай помиримся и будем друзьями" – самый последний, включающий в себя рассказ Станшэлла "Ролинсон-Энд", который я и сейчас помню наизусть и который он затем расширил, обратив в outrй киношедевр "Сэр Генри в Ролинсон-Энд" с Тревором Говардом в роли сэра Генри и Дж. Г. Девлином в роли его морщинистого дворецкого по прозвищу "Старый тестикул". Когда я впервые услышал шуточку: "Тестикул, испытанный морщинистый слуга", я хохотал так, что, ей-ей, боялся помереть от удушья.
Ну да, я понимаю – не Александр Поуп и не Оскар Уайльд, однако я наслаждался этим, как только может наслаждаться человек. Благодаря Станшэллу в голове моей взорвалась новая вселенная, в которой сходились на безумное пиршество наслаждение языком, его тканью, красотой и звучанием и сам английский язык, абсурдный и шокирующий.
Думаю, наибольшее наслаждение доставлял мне голос Станшэлла. В нем было два регистра, один легкий, шаткий и валкий, с тембром едва ли не шансонье 1920-х, способный забираться очень и очень высоко, Станшэлл использовал его для песен наподобие бродвейского стандарта "У водопада"; другой, похожий на сдобный кекс, поразительно глубокий, богатый и сочный, способный имитировать Элвиса (как, например, в песне "Катафалк для милой") и выдавать, если прибегнуть к фразе а-ля Станшэлл, громовые тромбонные взревы гортанно ленивого британского безрассудства.
Большинство людей знакомо с его голосом по инструментам, которые он имитировал в альбоме Майка Олдфилда "Цилиндрические колокола", в остальном полностью инструментальном, – в начале 1970-х этот альбом разошелся миллионными тиражами и стал основой состояния Ричарда Брэнсона.